Авторство «еврейской республики в Крыму» приписывалось американскому миллионеру Розенбергу, который намеревался поставить эту республику под контроль американских сионистов»[57].

В целом с 1948 по 1952 год было осуждено 110 еврейских активистов, но к высшей мере наказания из них приговорено только 10 человек.

12 августа 1952 года, кроме Лозовского и Фефера, казнены: историк Иосиф Юзефович, директор Боткинской больницы в Москве Борис Шимелевич, поэт Лейб Квитко, поэт Перец Маркиш, поэт Давид Бергельсон, поэт Давид Гофштейн, директор Государственного еврейского театра Вениамин Зускин, журналист Лев Тальма, редактор Эмлия Теумин, редактор Илья Ватенберг и переводчик Хайке Ватенберг-Островская.

Как и все авторы-антисталинисты, писавшие на темы процессов, не утруждая себя доказательствами, думающий историк Ж. Медведев тоже заученно утверждает: «Значительная часть показаний, полученных следствием, была выбита из обвиняемых с помощью пыток и избиений».

И не может не возникнуть наивное недоумение: а для чего? Зачем советскому правительству вообще был нужен этот закрытый процесс, не приносивший никакой общественной пользы? Для чего понадобилось держать под арестом и якобы «выбивать» доказательства, а затем судить и расстреливать пятерых поэтов, двух редакторов и переводчика, историка и директора больницы?

Все становится на свои места, если понять, что эти безусловно преданные национальной идее поэты, переводчики, историки и литераторы, послевоенные «демократы» готовы были сотрудничать с кем угодно, чтобы добиться не только осуществления идеи об образовании «Крымской еврейской республики».

В менталитете людей еврейской национальности Запад всегда рассматривался как некий эталон для подражательства, и напомним массовый «исход» евреев из СССР в 70-е годы. Причем речь не идет о «диссидентах»; выехать из СССР стремилась молодежь, жаждавшая приобщения к благам «заморской цивилизации». Поэтому «отказники» ехали не «на историческую родину», а в Европу и Америку.

Обратим внимание также и на то, что расследование дела еврейского «комитета» длилось более двух с половиной лет. Его материалы трижды рассматривались в Политбюро. Член Политбюро Шкирятов выезжал в тюрьму и «лично один на один» беседовал с каждым из подследственных. Причем в ходе процесса все подсудимые подтвердили признания, данные на предварительном следствии.

И подчеркнем, что материалы этого процесса, как и других «послевоенных дел», никогда не публиковались. Ибо дело членов ЕАК оборачивалось не только банальной «государственной изменой», но и профессиональным предательством.

Противники Вождя боялись открыть ящик Пандоры. Только спустя более 50 лет в печати появилось высказывание Сталина на заседании Президиума ЦК 1 декабря 1952 года: «Любой еврейский националист — агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США». Этот вывод не потерял актуальности и сегодня; наоборот, в идеологическом значении он даже стал очевиднее.

И все-таки, отметая набившие оскомину бездоказательные утверждения историков, будто показания подсудимых на процессах послевоенных, да и предвоенных лет якобы «выбиты следователями», сошлемся на иные факты. Они свидетельствуют, что некоторые подследственные, стремясь сохранить себя, не только не сопротивлялись следствию сокрытием информации, а наоборот, охотно давали показания на всех знакомых и малознакомых, лишь бы спасти свою жизнь.

Так, за многие годы очернительства Сталина демократическая журналистика вылепила фигуры великомучеников из крупных еврейских журналистов Михаила Кольцова и режиссера Всеволода Мейерхольда.

Однако мало кто знает, что при ближайшем рассмотрении этих фигур выпячивается и другая сторона. Р. Косолапое приводит потрясающие факты:

«Кольцов, уличенный руководителем интербригад в связях с испанскими троцкистами, после второго допроса и месячной паузы стал давать показания на (назову только известные имена) подругу Маяковского Лилю Брик, ее мужа Осипа и сестру (жену Арагона) Эльзу Триоле, на пушкиниста Зильберштейна, писателя Вишневского, Ставского, Пастернака, Эренбурга, Бабеля, Евгения Петрова, Кирсанова и Алексея Толстого, на кинорежиссера Кармена, артистов Сац, Берсенева и Гиацинтову, дипломатов Литвинова, Майского и Потемкина, на ряд военных, даже на свою жену Марию Остен.

Похоже вел себя Мейерхольд. На допросах он говорил о своем «антисоветском влиянии» и о якобы близких настроениях Эйзенштейна, Охлопкова, Дикого, Гарина, Олеши, Пастернака, Шостаковича, Шабалина, Сейфулиной, Кирсанова, Всеволода Иванова, Федина, Эренбурга и др. Правда, потом Всеволод Эмильевич от этих наветов отказался»[58].

Людей ломали не избиения, в которых не было необходимости, — человека сокрушает страх за свою собственную жизнь, и мало находится героев, способных противостоять этому почти животному страху.

Война содействовала росту американского экспорта, и Америка не замедлила воспользоваться обретенными в результате этого преимуществами. Реальная война, обессилившая Европу, стала благотворными дрожжами, способствовавшими подъему американской экономики вообще и военно-промышленного комплекса, в частности.

Поэтому, строя свою внешнюю политику, Сталин не мог не учитывать усиления мощи и влияния бывших союзников. Намерения приручить мир Америка начала осуществлять с Европы, но параллельно она продолжила упрочивание своей гегемонии в Азии.

Еще в 1945 году американцы высадили своих солдат в Корее, и Корейский полуостров был разделен по 38-й параллели на две зоны: Северную и Южную. В мае 1948 года о своем образовании заявили два государства: Корейская Народно-Демократическая республика со столицей Пхеньян и Республика Корея с центром в Сеуле. Сталин хотел взглянуть на проблему изнутри, и в марте 1949 года по его приглашению в Москву прибыл Ким Ир Сен.

Во время переговоров, проходивших при участии советского посла в КНДР генерала Штыкова, Сталин поинтересовался количеством американских войск в Южной Корее и наличием на Юге национальной армии. Он пообещал оказать помощь во всех военных вопросах, и в частности авиацией.

Он был заинтересован в укреплении КНДР. Однако отдавал себе ясный отчет, что демонстрация активной поддержки Корее могла вызвать болезненную реакцию американцев и обусловить обострение международной обстановки. Поэтому в отличие от обычной практики в результате встречи был заключен не договор о взаимопомощи, а лишь соглашение об экономическом и культурном сотрудничестве.

Вскоре Советский Союз направил в КНДР значительное количество вооружения, но Сталин был против развязывания конфликта на Корейском полуострове. Реагируя на участившиеся стычки на 38-й параллели, в шифрограмме от 27 октября 1949 года Штыкову Сталин требует: «Вам было запрещено без разрешения центра рекомендовать правительству Северной Кореи проводить активные действия против южных корейцев… Обязываем дать объяснения».

Это категорическое распоряжение может показаться странным, если не рассмотреть события в ретроспективе. Война кардинально изменила мир, но основным событием послевоенного политического ренессанса стала победа народной революции в Китае. Для мировой общественности это произошло почти неожиданно. Историки обратили внимание, что в конце сороковых годов советская пресса уделяла необычайно много внимания «большому берлинскому мосту».

К этому шоу вокруг блокады Берлина, вызвавшей необыкновенный ажиотаж, были прикованы взоры политиков всех стран. Но, пока американцы, упиваясь своим благородством, возили самолетами в Берлин муку и уголь, как-то тихо и незаметно для Запада произошла народная революция в Китае. И в этом не было случайности. Военный стратег, имевший опыт отвлекающего маневра, Сталин тайно отправлял в Китай оружие.