Климову стало ясно, что теперь он избавлен от необходимости во что бы то ни стало разыскивать Костыгина и ёго мать. Убийство Комарницкой, несомненно, дело рук этого самого Майкла.

Отправив подследственного в камеру, Климов отнес кинопленку экспертам и предупредил, чтобы они берегли ее, как зеницу ока: на ней глухонемой заснял ссору Комарницкой с «женихом».

Еще раз сверившись со своими записями, они с Тимониным и дактилоскопистом направились к одиноко стоявшему дому, обширный двор и сад которого был скрыт от любопытных глаз высоким кирпичным забором. На воротах этого особняка

в

два этажа к металлической решетке была приварена железная табличка «Тупик Лесной, 17». На дорожке, посыпанной щебнем, лежала худосочная дворняга. Заметив приближающихся к ней людей, она зевнула, ляскнула зубами и со злобным рыком отковыляла в сторону. Вид у нее был самый что ни на есть бандитский. Того гляди, располосует брюки, вцепится в икры… Климов даже шаг замедлил. С некоторых пор он стал побаиваться собак, особенно таких, безродных, но причину опаски объяснить не мог. То ли развелось их слишком много, то ли что-то изменилось в нем самом.

Сагитировав патлатую тетку, продававшую на лавочке редиску, и вальяжного пенсионера, жившего неподалеку, в понятые, начали осмотр домовладения.

Во дворе ничего примечательного не было.

В саду, густом и запущенном, между черешней и кривобокой грушей провисал гамак с забытым в нем журналом, одним из тех тонких, но популярных изданий, где помещались статьи о проблемах брака и семьи и в которых печатаются цветные репродукции музейных картин в полный разворот. В сторонке рассыхалось под палящим солнцем камышовое кресло-качалка.

Вещи обиходные, ничего не значащие.

Зато в гараже стояла новенькая красная «семерка» без движка. Судя по номерным знакам, она принадлежала Костыгииой: 38–38.

Опечатав гараж, прошли в дом.

Осмотр начали с прихожей — такой широкой, хоть разъезжай на самокате, который они видели под стенкой гаража. Затем ознакомились с комнатами. Их было пять, не считая двух ванных (одна из них, по всей видимости, числилась за хозяином, а другая предназначалась для гостей). Мания величия — детская хворь по сравнению с лихорадкой стяжательства. В атмосфере курорта, где купля-продажа знаменовали собой торжище городской жизни и сутолоку людских интересов с неизменными во все века обменом и обманом, Климов в полной мере сознавал, чем владелец этого особняка «взял» Комарницкую. Или и вправду все прекрасное обречено на гибель?

Чем больше Климов задумывался над мотивами убийства, тем банальнее и вместе с тем трагичнее оно ему представлялось. А он колебался, не зная, как поступить: отпустить глухонемого или придержать? На слежку ушло совсем немного времени, а результаты поразительные. Нашлась машина, установлена личность напавшего на инкассаторов, засвечен притон, порностудия — «фирма» по выкачке денег и растлению несовершеннолетних: Тимонин в одной из тумбочек нашел целую пачку фотоснимков, запечатлевших обнаженные тела совсем еще девчушек, причем обнаженных весьма недвусмысленно.

Самая большая комната скорее напоминала будуар парижской куртизанки восемнадцатого века, нежели спальню современника, работавшего на пляже спасателем, вернее, числившегося им. Работать он там никогда не работал, а вот страховым агентом, если верить найденным в его столе бумагам, был. Тимонин даже съязвил, что из страхового агента не может не выйти со временем политик или

горлохват.

Так говорят американцы. Глядя на снимок хозяина дома, он согласился с Климовым, что этот вполне способен был убить. Угольно-черные глаза — раньше он таких не видел — испепеляюще смотрели на людей. «Вряд ли мы с Тимониным, — подумал Климов, — ошибаемся». Подержав снимок Храмцова, он повернул его к свету. Волосы уложены искусно, словно их только что коснулся ветер: едва откинул прядь со лба и чуть пригладил на висках. Лоб, скулы, подбородок — точно выточены из твердого гладкого дерева. «Красив», — с неприязнью решил Климов. Видимо, на пляже, где от жары и скуки изнывали разномастные девицы, томно выгибал спины и перекатываясь по песку, равных ему не было.

—

Недурно-с, — брезгливо оглядел спальню Тимонин и своим наметанным глазом еще раз пробежал по всем углам: лимонное муаровое покрывало, зеркало на потолке…

—

Все это придает пикантный колорит нашему делу, — поделился с ним своим ощущением Климов, имея в виду золоченую мебель, стилизованную под изысканные вкусы восемнадцатого века с его альковами и атмосферой всеобщего флирта.

Фотоснимок Храмцова он приобщил к материалам следствия.

На

телевизоре, на подоконнике — вразброс — валялись порнографические журналы: «Два, умноженное на два», пресловутый «Плейбой», затрепанный, с надорванной обложкой «69»… Казалось, в спальне до сих пор возбуждающе пахло лотом, винным перегаром и горячей плотью.

Другая комната, служившая, должно быть, кабинетом, была обвешена коврами, кинжалами в серебряных ножнах, старинными гипсовыми и бронзовыми статуэтками. В углу торчало изваяние Христа, распятого на примитивно сбитом шершавом кресте из кавказской чинары. По его бокам в стену были вколочены два крюка из красной меди грубой ковки, на которых раскачивались кандалы не кандалы, вериги не вериги, но что-то гремяще-цепное, напоминающее атрибуты святой инквизиции. Вместо люстры под потолком висели три отделенных человеческих черепа, закрепленные между собой золотой проволокой, пропущенной через затылочные отверстия.

Тимонин щелкнул выключателем, и в мертвых глазницах вспыхнул свет.

Зрелище было не для слабонервных. Тетка закрестилась и запросилась домой. У нее, видите ли, свинья должна опороситься. Это в июле-то месяце!

В третьей комнате, отделанной в ярких тонах, одну стену занимал просторный книжный шкаф. Между стеклами были зажаты фотографии рок-музыкантов, погибших от наркотиков, — Брайана Джонса и Джимми Хендрикса. Средняя полка ломилась от пластинок известных супер-групп: «Лед Зеппелин», «Дип пепл», «Юрай Хип». Под альбомом ансамбля «Скорпионе» Климов обнаружил паспорт на отечественный дельтаплан. Удивился, хмыкнул, сунул на место.

Четвертая комната имела сходство с гостиной, зато пятая напоминала монастырскую келью или камеру для смертников в средневековом замке: несколько вонючих тюфяков, брошенных на пол, и колченогая лавка вдоль стены. Узкое оконце в венецианском стиле забрано решеткой.

Колорит довольно мрачный.

Если зажечь свечи в такой конуре и нечаянно обернуться, собственной тени устрашишься.

Стойкая вонь клоаки и пятна на полу свидетельствовали о том, что здесь частенько собирались наркоманы.

Климов гадливо отпихнул ногой один из тюфяков. Под ним оказался лаз в подпол.

Спустившись по довольно удобной лесенке, они попали в кинозальчик. Кроме нескольких кресел с темно-вишневой обивкой и раздвинутой софы, другой мебели не было. На одной стене висела рыболовная сеть с пенопластовыми поплавками, а противоположная светилась — от потолка до пола — вырезками из полулегальных западных изданий.

Разглядывая

их, можно было заразиться отвращением к женщинам.

Выбираясь из подпола, Климов лишний раз убедился, что особняк, действительно, является подпольной киностудией. Здесь снимались сцены, рассчитанные на непритязательные вкусы тех, кто платит, не торгуясь.

Дактилоскопист набрал работы и уехал.

Климов с Тимониным еще прошлись по комнатам.

Камин, овальное зеркало в золоченой раме… Зеркало в оправе из розового дерева…

Как много зеркал, отметил К

лимов.

Похоже, этот тип любил себя патологически. Не зря на одном из кинжалов начертан девиз: «Если все в этом мире приводит к могиле, то пусть ведет меня к погибели — любовь».