Дробязго не был в звании вице, полпреда, наместника президента… на местах. Он пользовал укромную формулировку — консультант. Вечный второй, к тому же тишайший, — не худшая, а то и лучшая фигура в большой политике. И первый спокоен — второй-то, он вечно второй, не претендует на самую-самую вершину. И третьи-четвертые-дцатые — три, четыре, дцать раз подумают, надо ли предпринимать хотя бы попытку спихнуть второго — он же ВЕЧНЫЙ второй, пусть и числится в табели о рангах за номером трехзначным. Если неприятель не сдается… с ним надо договариваться.

В общем, дело ясное, что дело темное. На то она и политика.

В политику Колчин зарекся соваться по определению. Как с православием: оно (она) существует помимо меня, я существую помимо него (нее).

Приемы, допустимые в политике, и приемы, допустимые в Косики-каратэ, — взаимоисключаемы. (Например, в Косики-каратэ нельзя бить в затылок…) Но у них с Валей Дробязго пути непересекаемые. Не зовет же Колчин тестя поразмяться вместе с собой в зал, жирок скинуть (хотя Валя как раз, может быть, и не прочь, но у него, у Вали, свои массажисты, свои коучи, чтоб поддерживать Валентина Палыча в форме, — жирка у Дробязго не было как не было, сухощав, сухощав), так же, как Валя не пытается ткнуть зятя в политику, хотя, может быть, само напрашивалось — престижная профессорская семья, комсорг курса, потом парторг факультета, прочие достоинства при нем, при Колчине.

Дороги, которые мы выбираем.

Колчин выбрал.

И Дробязго выбрал.

У них разные дороги. Параллельные, но непересекающиеся, разве что изредка смыкающиеся (Инна, как-никак!).

Каждый — профессионал в своем.

Наконец-то и в этой стране стал цениться профессионализм, не важно, в какой области. И потому — каждому свое.

Колчин — лучший среди равных. Но это честное соперничество, это ЕДИНОборства.

Дробязго — лучший среди равных, не-ет, не так, равный среди лучших. Все равны, но некоторые равней.

Колчин не исключал ситуации, при которой Валя таки превратится из вечного второго в… первого. В конце концов, одного из российских самодержцев так и прозвали Тишайшим. Это никак не отражалось на градусе их взаимоотношений — вполне дружелюбных, даже дружеских. Приязнь между тестем и зятем столь же хрестоматийна, сколь неприязнь между свекровью и снохой. Только сыновней почтительности — Сяо — Колчин, само собой, никак не выражал перед Валей. Смешно было бы! Разница в возрасте — десять лет, конфликт отцов и детей их не затронул никаким боком. Когда за тридцать, десятилетняя разница нивелируется — считай, ровесники. В частности, когда Инна впервые свела их лицом к лицу:

— Валентин Палыч! — вальяжно представился Дробязго.

— Юрий Дмитриевич! — ответствовал Колчин с соответствующей интонацией.

— Приятно! — сказал Дробязго. — Юра, дочь посвятила меня в… твои с ней отношения, и…

— Взаимно! — сказал Колчин. — Валя, не знаю, во что она тебя посвятила. Она — моя жена, остальное — формальности.

У Дробязго хватило бы ума сообразить и напыжиться, переступить на прежнего «Юрия Дмитриевича, если уж — Валентин Палыч». Но для этого не нужно большого ума, достаточно ума государственного. Мало ли, что ты в перспективе станешь или не станешь из второго первым! Колчин уже стал первым в своей сфере приложения немалых сил. У каждого свой, срамно сказать, Бай-Хуй, как именуется та самая гипотетическая дырочка в темени, которая ловит из космоса информацию. Информацию — в соответствии с интересами…

Политика, тем более «большая», как ее норовят обозвать почти всегда ничтожества, подводящие моральную базу под клиническую аморалку, — она Колчина не интересовала.

Правда, Дробязго не терял надежды приспособить зятя к достойному, в его понимании, месту, мало ли, что Колчин индифферентен, он просто не в состоянии охватить мысленным взором перспективу: не пришлось бы ему, зятю, в перспективе сетовать, как нынче, на зажим единоборств: «Увлекался бы президент единоборствами…» Глядишь, кодекс бусидо стал бы не менее обязательным в Расее, чем кодекс строителя коммунизма в Стране Советов.

Да нет же! Сказано же Колчиным: кодекс бусидо, если следовать не духу, но букве, — для дебилов. Колчина ни за что не устраивало Си. Ибо: будо — это путь воина, а бусидо — путь СЛУЖАЩЕГО воина. Опять же сказано, брать лучшее, но не соблюдать глупости, только из-за принадлежности к псевдосвященному указующему тексту (нет такого текста, нет! однако попытки изложить не устно, но письменно, предпринимались, и, чтобы разночтений не возникало впредь, вот.)

БУСИДО. Бу — воин, Си — Служилый человек, До — путь. Японский кодекс морали — путь военных мужей. Более пространно — путь верности и долгу служилых людей, прежних самураев.

В основу бусидо положено мужество как совокупность всех истинно мужских добродетелей, подобно тому, как древнеримское «виртус» означает одновременно и мужество, и добродетель.

Для японца быть мужественным и добродетельным — равнозначащие понятия. Исходя из этого, бусидо требует от своих последователей прежде всего самообладания, как у древнеримских стоиков, то есть сохранения духовного равновесия и внешнего спокойствия во всех положениях жизни в мирное и военное время, присутствия духа в опасности, духовной упругости в несчастии, неудачах.

Мужество бусидо должно быть в пределах разумного, иначе оно превращается в мужицкую храбрость, жесткость.

Чтобы быть храбрым, необходимо быть честным. То есть каждый поступок должен быть справедлив. Венец всех качеств — доброжелательное отношение ко всем. Например, уничтожение противника — справедливое дело. Но убийство врага, когда он повержен, или поднятие руки на слабого, беззащитного старика или женщину роняет достоинство и честь самурая.

Инадзо Нитобе проводит следующую параллель между христианством и бусидо: «Я чувствую разницу, не будучи в состоянии ее точно формулировать, между христианской любовью и доброжелательностью, проповедуемой бусидо. Во внутреннем ли их характере, в степени ли их интенсивности, в том ли, что первая демократична, вторая — аристократична, заключается эта разница, или в способе проявления этих чувств? В том ли, что христианская любовь — вечно женственна, а японская доброжелательность — вечно мужественна? Или, наконец, в том, что первая снизошла с небес, небесного происхождения, а вторая — нечто земное? На все эти вопросы ответить не берусь, но я верю одному: бусидо, создавая тот яркий свет, который озаряет всякое существо, появляющееся на свет божий, предупредило более слабое откровение христианской любви».

Генерал Ноги объясняет бусидо как проведение в жизнь (и не только словом) принципов законности, уважения к родителям, честности, храбрости и совершенных манер самурая. Учение нашло отклик в национальной религии Японии, синтоизме, почитании духа умерших, постепенно распространившейся на весь народ.

В 1904 году Окума писал: «Для современной Японии, имеющей всеобщую воинскую повинность, термин бусидо — анахронизм. Теперь бусидо есть общее стремление, чисто национальное качество, путь храбрости и чести есть не только путь самураев, но и всего японского народа».

В 1882 году микадо в рескрипте военным рекомендует:

— верность,

— этикет,

— храбрость,

— простоту и выносливость.

После войны 1904–1905 гг. бусидо признано одной из причин побед.

Бусидо преподается в японских школах в курсе морали.

Бог (пли кто там?) с тобой, Валя! Отстань! У каждого своя дорога!

Но Валентин Палыч Дробязго не терял надежды при встрече с Колчиным склонить его к согласию. Затевал не лишенные резона разговоры о стыке поколений, костерил «шестидесятников», как бы проговаривался о нравах-тайнах московского двора. Но КАК БЫ проговаривался — самоконтроль у Дробязго был абсолютный. Во всяком случае шахматные войны Колчин проигрывал Вале удручающе неизменно. Хотя заявлялся Валя к Колчиным (когда заявлялся) удручающе неизменно в состоянии «на бровях». (См.: «Конъюнктурные соображения, мне кажется. Например, все знают, что президент играет в теннис. Ну играет и пусть себе, казалось бы. Но вся элита теперь считает своим долгом играть в теннис…») Пара мордоворотов, положенных по рангу, блокировала дверь и малозаметно коротала время то ли на лестничной площадке, то ли внизу в подъезде, то ли на ближних подступах… Сказано ведь: малозаметно!