Однако то, что это «дело», возникшее как чисто уголовное — в связи со взяточничеством, — в ходе расследования обросло политическими обвинениями в заговорщицких связях лиц мингрельской народности с зарубежьем, стало своеобразной данью времени. Следствием того морального внутреннего и внешнего политического фона, в котором пребывала страна, оказавшаяся в состоянии холодной психологической войны.

Следствие и по делу ЕАК завершилось зимой. 3 февраля 1952 года Игнатьев в присутствии следователя М.Д. Рюмина и председателя Военной коллегии А.А. Чепцова представил исполнявшему обязанности Председателя Совмина Маленкову обвинительное заключение и предложения о мерах пресечения.

То, что в отсутствие Сталина на правах Председателя Совмина Маленков оказался причастным к делу ЕАК, затмило активную роль в нем Хрущева, непосредственно курировавшего со стороны ЦК ход самого следствия. Сталину Игнатьев направил материалы только через два месяца — 3 апреля.

Напомним, что в 1952 году Вождь вернулся в Москву с юга 12 февраля. В день возобновления им работы в Кремле на заседание Политбюро к 22 часам был приглашен заместитель министра авиации П. Дементьев. В 22.10 в кабинет Сталина вошли Игнатьев и Рюмин. Они пробыли на совещании до 23.05. По-видимому, среди рассматриваемых вопросов обсуждались и результаты следствия по делу Абакумова.

После этого совещания Вождь появился в кремлевском кабинете лишь 15 марта. В это время его внимание было занято иными вещами. Накануне поздним вечером он пригласил к себе на дачу в Кунцево Шепилова, с которым почти четыре часа обсуждал вопросы учебника политэкономии социализма.

По воспоминаниям Шепилова, за эти четыре часа Вождь ни разу не присел. Он ходил по комнате, почти непрерывно куря трубку. Шепилов пишет: «Сталин затронул большой круг теоретических проблем. Он говорил о мануфактурном и машинном периодах, о заработной плате при капитализме и социализме, о первоначальном капиталистическом накоплении, о монопольном капитализме, о методе политической экономии…»

Нетрудно уловить те тенденции, по которым Вождь сосредоточил свое внимание на этих, по существу, философско-экономических вопросах; их постановка была закономерной. Государство, живущее в условиях обобществленной собственности, нуждалось в осмыслении социальных и экономических законов своего развития; в теоретическом закреплении приобретенного опыта. В июне он объявит соратникам о необходимости созыва XIX съезда партии.

Конечно, на фоне серьезных государственных проблем Сталину не доставляло удовольствия разбираться с преступной халатностью и мародерством военных, воровством и взяточничеством государственных чиновников. Это не вызывало у него ничего, кроме грустных чувств и возмущения. И 28 марта 1952 г. Политбюро приняло еще одно постановление по «мингрельскому делу».

Нетерпимость Сталина к злоупотреблениям не являлась секретом. И складывается впечатление, что кто-то старался воспользовался этой чертой Вождя, чтобы удалить из его окружения наиболее преданных ему лиц.

В мае 1952 года ему доложили о неблагополучии в управлении охраны, возглавляемом генерал-лейтенантом Н.И. Власиком. Речь шла о хозяйственных вопросах. Для рассмотрения ситуации была образована комиссия под председательством Маленкова, в которую вошли Берия и Рясной.

Комиссия выявила злоупотребления со стороны Власика. По подсчетам получалось, что расходы на содержание правительственной дачи были необоснованно велики, и Сталин был возмущен результатами проверки. B.C. Рясной вспоминал: «Сталин потом сам смотрел все выкладки… «Это что, я столько съел, столько сносил одежды? — шумел Сталин. — Я одни ботинки каждый год ношу! А тут одна селедка у Власика десять тысяч рублей стоит!»

Позже Власик сетовал: «Получалась баснословная сумма, которую и доложили т. Сталину, не дав мне, ни моему заместителю объяснить, каким образом получалась эта сумма, ее ошибочность». По словам Рясного, Сталин «поразился тому, что селедка, которую ему подавали на стол, стоила на бумаге «в тысячу» раз дороже обычной. «Это что же за селедка такая! — возмутился Иосиф Виссарионович. — Пусть Власик посидит и подумает, что почем в нашем государстве».

Впрочем, генерала не посадили. 29 апреля 1952 года Н.С. Власик был снят с работы и переведен заместителем начальника Баженовского исправительного трудового лагеря в городе Асбесте Свердловской области. Эта внешне почти тривиальная история имела серьезные последствия.

После удаления Власика охрану Сталина возглавил человек Хрущева — министр Госбезопасности Игнатьев. Но непосредственное руководство службой теперь осуществлял генерал Рясной, занявший 14 февраля 1952 года, тоже по протекции Хрущева, пост заместителя министра МГБ. Он являлся выпускником той же Промакадемии, где Хрущев был секретарем парткома.

Но приведем свидетельство автора книги «Сталин и разведка» Игоря Дамаскина. Он пишет, что бывший заместитель начальника личной охраны Сталина Н.П. Новик в последний год жизни ему рассказывал:

«Сталин не терпел, когда к нему приходили с докладом, не имея готовых предложений. Когда министр внутренних дел Игнатьев после ареста Власика доложил Сталину, что надо бы назначить Сталину нового начальника охраны, Сталин спросил:

— Ваши предложения? — Игнатьев замялся. — Вот вы и будете новым начальником охраны, — отрубил Сталин».

Вне зависимости от того, можно или нет верить рассказу Новика, но с удалением Власика охрана Вождя перешла в руки людей, так или иначе обязанных своей служебной карьерой секретарю ЦК Хрущеву.

9 мая Игнатьев издал приказ о чистке в управлении охраны. Но и этим смена ближайшего окружения Сталина не завершилась. В ноябре этого же года Хрущев сумел убедить Сталина в необходимости удаления еще одного его ближайшего помощника генерал-лейтенанта А.И. Поскребышева, назначенного заведующим канцелярией Генерального секретаря ВКП(б) еще в 1935 году. На XX съезде Хрущев назвал его «верным оруженосцем Сталина».

Эти кадровые перестановки давно известны историкам, но со временем они приобрели зловещий оттенок, насторожив исследователей как направленные действия, имевшие конечной целью устранить из окружения Вождя людей, длительное время работавших с ним.

Но обратим внимание еще на одно странное стечение обстоятельств. Буквально накануне 8 мая начался судебный процесс по делу о «еврейском комитете». Военная коллегия Верховного суда под председательством генерала Чепцова рассматривала на судебном процессе 1952 года обвинения в отношении 15 членов ЕАК до 18 июня. То есть 72 дня! К высшей мере было приговорено 13 участников процесса.

И все-таки это был не простой суд. Только много лет спустя появились сведения, что каждый третий член руководства еврейского комитета был сотрудником НКВД-МГБ. Судоплатов свидетельствовал, что И.С. Фефер, ответственный секретарь ЕАК с 1945 года, был «крупным агентом НКВД». Но более важным агентом был «сам Михоэлс», находившийся в агентурной работе с 1935 года. И одной из целей Михоэлса был выход «на руководящие круги американской сионистской организации «Джойнт».

По документам, исследованным Г.В. Козырченко, сотрудниками НКВД были и другие активисты ЕАК — член Президиума Юзофович с 1938 года, Ватенберг с 1934 года, Ватенберг-Островская с 1934 года.

В материалах, предъявленных суду следователями МГБ, подсудимые обвинялись в «заговоре с целью отделения Крыма от Советского Союза, превращения его в европейскую буржуазную республику, которая должна была послужить плацдармом для врагов СССР»[56].

Жорес Медведев пишет: «В приговоре, вступительная часть которого состояла из перечисления преступлений обвинявшихся, главой сионистского заговора ЕАК объявлялся Соломон Лозовский. Его представляли скрытым врагом Коммунистической партии, который намеренно поставил во главе ЕАК еврейских буржуазных националистов Михоэлса и Эпштейна, бывших членов Бунда.

Эпштейн умер собственной смертью еще до роспуска ЕАК. Именно Лозовский, пользуясь своим положением члена ЦК ВКП(б) и заместителя наркома иностранных дел, обеспечил длительную поездку Михоэлса и Фефера в США в 1943 году и поручил им установить личные конфиденциальные контакты с еврейскими националистическими кругами…