— Я готова! — с той же хрипотцой отозвалась Мыльникова. И объявилась в дверном проеме кухни. «Маленькое черное платье». «Основной инстинкт». Копия не всегда хуже оригинала. Что уж точно — доступней, ближе.

Вероятно, таким образом Мыльникова полагала обезоружить Колчина: мужчина ты или не мужчина?! вопросы дурацкие задаешь — пусть и о жене! — когда рядом с тобой гляди что, гляди кто! забудем хоть ненадолго…

Любопытно, Мыльникова имитирует заокеанский оригинал вплоть до мелочей? То есть вплоть до отсутствия мелочей… бельишко, то сё… Потом останемся у меня…

Настолько непритязательная защита-нападение, что Колчин еще усмехнулся — впору подчиниться «синей» логике: да, уестествимся, если тебе, де-еушка, начхать на реального мужа, если ты, де-еушка, полагаешь таким манером избавиться от необходимости отвечать на вопросы, на которые тебе, де-еушка, не хочется отвечать… однако! теперь ответь! и побыстрей! После всего, что было?!

А что было?

Да и не было.

И не будет.

Наличие Вики Мыльникова обязывает Колчина к… сдержанности. Мужская солидарность, если угодно. Еще — лежачего не бьют.

Где, кстати, Вика Мыльников? Пора бы ему вернуться с Юлом. Теперь пора. Еще пять минут назад, когда Галина Андреевна скакала из комнаты в кухню, будучи в неглиже, было не пора. Теперь — пора.

— Он не вернется, я его знаю… — с превосходством объявила Мыльникова. — Он к себе поедет. С Юлом. Вы же не хотели бы заночевать с Юлом?

— С Юлом — нет… — забавляясь, подыграл Колчин.

— Он хороший! — заступилась Мыльникова. — Только глупый иногда. Просто беда! Здоровенный, но глупый. С ним разве заснешь? Обслюнявит…

— Вика? — уел Колчин.

— Вика! — сардонически отомстила Галина Андреевна. Кому? А… всем! — Мы едем? Или мы не едем?

Вот это уж позвольте решать мужчине, глубокоуважаемая! С Колчиным номер не пройдет. Командуйте подчиненными, но не Колчиным. Он сам кого угодно подчинит, включая «старшего друга». Хотя, разумеется, едем. Время поджимает. До которого часа кормит-поит «Метрополь»? Там-то и определимся на местности, кто у кого в подчинении.

— Мы едем. Но мы дождемся Виктора. Надо попрощаться.

— Он не вернется.

— Дождемся… — подавил сопротивление Колчин. Ритуал не позволяет вот так вдруг покинуть помещение, не простившись, не сказавши.

Бебекнул телефон.

Мыльникова заметно вздрогнула — давняя опаска перед ночными телефонными бебеканьями. Вздрогнула и… к трубке даже не потянулась. Наоборот, отпрянула.

— Мне снять? — предложил Колчин.

— М-мы-ым… — невнятно отреагировала Мыльникова.

Он снял трубку.

Дышащая тишина.

Он кашлянул.

— Юрий Дмитриевич, вы? — убедился Вика Мыльников. — Я тут, знаете, решил… В общем, мы с Юлом сейчас у меня. Наверное, уже не вернемся. Вы устали с дороги? Как там Галина? Гоните ее! — Не просьба, но совет.

Колчин протянул трубку отнекивающе жестикулирующей Мыльниковой.

Сверкнула глазами. Взяла:

— Ты у себя, сэмпай?.. Я тут кое-куда собираюсь. Вместе с сэнсеем. Не возражаешь? Если буду, то буду поздно. Или рано. Рано утром или поздно ночью. Не возражаешь, сэмпай?

Телефон у Галины Андреевны громкий, вот и получи, Вика, в отместку за совет: «Гоните ее!»

Что получи?

А то! Не просто плевок сверху вниз, мол, час возвращения определяет жена, не муж. Еще плевок из-за угла: сэмпай, сэнсей… Понял, хранитель памятной фотографии? Понял, что Колчин теперь в курсе, насколько ты, Вика, пижон? Я ему рассказала. Да так, между прочим. К слову пришлось. А что? Ты ведь не предупредил, что об этом — молчок. Разве ты не сэмпай? Ой, извини, понятия не имела. Не возражаешь?

Вика Мыльников не возразил — дар речи утерян. Временно. Надо же так подставить!

Возразил Колчин. Он жестом затребовал трубку обратно. Галина с готовностью выполнила требование.

Врежь ему, врежь, сэнсей!

— Виктор! Вы разрешите, чтобы ваша жена составила мне компанию? Нужно кое-куда с ней проехаться. Это на пару часов, не больше. Я потом ее к вам доставлю… — без намека на издевку, деловито.

— Да, конечно. У нас внизу код. Четыре-пять-восемь. Нажимайте одновременно. Она все равно никогда его не помнит. Когда вернетесь, мы нашу тему продолжим, Юрий Дмитриевич. Я, собственно, почему так по-английски ушел? Я уже занялся…

— Я — ненадолго! — то ли поторопил Мыльникова Колчин с делом, которым по своей инициативе занялся глава охранного предприятия, то ли извинился перед мужем, чью жену вынужден задействовать Колчин уже по своей инициативе.

— И куда? — враждебно-вежливо поинтересовалась Галина, плотнее усевшись на полуторную тахту: это еще надо посмотреть, пожелает ли она куда-то ехать, зачем-то составлять компанию тому, кто принял не ее, но мужнюю сторону!

— В «Метрополь», мадам, в «Метрополь»! — галантно-галантерейно пояснил-пригласил Колчин, как бы отрицая даже мысль о «Метрополе».

Ага, в «Метрополь»!

За подобные женские выкрутасы — только в «Метрополь»!

А на хлеб-воду?!

А на цепь — «лучший подарок» — не хо-хо?!

Когда обстоятельства вынуждают к решительным действиям, хуже нет, если на руках у тебя виснет или пьяный, или женщина, или ребенок. Три категории, хуже которых нет.

Если ты один, а противник вооружен и многочислен — то все равно масса вариантов. Можно притвориться идиотом, можно убежать, можно принять бой, можно погибнуть. Но ты продаешь свою жизнь, не отвечаешь ни за кого.

Это — аксиома. Не требующая доказательств. Проверено практикой, которая и доказывает…

Колчин взял с собой даму в «маленьком черном платье» и меховой накидке, вроде бы наперекор аксиоме.

Женщина?

Да.

Поведение, как у злющего ребенка в переходном возрасте?

Да.

Пьяная, не пьяная — бокал с тропическим «Мисти» наполнялся минимум трижды и трижды опустошался…

Всё потому, что не воевать намеревался ЮК (не сегодня, пока нет) — намеревался ЮК устроить маленький театр. С участием дамы.

Когда актер отыгрывает свой эпизод, отговаривает реплики в диалоге и обещает вернуться, скрываясь за кулисы, то внимание зрителя концентрируется на оставшихся под софитами персонажах. Никогда зритель не задумывается, что поделывает за кулисами, вне сцены, удалившийся. Разве только в случае, если сцена остается пуста — долго, очень долго, слишком долго: то ли Станиславская пауза, то ли накладка (реквизит запропал, переодеться не успеть, ус отклеился?). Только тогда зритель начинает невольно любопытствовать, гадать: что ж там случилось-то, за кулисами?!

Особенно в случае, если зритель не просто праздный (такие же клиенты кабака за соседними дальне- и близстоящими столиками), но материально заинтересованный (персонал кабака — официант, мэтр, прочая обслуга: не «кинул» ли их одинокий посетитель? наел-напил на пол-лимона и сгинул! здесь не проходил? а в сортире? а через дверь во двор?).

Затем и нужна Колчину Галина Андреевна Мыльникова, псевдо-Шарон псевдо-Стоун, — чтоб покрасовалась на сцене, пока персонаж-Колчин за кулисами… И неважно, насколько одарена-бездарна исполнительница главной (как ей кажется) роли, — будь на виду и только, пожалуйста, без импровизаций: ты даже не персонаж, де-еушка, ты… хм!., реквизит.

Театр вообще сугубо мужское занятие, по мысли японцев. Кабуки опять же. Все роли, женские в том числе, — мужчинам. Почему бы? Очень просто. Женщина вбирает в себя мир, мужчина отдает себя миру. Потому женщина не способна впустить в себя иную душу (и так тесно! и так повернуться негде!), чтобы, слившись с ней, отдать ее зрителю. У мужчины же всегда есть пустота (в самом почтенном смысле!), которую он может заполнить чужой душой, пропустить через себя и — отдать как свою собственную, на то он и отдающий. Кабуки. Густой грим, преувеличенная разрисовка физиономии — дань традиции. И без грима — сыграли бы, то есть прожили бы. И без масок — тоже! (Ах, да! Маски — принадлежность не театра-Кабуки, а театра-Но).