Он наконец поднялся и нетвердой походкой прошел в кабинет Фрэнка Лэмменса.

— Приходите ко мне сегодня вечером, часам к восьми, Фрэнк, — ладно?

В этот вечер Джон Уэст вернулся домой в совершенном смятении. Страх разрушил все стены, которые он возвел вокруг себя за последние годы.

С тех пор как он возвратился из Сиднея, кусок не шел ему в горло, он не мог ни есть, ни спать, ни заниматься делами; ни словом не обменялся он с Нелли. Мать прислала записку, что хочет видеть его, — он не ответил.

Прежде он выслушивал жалобы Нелли с язвительной усмешкой, теперь его страшила неминуемая ссора. Уже много дней Нелли ходила молчаливая и суровая. Она словно все время исподтишка следила за ним — в немом ужасе, в твердой уверенности, что он виновен. Атмосфера в доме стала такая гнетущая, что старшая девочка, шестилетняя Марджори, и та, видимо, начинала это чувствовать.

Пока не распространились вести о брошенной бомбе, Нелли жила сравнительно спокойно; она понемногу примирилась со своим замужеством, привыкла к роли супруги «видного любителя спорта, ревностного приверженца католической церкви». Она научилась не обращать внимания на сплетни, не замечать сдержанности, с какой относились к ней в церковных благотворительных обществах. Она гнала от себя дурные предчувствия, прилежно занималась хозяйством, распоряжалась прислугой. Она была любящей матерью и в своих двух девочках находила радость и утешение. В первые годы замужества ее приводили в трепет то и дело прорывавшаяся грубость и деспотизм мужа; но в последние годы Джон Уэст давал себе волю только в клубе и тотализаторе, чтобы держать в страхе своих подчиненных, да так, чтобы они даже в его отсутствие не смели ослушаться. А дома он теперь вел себя сдержанно и строго — был достаточно вежлив, хотя и не терпел противоречий.

После покушения на О’Флаэрти Нелли каждый день навещала свою мать. Миссис Моран притворялась, что не разделяет ее тревог и опасений и твердо верит в невиновность Джона Уэста; но как раз накануне, видя отчаяние дочери, она не выдержала и, обняв Нелли, сказала с горечью:

— Дочка моя, зачем только я позволила, чтобы ты за него вышла!

Нелли расплакалась.

— Не падай духом, девочка, — сказала миссис Моран. — Помни о детях. Приходи ко мне в воскресенье, и мы решим, что делать.

В тот вечер, когда Джон Уэст позвал к себе Фрэнка Лэмменса, Нелли сидела в пышно обставленной столовой, дожидаясь мужа к обеду. Бледная и усталая, она все же была очень хороша, и изящно сшитое белое платье чрезвычайно шло ей. Ее младшая дочурка уже спала в детской наверху; старшая, Марджори, прибежала проститься перед сном.

— Спокойной ночи, мамочка! Я иду спать.

Она забралась к Нелли на колени и поцеловала ее.

— Ты плакала, мамочка?

— Я? Плакала? Нет, детка, я устала, только и всего. Я тоже скоро лягу спать. Ну, иди и не забудь помолиться на ночь.

— Мамочка, а почему ты грустная?

Няня, пришедшая вместе с девочкой, смущенно ждала у двери. Нелли проглотила слезы.

— Я не грустная, детка, просто я устала. — Она поцеловала девочку и погладила ее по головке.

Потом няня увела Марджори наверх, а Нелли высморкалась и вытерла глаза; и тут она услышала шаги мужа.

Джон Уэст не поднялся, как обычно, наверх, чтобы умыться. Он вошел в столовую, свесив голову на грудь; всегда непослушная прядь волос теперь уныло падала на лоб; плечи опустились; руки безжизненно болтались, глаза еще глубже ушли в орбиты, и под ними легли темные круги. Он занял свое место во главе стола, не глядя на жену, но чувствуя, что она не отрываясь смотрит на него.

«Почему она молчит? — думал он. — Может быть, она что-нибудь знает? Разве не бывало, что жены выдавали своих мужей?»

Не подымая глаз, он сказал:

— Сегодня вечером придет мистер Лэмменс. И запомни, если кто спросит, у нас сегодня никого не было.

Нелли встала.

— Он придет сюда? Ты же знаешь, я не люблю, когда эти люди приходят к нам в дом.

Он наконец посмотрел на нее.

— А чем они плохи? Почему им не прийти, если я их приглашаю?

Она обошла стол и встала перед мужем.

— Не беспокойся, я его даже не увижу. Я не желаю встречаться с ворами. С ворами и… убийцами!

Она произнесла это слово так, точно плюнула ему в лицо. Джон Уэст вскочил и схватил ее за плечи. Глаза его расширились от страха.

— Убийцами? Какими убийцами?

Она почувствовала, как дрожат его руки, вцепившиеся ей в плечи. Он не рассвирепел, не стал кричать на нее. Он избегал ее взгляда. Она вырвалась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Не могу я больше этого выносить! — крикнула она. — Это ты велел им убить О’Флаэрти? Ты? Отвечай, Джон! Ты велел?

Она прочла правду в его глазах, потом он потупился и весь как-то обмяк, сгорбился. У Нелли вырвалось громкое рыдание, и она, плача, вышла из комнаты. Она прошла по коридору, неслышно ступая в комнатных туфлях по гладкому блестящему паркету, потом стала медленно подыматься по широкой лестнице.

Джон Уэст двинулся было за нею.

— Нелли! — позвал он, потом остановился в нерешимости и вернулся в столовую. Горничная заметила, что он почти не притронулся к еде.

В этот вечер они с Фрэнком Лэмменсом добрый час обсуждали создавшееся критическое положение. В присутствии своего ближайшего и надежнейшего помощника Джону Уэсту удалось овладеть собой. В Лэмменсе он не сомневался. С Лэмменсом он мог откровеннее, чем с кем бы то ни было, делиться своими страхами. Если здесь станет чересчур опасно, он уедет за границу. Пусть Лэмменс подготовит все на случай его отъезда и присмотрит пока за делами. А когда гроза минет, он вернется.

Затем Джон Уэст пожаловался на бессонницу, на мигрени и на боли в области сердца. Лэмменс хорошо знал, что Уэст помешан на своем здоровье. И, уверенный, что все эти боли — плод расстроенного воображения, он все же сочувственно посоветовал обратиться к врачу.

На прощанье Лэмменс сказал:

— Я думаю, что вам следует повидаться с Гарсайдом. Он человек опытный, он может дать дельный совет.

Настроение Джона Уэста сразу поднялось. В самом деле, как это он не подумал о своем адвокате?

Утром он отправился на Коллинз-стрит к врачу. Тот заверил пациента, что ничего серьезного нет, однако порекомендовал морское путешествие. Как ни был Джон Уэст крепок, живуч и энергичен, его все же подкосили долгие часы, проведенные в неотступной тревоге, да и все волнения и страхи последних дней.

Прямо от врача он направился к Дэвиду Гарсайду.

Гарсайд, вопреки своему обыкновению, был мрачен и подавлен, но прежде чем Джон Уэст нашелся, с чего начать, он деловито заговорил:

— Я все эти дни ждал вас, мистер Уэст. Положение чрезвычайно серьезное. Я не спрашиваю, распорядились ли вы насчет этого подлого покушения, когда уезжали в Сидней. Обычно, прежде чем взяться за какое-либо дело, я спрашиваю своего подзащитного, виновен ли он или нет, но сейчас я не настаиваю на ответе. Прямых виновников преступления и всех, кто знает, что вы с ним связаны — если предположить на минуту, что вы связаны с этим преступлением, — надо заставить молчать и по возможности держать подальше от О’Флаэрти. Этот О’Флаэрти — совершенный невежда, но он хитер, и здравого смысла у него вполне достаточно. Он пустил в ход старый-престарый трюк: сделал вид, будто у него в руках все улики, чтобы арестовать вас. А вы попались на удочку — вам уже кажется, что он знает то, чего он знать не может, и вы, пожалуй, наговорите ему лишнего, воображая, будто это для него уже не новость. Ваши люди, несомненно, совершат ту же ошибку. Поэтому мой совет: позаботьтесь о том, чтобы никому из ваших подчиненных не пришлось говорить с О’Флаэрти.

— Хорошо, с ними я потолкую. Те двое уже отправлены за границу, — сказал Джон Уэст, невольно выдавая себя перед Гарсайдом. Голос его прозвучал хрипло. Гарсайд видел, что он сам не свой. — Кстати, я и сам собираюсь уехать. Одному из моих боксеров, Биллу Сквирсу, предлагают заграничное турне, и я думал поехать с ним в качестве импрессарио, пока тут все не уляжется. Да и врач мне советует для поправки здоровья съездить за границу. Он считает, что я сильно переутомился.