Сабил, почтительный молодой человек в матхаве, направляющийся в Пчеват к родителям, освободил один из двух своих дорожных мешков, натянул истрепанные кожаные перчатки и отправился на охоту. Ящерки, спасаясь от него, прыгали в воду или шныряли по каменным россыпям, усеянным кристалликами соли.

– Сколько поймаешь, я куплю за хорошую цену, – великодушно предложил Атабиш-нуба, торговец, которому больше некуда было спешить, потому что срок его сделки истекал завтра-послезавтра.

Останавливаться на дневной отдых они начали после того, как пала кляча Сабила. Сразу было ясно, что она доживает последние восьмицы, и ее прежние хозяева в Мепсахате обрадовались покупателю, как милости кадаховой: принесла им лошадка напоследок нежданно-негаданно какой ни на есть барыш!

На лошадь получше у парня не нашлось денег. Зомар-Джахур подкармливал ее сахаром – будто бы назло господину Бровальду, а на самом деле, как подозревал Орвехт, из сострадания к животному. Возможно, несчастная кляча напоминала ему что-то из его страшного раннего детства в неблагих землях.

Безлошадный Сабил теперь то шагал пешком, то подсаживался к молодым супругам – повозка у них была небольшая, двухместная, и ему приходилось пристраиваться на запятках. Он не жаловался.

Отставной ларвезийский офицер раскуривал трубку, его плутоватое обрюзгшее лицо затеняли поля шляпы с приплюснутой тульей.

Зачарованный проводник со связанными спереди руками сидел в скудной тени куста, усыпанного неприятно пахнущими красно-лиловыми цветами, каждый из которых был с целый букет. С другой стороны куст объедали верблюды. Пленник не пытался ни сбежать, ни освободиться от пут, и взгляд у него по-прежнему был безучастно-мутный.

Кебрехт устроился неподалеку от Суно и Зомара – то ли, несмотря на маскировку, чуял «своих», то ли просто решил держаться тех, кто во время стычек проявил себя круче остальных. Вероятно, и то, и другое. Еженощное возобновление заклинания личины занимало немного времени и благодаря артефакту, поглощавшему магическое «эхо», не могло быть уловлено волшебным народцем. Амулетчик Ложи все равно мог что-то заподозрить… Но это, пожалуй, не столь уж плохо.

Муж и жена молча сидели рядышком, как обычно. На его усталом лице с запавшими щеками читалась печаль, внутреннее напряжение, отдающая безумием тревога. Беспокоится о жене, которой скоро рожать. Однако проявляется это беспокойство исключительно в мимике и вздохах, а на деле он своей любезной ни руки лишний раз не подаст, ни словечком с ней не перемолвится, и не спешит обнимать, когда та жмется к нему плечом.

Неужели бы Суно с Зинтой стали вести себя так, словно промеж них кисейная ширма, которую боги не приведите опрокинуть? Или сурийка больна чем-то заразным? Или тут не обошлось без каких-то чар, обета, зарока – скажем, она благополучно разрешится от бремени лишь в том случае, если до родов супруги будут общаться как можно меньше? О таких вещах не годится судить наобум.

Образцово тихая спутница – живая иллюстрация к какому-нибудь сурийскому «Наставлению о женской скромности и двадцати двух других добродетелях, украшающих красоту» – покорно съежилась возле мужа, обхватив руками большой округлый живот. С головы до пят закутанная в усхайбу, она выглядела темной кляксой на солнечно-белесом пейзаже с зеленью скудного кустарника, голубым небом, лошадьми, повозкой, двумя верблюдами рыжеватой масти – и причудливым сооружением на заднем плане, как будто составленным из множества горшков и плошек, обшарпанных, кое-где издырявленных.

Для человека, не лишенного восприимчивости, стоянка представляла собой невеселую картину, но отрадно было то, что они теперь двигались куда нужно – на запад, к Пчевату, петляя лишь затем, чтобы обойти очередное препятствие. Орвехт предполагал, что реакция противной стороны не заставит себя ждать. Быть того не может, чтобы их сначала столько времени морочили, а потом просто так выпустили.

Сабилу повезло: все-таки изловил двух соленурок. Их сверкающие шкурки идут на изготовление дорогих вещиц, однако «хорошая цена», которую посулил Атабиш-нуба, оказалась существенно ниже рыночной. Парень торговался, но было ясно, что уступит. Из почтительности.

Орвехт перевел взгляд на скопление слоистых желтовато-серых «горшков», испещренных продольными бороздками: в высоту оно превосходило человеческий рост, хотя слепили его существа величиной с виноградину.

Гнезда хлибрифов – насекомых с мохнатыми тельцами цвета свернувшейся крови и тонкими коленчатыми ножками. Они не ядовиты, их укусы похожи на слабые щипки. Выползают наружу в сумерках, а от палящего солнца прячутся в своих постройках.

– Джахур! – ворчливо окликнул господин Бровальд. – Не бездельничай, каналья, налови мне хлибрифов для рыбалки. По карте впереди речка, ухой себя побалуем… Этих каналий можно достать, ежели по их домику чем-нибудь долбануть посильнее.

Приют для конфискованных детей напоминал Хеледике снадобье, в котором обволакивающая приторная сладость смешалась с едкой горечью.

Чистенько, за этим следит прислуга – Закон о Детском Счастье запрещает принуждать детей к труду, даже если речь идет о содержании в порядке собственных вещей, не говоря о таких орудиях угнетения, как тряпка и швабра.

Мебель словно в приличной гостинице средней руки, а все же отдает неволей – это даже не запах, что-то вовсе неуловимое, но в то же время для всех здешних пленников понятное.

Кормят хорошо, без десерта не оставляют.

Повсюду игрушки, попадаются среди них и видавшие виды, и совсем новые: куклы, кубики, мячики, оловянные солдатики, деревянные лошадки, настольные игры. То, что Талинса Булонг неразлучно таскает с собой маленькую матерчатую куколку, возражений не вызывало: девочке для Счастья полагается любимая кукла. Никто, правда, не догадывался, что набита она олосохарским песком, поддерживающим ведьмовскую силу Хеледики из деревни песчаных ведьм.

Надзирательницы и воспитательницы как на подбор рослые, ухватистые, властные. Обитателям приюта они внушали трепет – всем или почти всем, но только не юной ведьме, привыкшей оценивать противника вовсе не по физическим статям. Она запросто могла бы расправиться с любой из этих грозных теток. Среди них ни магичек, ни ведьм, ни амулетчиц. Вот в наружной охране было двое-трое амулетчиков, но те стерегли конфискованных детей, не попадаясь им на глаза.

Шесть дней подряд – школьные занятия, два выходных. Учиться Хеледике всегда нравилось, однако она отметила одну любопытную разницу. Если в алендийской школе на уроках изящной словесности рассматривались красоты слога, мастерство выстраивания сюжета, характерные черты персонажей, то в этом учебном заведении все, что можно было найти в книгах, служило иллюстрацией к постулату: умей приспособиться к обществу и будь доволен тем, что оно тебе предлагает. Будь законопослушен. Будь уступчив, терпим и миролюбив. Не отвечай ударом на удар, не пытайся защищаться самостоятельно, это нехорошо. Если тебе нанесли ущерб – обратись в суд. Не позволяй себе странностей, которые могут раздражать окружающих, это нехорошо. Не питай чрезмерных привязанностей к так называемым «близким людям», это тоже нехорошо и мешает твоему Счастью. Овдаба – самая счастливая и просвещенная страна, будь благоразумен, и ты тоже получишь свою долю Счастья. Из книг извлекались примеры того, как пагубны своенравие, вольномыслие, неуступчивость, неспособность быть счастливым в гармонии со всем обществом.

Что ж, один урок Змейка усвоила быстро: на занятиях она без запинки молола то, что от нее хотели услышать, не давая им повода насторожиться. Эдмар похвалил бы… Хм, у нее ведь есть один родственник – в отличие от Нинодии Булонг, настоящий! – который, если позвать его на помощь, смог бы в два счета забрать ее отсюда. Но неизвестно, захочет ли он спасти Нинодию, он ведь не из тех, из кого можно веревки вить. К тому же явление Тейзурга всю легенду порушит, а Хеледика, раз уж взялась шпионить для Ложи, хотела быть безупречной шпионкой.