От души пожелав безвременно сгинувшему страннику добрых посмертных путей, он нет-нет, да посматривал на драгоценные шкурки и велел племяннику стеречь, чтобы не успел вперед своего господина какой-нибудь пронырливый почитатель Ланки из деревенских.

Племянник не дурак, хоть и не снял еще матхаву: благочестиво читая молитвы, обращенные к Кадаху и Акетису, он не спускал глаз с наследия погибшего. Был бы князев сын жив, вырос бы, верно, таким же славным и находчивым юношей… Но сына в двенадцатилетнем возрасте растерзал народец, в отместку за то, что князь пропустил тогда через мост бледняков-кладоискателей, разоривших сокровищницу амуши в старых развалинах.

Князь не хотел потерять тех, кто у него еще остался. Две дочери остались, обе уже просватаны. Жена, которая слегка не в себе с тех пор, как их мальчик умер ужасной смертью. Три болтливые молоденькие наложницы. Смышленый племянник, взятый в дом наследником.

Амуши найдут, на ком отыграться, так что он не поддался ни на уговоры, ни на угрозы и эту компанию спровадил. Посоветовал им дальше по реке смастерить плот да переплыть на тот берег, для мага с помощниками-амулетчиками это не труднее, чем сгрызть горсть жареных семечек.

Все три гостьи напоминали акул, которых Зинта видела на картинках. По-хищному остроносые, большеротые, тонкогубые. Глаза – невеликие щелки, зато пронзительно-любопытные. И похожи друг на друга – сразу видно, что это мать с дочками.

Самой миловидной из них была сама Табинса. Как говорят о таких в Ларвезе, «не красотка, но раз-два – и охомутает».

«А девчонки у нее нехороши собой, нелегко будет пристроить, то-то до сих пор женихов не нашлось», – подумала Зинта с невольным стыдом за свою зложительскую мысль и вполне доброжительским сочувствием к родственницам Суно.

Табинса умела себя держать, а ее дочери – и впрямь истинные молодые акулы. Они носились по тихому когда-то заливу, поднимая тучи брызг, и наперегонки бросались на добычу: на женатого почтальона средних лет, с торчащими, как часовые стрелки, усами, на смазливого молочника, на соседа-капитана, заглянувшего к матушке Сименде с редкими пряностями из заморских колоний, на мага-студента, присланного из Академии для уничтожения гусениц, напавших на розовые кусты перед домом.

Франтоватый почтальон, слывший бабником, от Глодии с Салинсой оторопел, в особенности после того, как старшая с зубастой ухмылочкой брякнула, что закон-де позволяет развестись с надоевшей старой женой ради молодой невесты, так за чем дело стало?

Застенчивый молочник, который, по наблюдениям Зинты, скорее стал бы строить глазки Эдмару, чем заигрывать с девицами, боялся их, как оравы гнупи после захода солнца, и старался поскорее убраться прочь. Две юные акулы кружили около него, хихикали, бесстыже приставали с каверзными вопросами, чуть ли не щипались, так что он выскакивал на улицу весь красный, едва не опрокидывая свою тележку с бидоном.

Изумленный капитан дальнего плавания помянул полосатых демонов и буйных дочек Морского Хозяина – Глодия с Салинсой приняли это за комплимент и поспорили, которая из них ему больше понравилась. Уточнить не было возможности: капитан с тех пор не приходил.

Парень из Магической Академии вел себя, как скучный зануда, но, прощаясь с хозяйками, украдкой вздохнул с облегчением.

Лекарка опасалась, что, если это не прекратится, дом Орвехта на улице Розовых Вьюнов скоро начнет пользоваться у соседей дурной славой.

Семилетний Броло, зашуганный старшими сестрами, но тоже нахальный и шумный, пристрастился читать книжки о путешествиях, которые ему по-хитрому подсунула Зинта, и это была единственная ее победа над семейством Табинсы.

До чего же ей не хватало Суно… Время от времени от него приходили мыслевести – мол, все в порядке, и Зинта после этого сперва ходила умиротворенная, а потом опять начинала беспокоиться. Спала она в его постели, до сих пор хранившей слабые отголоски его запаха, специально не стала менять белье.

Так без него было тоскливо, особенно если думалось, что он там, наверное, в опасности… Хвала богам, что хотя бы можно получить от него весточку. А тем, у кого такой возможности нет, совсем не позавидуешь.

Эти соображения всколыхнулись, словно водоем от тяжелого камня, когда ей снова встретился на улице Севламонг – отец Тимодии. Он ведь знать не знает, куда подевалась его проданная дочь. Совсем измучился, вон какой понурый. Все-таки надо бы ему сказать, что Тимодия живет в хорошей семье в другом мире, это будет по-доброжительски. Мало ли что Эдмар отсоветовал… Он, конечно, умный и далеко не во всем зложитель, но при этом стервец, каких больше не сыскать, и других по себе судит. Или даже не по себе, а еще хуже: обозвал Севламонга «верной амебой Ложи», хотя всего раз человека видел, – разве это правильно?

Сердито фыркнув – у нее своя голова на плечах, и вовсе она не должна поступать по указке всякого поганца с насмешливыми глазами, – лекарка решительным шагом направилась к магу в опрятной темной мантии, который остановился у края тротуара, дожидаясь, когда через перекресток проедет вереница продовольственных фургонов, запряженных мохноногими лошадками.

Отставной капитан Начелдон как будто принял эстафету у рассеявшегося, словно дым, господина Бровальда и битый час цедил смачные ругательства. Маг с амулетчиками глядели в оба, не тратя силы на пустое сотрясение воздуха. Почтительный Сабил помалкивал. Онсур, выглядевший сломленным, тоже не проронил ни слова.

Впереди показалась роща драконьих деревьев, могучих, раскидистых, с большими черновато-зелеными листьями. Для плота они не годились: потонут, слишком тяжелая древесина. Среди темной листвы торчали взъерошенные метелки бледно-желтых соцветий и висели продолговатые кроваво-красные плоды – мякоть у них жгучая, несъедобная, зато незаменимый ингредиент для некоторых зелий. Сияющая лаковая картинка на лазурном фоне.

Орвехту эта картинка не понравилась, и он объявил своему маленькому отряду, что привала здесь не будет. Поехали дальше вдоль окаймленного кустарником Сумляра, но это не спасло их от засады. Суно предполагал, что неприятности поджидают их в роще, однако недооценил влияние Лормы, сумевший сговориться с водяным народцем, который обычно сам по себе.

Из бурой речки, испятнанной слепящим солнцем, начали выскакивать топляны, издали похожие на лошадей, только зеленые, чешуйчатые, с мокрыми водорослями вместо грив и хвостов.

Вблизи морды у них вовсе не конские: утыканная осклизлыми черными шипами жуть с выкаченными кровянисто-темными глазами без белков.

В воде топляны притворяются валунами и подстерегают неосторожных пловцов или рыболовов, иной раз пытаются потопить не защищенную оберегами лодку, выныривая и хватаясь зубами за борт.

Чаще они дремлют на дне и смотрят свои мутные сны, в которых, верно, происходит что-то для них интересное, но бывает, что выходят на берег. Тогда они могут и на человека напасть, и поманить за собой в воду копытных животных – лошадей, коров, коз, верблюдов, овец, на других зверей их чары не распространяются.

Появляются они обычно поодиночке, парами, по трое-четверо – но не целым же табуном!

Этих тварей было несколько десятков. Все новые и новые выбирались на берег, над ними тучей носились спугнутые птицы.

Не отбиться. Попросту не успеть: пока маг и двое амулетчиков разделаются с несколькими топлянами, остальные заморочат лошадей, нахлынут, сомнут, всех порвут на куски.

– Уходим от воды! – крикнул Суно, дав своей кобыле шенкеля. – Не отставать!

Кто отстанет, тот пропал. Всадники мчались сломя голову на восток, в жаркую солончаковую сушь, а за ними по пятам валило сонмище топлянов, издающих вместо ржания утробные булькающие звуки. От их топота содрогалась земля.

Это смахивало на безумный кошмар. Так не бывает. Топляны не отходят далеко от своих водоемов, им давно пора повернуть назад… Но эти не поворачивали. Значит, околдованы. Цель того стоит: ожерелье, которое позволит вурване выглядеть красивой смертной девушкой, нужно Лорме пуще всего на свете.