— Мистер Бонд, вы курите?

— Да, сэр.

— Только не вздумайте закурить прямо сейчас. Я не курю и ненавижу, когда рядом курят.

— Холмс заметил, что вы пьёте пиво.

— Да, и я складываю крышечки от бутылок, чтобы иметь представление о количестве выпитого. У вас есть скрипка, сэр?

— Я увёз её в Берлин и вернулся с ней через машину времени. Как я вижу, из-за её сорокашестилетнего отсутствия экспонатом музея стала совсем другая скрипка. Что вам сыграть?

— Ничего, сэр. Музыка не имеет никакого интеллектуального содержания. Пока я здесь, забудьте о скрипке.

— Очень жаль. Хотел бы я знать, как обстоят дела с музыкой в 1941 году.

— В кафе устанавливают автоматические проигрыватели, сэр. В начале века появились электромузыкальные инструменты. Предыдущие десятилетия были эпохой джаза.

— Мистер Вульф, вы назвали Арчибальда Гудвина писателем, — вспомнил я. — Он ваш биограф?

— Он не любит, когда его называют Арчибальдом. Просто Арчи Гудвин. Вы правы, Гудвин пишет книги. Им написаны восемь повестей.

— Он пишет как доктор Ватсон? — спросил Холмс. — В смысле, он пишет художественные произведения?

— Ну конечно, сэр. Вы думали, что хотя бы Арчи Гудвин следует вашим рекомендациям о научном описании расследования? Он такой же писатель, как и Ватсон. Но не такой же сыщик. Гудвин играет большую роль в расследовании, сэр. Он мои глаза и уши. Я мозг. Гудвин собирает информацию, я же, не выходя из дома, анализирую её и выдаю результат. Инспектор Кремер напоминает вашего инспектора Лестрейда. Фриц Бреннер работает поваром. Теодор Хорстман занимается моими любимыми орхидеями.

— Я прибыл из будущего, и поэтому знаю всё это, — заметил Бонд. — Было бы интересно провести сравнительную характеристику. Я предпочитаю авантюризм, а вы редко выходите из дома. Я люблю женский пол, а вы наоборот. Я курю, а вы нет. Вы пьёте пиво, а я пью напиток «водка-мартини, смешивать, но не взбалтывать».

С этими словами Джеймс Бонд достал из кармана две фляги, и решил было вылить водку и мартини в стакан.

— Сейчас не время для выпивки, — остановил его Исаев, который всё это время отмалчивался.

Вульф с трудом оторвал своё тело от кресла и направился к выходу.

— Мне пора. Вечером становится темнее, и моя жизнь подвергнется большей опасности, чем когда хорошо видно улицу.

— Погодите, мистер Вульф, — обратился к нему Бонд.

Приостановив уход американского сыщика, Бонд открыл чемодан и достал ещё не виданное нами устройство с длинной антенной.

— Возьмите рацию. Нам может понадобиться связаться с вами.

После ухода Вульфа я вспомнил о своих давних словах: дело о втором пятне может быть опубликовано не раньше, чем наступит новое столетие. Поскольку двадцатое столетие наступило за сорок лет до описываемых мною событий, я имел полное право выполнить обещание. Оставшееся время я посвятил написанию рассказа. Впоследствии в мои планы входило написание повести «Собака Баскервилей», повествующей о драматических событиях в Девоншире, но у меня было мало времени. Пора было отправляться на задание.

Исаев отказался сопровождать нас, да мы и сами понимали, что четверых было бы слишком много. Мы втроём шли по ночному Лондону. Нас окружали тёмные дома, словно намереваясь потеснить нас с улицы, но мы спокойно шли по направлению к Уайтхоллу.

— Холмс, вы видите в темноте? — спросил Бонд, впервые услышав о неизвестном ему качестве моего друга.

— Да, сэр. Сейчас мне не нужен фонарик. Хотя вы не взяли его, мы не заблудимся.

— Вы как кошка. Но ведь вы отличаетесь и чистоплотностью. Кстати, о кошках. Теперь на Даунинг-стрит, 10 существует должность Главного мышелова. Как нетрудно догадаться, эту должность занимает кот.

— Коту присвоена целая должность?

— Ну, в нашей стране встретишь и не такое.

Мы подошли к крыльцу резиденции премьер-министра. Над чёрной дубовой дверью висел фонарь; подойдя поближе, я разглядел дверной молоток в форме головы льва и почтовый ящик с надписью «первый лорд казначейства». По обеим сторонам от входа простирался чёрный железный забор. Высокий Холмс взялся за острия забора и легко подтянулся. Вскоре он уже был с другой стороны. Бонд перекинул ему чемодан и совершил тот же манёвр, оказавшись за оградой.

— Ватсон, подойдите и поднимите руки.

Я повиновался, и двое сильных мужчин взяли меня под мышки. Я поджал ноги и опустился на землю с другой стороны забора.

Бонд открыл чемодан и извлёк воздушный шарик с маленьким баллончиком. Понадобилось несколько секунд, чтобы шарик наполнился гелием. Бонд прицепил к нему концы подглядывающего и подслушивающего устройств. Шарик начал подниматься ко второму этажу. Окно было приоткрыто. Свободный конец волоконного кабеля был достаточной длины, чтобы Бонд, сделав движение рукой, просунул объектив в окно, не опасаясь прикосновения шарика к стеклу. Холмс заглянул в окуляр, к сожалению, бывший один на троих. В то время как я писал очерк, Бонд успел усовершенствовать подслушивающее устройство, снабдив его двумя дополнительными наушниками. Следующим наблюдателем был я.

Середину Комнаты Кабинета занимал стол красного дерева в окружении таких же стульев. Кресло стояло перед мраморным камином. На стенах висели портреты министров, в простенках мы увидели книжные шкафы. Как я впоследствии узнал, новый министр должен подарить хотя бы одну книгу. На столе стояли бутылка коньяка и рюмка, лежала коробка с сигарами. В комнату вошёл Уинстон Черчилль. Его тучное тело заставляло ноги грузно ступать, бульдожье лицо производило неизгладимое впечатление. Черчилля сопровождали двое, помогавшие ему ступать к креслу перед камином. Один из них, с тёмно-рыжими волосами, с козлиной бородкой и в очках, производил впечатление профессора. На его шее висел знак с изображением той самой свастики, которую на глазах у Лестрейда прожёг Исаев. Второй, с чёрными усами и квадратным подбородком, своим видом выражал робость и неуверенность.

Все трое сделали незнакомый жест: сложили указательный и средний пальцы в виде буквы V, приложив остальные к ладони. Только Черчилль сделал этот жест левой рукой. Премьер-министр сел в кресло и закурил сигару. Профессор подержал в руках бутылку и с задумчивым видом поставил на место.

— Профешшор Д-Джойш, вы определилишь ш тем, из чьего мозга будет ш-шыворотка гениальношти? — спросил Черчилль, явив нам образец дефектов речи. Да и голос его был несколько слабым. — Я полноштью ш-шоглашен ш вами, что наши доштижения в евгенике п-прекрашно обошновывают н-н-неравенштво раш и как шледштвие, импершкое величие нашей штраны.

— И не забудьте, что главной расой являются англосаксы, которые происходят от самих арийцев.

— Я п-признаю вашу величайшую теорию и ш-шоглашен ш тем, что я шам иштинный ариец. Но тогда п-почему мы не вше блондины?

— Вы должны знать законы наследственности, мистер Черчилль. Блондин рождается только если оба родителя блондины. Аналогично, чистокровный ариец рождается, только если оба родителя арийцы. Увы, из этого следует неутешительный вывод. Арийцев становится всё меньше. Следовательно, мои достижения в евгенике должны сделать всех людей арийцами. Те, к кому это не относится, будут жить в гетто.

— Вы не ответили на мой вопрос, профессор.

— Шерлока Холмса считают наилучшей кандидатурой, но его следы потерялись всего через год после Рейхенбахского водопада.

— Не п-печальтешь. Даже без шыворотки г-гениальношти мы шможем объявить крештовый поход антибуржуазным штранам В-Воштока и непокорным туземцам. Т-Туземцы — добродушные дети природы, но в них ешть что-то от шкота. Единштвенный шпошоб шпашти их от д-духовного убожештва — подчинить их авгуштейшей в-влашти британшкой короны.

— Не только туземцы, — робко заметил второй из сопровождавших Черчилля. — Ещё и русский медведь. И, как вы считаете, абиссинский негус.