Горизонт обещал спасение, но неумолимо отодвигался все дальше в рыжеватое марево, а топот позади не утихал. Они отчаянно гнали лошадей: едва дистанция сократится, те сами побегут навстречу тварям, повинуясь властному беззвучному зову. Возможно, этот зов манил обещанием водопоя и отдыха? Трудно сказать, людям сего узнать не дано.

Сколько времени продолжалась погоня? Достаточно, чтобы Сумляр исчез из виду, а впереди замаячили то ли очередные Зубы Ланки, то ли какие-то руины. Тогда топляны наконец-то повернули. Их чешуя запылилась, гривы свисали вялыми водорослями, но они размеренно трусили в обратную сторону, хранимые от палящего солнца чарами древней вурваны-колдуньи.

Не выдержавший этой гонки верблюд сгинул, его смели и затоптали. Что пропали навьюченные припасы, не беда: Орвехт, которому больше нет необходимости таиться от спутников, и еду, и воду получит от своих коллег через магическую кладовку. Хуже всего то, что лошади загнаны – взмыленные, бока ходят ходуном. И даже в тень их не заведешь: нет ее, тени.

До иззубренной возвышенности около четырех шабов. Еще вопрос, что там за возвышенность… Суно подозревал, что их загнали в ловушку.

Если Талинса Булонг без следа исчезнет, ее хватятся и начнут искать. Весь приют перевернут вверх дном, а доберутся до здешнего народца – и в два счета выяснят, что она ведьма. Значит, нужно оставить ложный след, но какой, демоны побери…

Ей не сразу пришло в голову, что ответ содержится в ругательстве: пусть они решат, что «конфискованную четырнадцатилетнюю Талинсу Булонг» побрали демоны, – чем не версия?

Как открыть Врата Хиалы, Хеледика знала. Эдмар показывал. По его словам, в давние времена это было обычным делом для сильных волшебников – те ходили по тропам Хиалы, чтобы «срезать путь» и поскорее попасть в место назначения.

Нынче для совершения столь ответственного и опасного волшебства собирается не меньше полусотни опытных магов с кормильцами, а уж о прогулках туда и речи не идет, лишь безумец шагнет за этот порог по доброй воле.

– Сама понимаешь, я исключение, – добавил Эдмар с ухмылкой. – Или безумец. Или и то, и другое вместе, на этот счет у почтенных коллег разные мнения. Затащить бы туда кого-нибудь из них на увеселительный променад… Только я еще не выбрал, кого именно.

Выражение лица у него при этом было невинно-мечтательное – и не подумаешь, что пакость замышляет.

Хеледика исключением не была и тоже боялась Хиалы. Довелось один раз там побывать, когда Эдмар спас их с господином Орвехтом в Олосохаре от песчаной бури. Ничего толком рассмотреть не успела, но ощущения были близкие к панике и при этом головокружительно-муторные. Эдмар сказал, что «для первого раза это нормально».

Она бы день за днем колебалась и откладывала на завтра, не решаясь отворить Врата Хиалы, но Госпожа Вероятностей решила за нее. Змейке оставалось только шагнуть с развилки вправо или влево.

Шагнула куда надо, хотя до чего же худо ей было после этого… Она-то надеялась, что никогда больше не придется выбирать между собственной жизнью и чьей-то кошмарной погибелью. Правда, если Ксиланру, вместо нее отданную куджарху, было жаль до тоскливой бессонницы, то теперешнюю жертву она по-настоящему не жалела – скорее у нее вызывало протест то, что именно ей выпало сыграть роль секиры Зерл Воздающей.

Этого парня звали Ялкуц, и было ему без малого двадцать. В приют для конфискованных детей его привезли с синяками и ушибами: отделали в полицейском участке, но Надзор за Детским Счастьем его оттуда на законных основаниях вызволил и взял под свою опеку.

Ялкуц был начинающим уличным грабителем. Подстерег в переулке жену лавочника и потребовал кошелек, та в крик, а он ударил ее кулаком по лицу, сшиб с ног и начал пинать. Он не любил, когда на него кричат. Так увлекся, что вовремя сбежать не успел, и его повязал подоспевший патруль. Увидев хрипящую в грязи женщину с фиолетовым кровоподтеком в пол-лица, стражи порядка осерчали и задержанного поколотили. После этого Ялкуц из громилы, до полусмерти запинавшего лавочницу, превратился в пострадавшего отрока, избитого жестокосердными полицейскими.

Он был крупный, с тяжелыми кулаками и рано заматеревшим лицом завсегдатая пивнушек, хотя в пивнушки его, как несовершеннолетнего, не пускали. В Суринани его за лавочницу вздернули бы на виселице, в Ларвезе отправили бы в каторжную тюрьму, но в Овдабе он находился под защитой закона о Детском Счастье.

Свою выгоду Ялкуц понимал и в приюте для конфискованных детей вел себя благоразумно. Через полгода ему стукнет двадцать, тогда его отсюда выпустят, поставив на учет как «совершившего противоправное деяние в незрелом возрасте», и можно будет вернуться к прежней жизни. Один урок он усвоил накрепко: попадаться – плохо, надо вовремя делать ноги.

Угодить в исправительный приют он не хотел: там хуже, чем здесь, там тебя будут пичкать зельем, от которого превратишься в жизнерадостного покорного дурачка. Чтобы не загреметь туда, уж лучше слушаться здешних теток по-хорошему.

Он и слушался, неуклюже изображая перед ними «пострадавшего от побоев мальчика», а суровые воспитательницы и надзирательницы эту неуклюжесть принимали за искренность. Если они, случалось, и тиранили тех воспитанников, которые им не нравились, то Ялкуцу это не грозило: он стал их любимцем. Неумный, но не лишенный грубоватого практицизма, в их присутствии он держался паинькой и в придачу посматривал на них с мужским интересом – немолодых и в большинстве непривлекательных женщин это грело, словно пробившийся солнечный лучик зябким серым днем.

Каждой думалось, что он всего лишь оступился, а теперь все понял и исправился, и уж с ней-то он не обошелся бы так, как с лавочницей, которая, верно, сама была во всем виновата, и «если мы с ним когда-нибудь потом встретимся, уж на меня-то он руку не поднимет, он в глубине души хороший мальчик».

Ялкуца жалели, нахваливали, баловали, видя в нем славного большого увальня, который нуждается в добром слове и женской ласке, а жестокое преступление совершил по случайности, потому что на него нашло временное помрачение.

И все бы ладно, но его естество бунтовало и требовало своего. Тихоня с невыразительным личиком, длинной толстой косой и скользящей походкой привлекала его сильнее, чем остальные приютские. Манящая прелесть песчаной ведьмы пробивалась сквозь личину Талинсы Булонг – Ялкуц об этом не знал, но невтерпеж хотел эту ларвезийскую штучку.

Говорят, она уже порченая, в Ларвезе ее родная мамаша богатым господам продавала, и в Овдабе мамашу за это в тюрягу упекли, а девке не в первый раз – небось по-всякому может… Подобные мысли то и дело лезли Ялкуцу в голову.

Он выследил, что Талинса временами прячется в той части дома, где прачечная, гладильня и кладовки со всяким нужным в хозяйстве имуществом. Может, она там втихаря чего-нибудь ворует?.. Это Ялкуца вдвойне заинтересовало. А если ее там зажать, когда никого рядом нет, она никуда не денется… Воодушевленный этими соображениями, он отправился следом за Талинсой в левое крыло, где по вечерам после ухода прислуги не было ни души.

Розовая штукатурка на стенах, кое-где поцарапанная, в сумерках отсвечивала синевой. Пахло казенным бельем и старой рассохшейся мебелью. Под ногами поскрипывали половицы, звуки словно запутывались в паутине здешней тишины и после первого же рывка замирали.

«Как на собственных похоронах», – хохотнул про себя Ялкуц, и в следующий момент ему ни с того ни с сего стало не по себе, захотелось повернуть назад.

Зря не повернул.

Талинса сидела на подоконнике и задумчиво вертела в руках свою любимую куколку. Из-под юбки виднелись тонкие щиколотки в приютских полосатых чулках, а ее лицо, и так-то невыразительное, в сумерках казалось совсем стертым, словно по нему прошлись ластиком.

– Ты чего тут расселась?

На Ялкуца предостерегающе глянули загадочные кошачьи глаза, совсем не подходящие для такого невзрачного личика.