Вечером зашел, конверт передал и — ни гу-гу. А Колчин следующие три месяца удовлетворенно отмечал возросшую оперативность-исполнительность местного почтового отделения. Только все девицы-нарочные какие-то нарочитые… Почта же у ЮК — обильная, переписка с зарубежными федерациями, бандероли с кассетами, брошюрами…

Только через три месяца, на тридцатилетии Инны, Борисенко за столом, так сказать, раскололся.)

— Ошибся, — подтвердил Борисенко тоном, что шутку помнит (забудешь ее!). — Я думал, вы его вчера заберете…

Колчин истолковал это как намек на несносность Сёгуна, мол, избавьте от зверя чем скорей, тем лучше, — Сёгун, да, зачастую был несносен, и Борисенко, помянув рыбку и елку, возможно, не просто использовал известную фигуру речи: аквариум у соседей был многоведерный, хоть японских карасей разводи, и елка жила на балконе в бочке — натуральная… так что вполне мог Сёгун и карася цапнуть, и под хвойное растение нагадить.

— Я его и сегодня если заберу, то вечером… — мелко отомстил Колчин. — Не возражаешь? А то сейчас на весь день ухожу, жрать ему все равно нечего…

— Да хоть навсегда! — гостеприимно согласился Борисенко. — Он у нас пластилин жрет, а пластилина у нас — во! — резанул ладонью по горлу. И переменил (или продолжил?) тему: — Как Инна-то? Она его перед Ленинградом нам закинула…

Знать бы Колчину — как Инна! Он сделал глазами: нормально. И глазами же сделал: а что? Выжидающе. Вопрос Борисенко был в пределах допустимой деликатности — приятельствовали по-соседски, а Татьяна с Инной и вовсе по-женски дружили.

— Ага! А то я вчера звоню — она не открыла.

Колчин прикусил язык: она еще не вернулась из Питера. Муж не в курсе, что жена вернулась из Питера, что провела непонятную ночь неизвестно где. Это уже за пределами допустимой деликатности.

Колчин нутром понял: борисенковское «я думал, вы его вчера заберете…» не легонькая пикировка по поводу несносности Сёгуна, — Борисенко действительно полагал, что Колчины (кто-то из Колчиных) вернулись вчера.

ЮК и в самом деле вернулся вчера, но почти сегодня — и за железной дверью соседей была спящая тишина, и полковник не звонил в квартиру среди ночи. А значит, звонил в дверь утром, перед уходом на службу, либо вечером, после. Железные двери хороши тем, что преграда для домушников почти стопроцентная, зато плохи они тем, что преграда для слуха почти беспроцентная, звукоизоляция почти нулевая — во всяком случае, если хозяева не в комнате-кабинете-кухне, а в коридоре. А Борисенки с Колчиными соседствуют который годик — звуки знакомы. То есть ЮК вчера безошибочно определил спящую тишину в квартире напротив, и сегодня, сейчас полковник безошибочно определил тренажные шорохи в квартире напротив.

— Утром? Вечером? — уточнил Колчин, как бы готовый истолковать замкнутость жены ординарной и не самой важной, но понятной причиной типа — «она как раз в ванной шмотки полоскала, оттуда и телефона не слышно».

— Вечером. Когда я вчера?.. Часов в восемь. В девятом. Дай, думаю, поприветствую.

Колчин пожал плечами — неопределенно: ч-черт знает, бывает, бог с ним. Некоторую дистантность соблюл: донимать соседа поутру, мол, а что за звуки были в квартире (значит, были, если сосед позвонил поприветствовать: ага! прибыли, объявились! здра-асьте!), а не наблюдались ли мокро-подошвенные следы на площадке, а не показалось ли тебе, Ром… — не к месту (на лестничной-то площадке, и не скажешь: «Зайди-ка минут на десять», потому что:) и не ко времени — Борисенко-то позвонил отметиться, уже мысленно поспешая в свой РУОП, разве чтобы на вечер отпланировать.

— А сегодня как? — спросил Колчин, имея в виду как раз отпланировать вечер.

— Если бандиты, как обычно, паиньками будут, то — как обычно. Часов в восемь. В девятом.

Бандиты в отношениях с РУОПом старались быть паиньками, но зачастую какие-нибудь несмышленыши… капризничали.

— Зайду, — пообещал-обозначил Колчин. — Сакэ тебе привез. Попробовать.

— О! — восхитился простоватый мужичок Борисенко. — Японец в собственном сакэ! — и на мгновение замер птичье-круглыми глазами. — Мыслишками перебросимся! — посулил полковник РУОПа Борисенко. — Квартиру не перепутай! — уже сбегая по лестнице, упредил своеобразный шутник Борисенко.

А вообще-то Роман Григорьевич Борисенко — майор РУОПа, не полковник, нет.

В отличие от «маздовских» ключей, деньги были на месте — в томе не к ночи помянутого Маркса. Читать его невозможно, однако доводилось изучать в пору эмвэтэушного студенчества. А книга есть книга — любую книгу НЕЛЬ-ЗЯ пускать на подтирку, или просто выбрасывать, или торжественно сжигать. Но есть нечто пикантное: хранить деньги на насущные расходы в томе, на котором так и написано — «Капитал». Сказано: деньги! не рубли. Двухсот долларов на сегодня должно хватить.

«Мазда», к сожалению, так-таки оказалась на «Кармане».

Полдня пришлось ухлопать на суету. Очередь в обменном пункте — пожалуй, единственная из оставшихся очередей в Москве. Однако растёт «зеленый», растё-от! Так, глядишь, через месяц доберется до уровня «черного вторника» и вот ведь никакого шока не вызовет — правильно! Главное — неуклонно, последовательно и постепенно… главное — ПОСТЕПЕННО. Тогда и от взрывов — гарантия, и цель — достигнута. И выяснять положение дел с Инной тоже надо — неуклонно, последовательно и постепенно. Чтобы ни себя, ни ее не поставить в дурацкое положение. Хотя он-то — уже в дурацком положении. Но об этом знает только он сам, даже Борисенко не знает.

Сугубое недоразумение — утверждение, ставшее афоризмом и, следовательно, вроде бы непреложной истиной: отсутствие известий — уже хорошее известие. Сугубое недоразумение! Нет хуже, чем — вслепую. Еще и черепашьими темпами.

Без машины темпы казались очень, очень черепашьими.

Сначала — к Егору, в «Квадригу». Поймать попутку — только от «Полежаевской», там-то тебя поймут, если скажешь: «К тюрьме!» — за многочисленными Силикатными. «Полежаевцы» знают, какая тюрьма, где тюрьма. А в центре тебя не поймут: какая тюрьма?! где тюрьма?! не-ет уж! Выбрал себе Брадастый местечко для бурной производственной деятельности! Впрочем, ему-то, Брадастому, от «Квадриги» под боком у тюрьмы до родной брадастовской «Багратионовской» — всего ничего, особенно учитывая обильный лично-служебный автопарк.

У Егора была запарка — кто-то что-то не туда отогнал, а то и угнал, а то и продал. Запарка продолжалась со вчерашнего вечера, надо полагать. Егор строго и точно придерживался амплуа ледяно-свирепого босса — подчиненные, если уж в чем-то обделались, должны чуять: убирать им и только им, и цветочков дезодорирующих насадить-укоренить на оскверненном месте, чтоб и памяти не осталось, ясно?! тут вам не государственная халява, и кризиса неплатежей пока, не так ли, в «Квадриге» не отмечалось! ну так можно устроить! налепить фотофизиономии на полуразложившуюся «Доску почета», от прежних времен торчащую по аллейке, а денег — по труду, а?! ну?! ты еще здесь?! и ты?! Короче, лик его ужасен, он весь как божия гроза!

— Здравствуйте! — сказал Егор, когда Колчин заглянул в кабинет. — Минуту! — сказал Егор мнущимся, пыхтящим трудящимся, пошарил в ящике стола, пошел на Колчина, топорща щетинистую бороду. Свиреп, свире-еп! Сильная профессия — режиссер. — Вот! — деловито сказал Егор, передавая ключи от «мазды». — «Девятка» завтра будет готова.

— Вя… — вякнул старший трудящийся, видимо, сопоставив, какая «девятка».

— Я сказал: завтра! — подтвердил Егор, даже не моргнув по адресу старшего трудящегося. — Минут сорок у вас есть?! Я раньше не закончу… — надо понимать, сказано не про ремонт машины, а про производственный разнос.

Колчин показал: нет.

— Тогда жду звонка. Сейчас — на колесах?

Колчин показал два бегущих пальца.

— Так! — скомандовал старшему трудящемуся. — Возьми… что у вас на ходу?.. «Зилок»? Возьми «зилок» и отвези куда скажет. И чтоб через полчаса — здесь!