— Мы совершенно беззастенчиво… — Высокий пожилой африканец протягивал связку ключей в пухлой розовой руке. — Но все это ради близких скачек. Вы должны нас понять.

Черный блестящий предмет между коленями — автомат.

Так, так… Но почему?..

— Карионо, Сембен Карионо. — Африканец поглядывал на двух белых, сидящих у стола. Вышел и мягко взял руку Кронго в теплые ладони. — Партия не будет вмешиваться в ваши профессиональные дела. Хотя от себя скажу, что горжусь вашим ипподромом. Ваши лошади могут с честью представлять страну на дорожках любого континента.

Глаза Карионо упрашивали Кронго что-то сказать.

— Очень приятно. — Кронго попытался улыбнуться. Карионо обернулся к худому европейцу с пшеничными усами, который дружелюбно улыбался — не стоит обращать внимания на эту болтовню.

«Может быть, прошло», — подумал Кронго. Да, прошло. Совсем прошло. Ничего нет. Только не нужно думать о намеках, которые могли бы опять вернуть это.

— Моя фамилия Снейд, я бухгалтер. — Европеец тряхнул Кронго руку. — Попробуем с вами сработаться, так ведь? Деньги правительство будет платить вперед. Если хотите, вам мы можем выдать аванс твердой валютой или бонами. Я просмотрел номенклатуру, штат теперь почти укомплектован, но, если необходимо, ограничений для вас не будет. Только одна просьба — скорей назначить день первых скачек. Какие специальности будут просматриваться лично вами?

Охранник с автоматом безразлично курил, не глядя на Кронго. Нет, ничего не выходит. Пустота. Пустота во всем. Его ничто не интересует. Ничто.

— Жокеи. — Кронго помедлил. — Наездники. И конюхи.

— Отлично. — Снейд раскрыл номенклатуру. — А… ну вот, например, диктор-комментатор… Контролеры… Редактор программ… Как они?

Снейд покосился на Карионо. Не назвавший себя охранник осторожно стряхнул пепел. У него был крахмальный воротник, бакенбарды резко сменяла гладко выбритая розовая кожа, нос был, как груша, он расплывался наверху, у хмурых, близко поставленных серых глаз.

— Если господин директор не возражает, мы наберем сами… — Глаза Карионо застыли. — Согласно номенклатуре.

Так, так. Но почему? Кронго сказал:

— Меня интересуют только конюхи, наездники и жокеи.

— Вот и отлично. — Снейд открыл портфель и осторожно придвинул к Кронго две пачки. — Здесь пятьсот долларов. Здесь тысяча правительственных бон. Они принимаются во всех магазинах. Конечно, где есть лимит.

Он достал ведомость, встряхнул новый хрустящий лист. Кронго, машинально расписываясь, видел все, что уже много лет видел за окном кабинета, — финишную прямую, часть трибун, рабочий двор, вход в главную беговую конюшню. Снейд и Карионо, поклонившись, вышли.

— Меня зовут Лефевр. — Белый с бакенбардами протянул пачку сигарет. — Ах да, вы не курите… Я из сил безопасности. Шеф просил не докучать вам… Но не мне вам говорить, что сейчас происходит. — Лефевр постучал зажигалкой по столу. В дверь заглянул мулат, Лефевр кивнул ему, тот щелкнул пальцами и вошел уже вместе с неграми. Негры улыбались, лицо мулата было безучастным.

— Поль… Амаду… Гоарт… Кронго, если хотите, если хотите, вы не будете замечать их… Может быть, иногда, на трибунах… Повторяю, если хотите.

— Нет. — Кронго думал о том, как он приведет в исполнение то, что пришло ему в голову. Ведь это очень просто. Однако вместе с тем он прекрасно понял смысл слов Лефевра. Он предлагает охрану.

— Не хотите?

— Не только не хочу, но настаиваю, чтобы этого не было.

Теперь, когда Кронго решил, он почувствовал облегчение. Странно — ведь он и Лефевра мог использовать как повод для избавления. Ведь бессмысленность кажется ему страшней боли, потому что, когда есть боль, есть хотя бы желание избавиться от боли, а когда есть бессмысленность, нет ничего. Но теперь повод для избавления от бессмысленности не нужен, значит, не нужен и Лефевр.

— Хорошо. — Лефевр встал, ухмыльнулся. Негры и мулат исчезли. — До свидания. Как знаете.

Подождав, пока стихнут шаги, Кронго подошел к столу. Сначала возникла мысль сдвинуть пачки с долларами и бонами в ящик, даже протянулась рука. Но тут же она, проплавав немного над пачками, вернулась на место. Это ведь сейчас не имеет никакого значения. Кронго увидел медленно скачущую за окном лошадь — трехлетку. В жокее, неловко привставшем на стременах, узнал Амалию. Сидеть она не умеет. Но бессмысленно учить ее сидеть. Вот в чем дело. Так же бессмысленно то, что он хорошо умеет сидеть. Это не имеет никакого значения, ровно никакого. Может быть, имеет значение, что Альпак может обойти любую лошадь в Европе и Америке? Разве не имеет значения, что пять лет назад во время случки в Лалбасси беговая кобыла Актиния и скакун-гибрид Пейрак-Аппикс еще раз оплодотворили яйцеклетку? Нет, не имеет. Совершенно бессмысленно, что родился жеребенок с такими длинными пястями, какие редко случаются от смеси арабской и английской пород. Может быть, он, Кронго, зачем-то и нужен. Но он просто не понимает — зачем. Да, красота лошади, конечно, конечно. Удивительная красота тела, в котором нет ничего лишнего. Но зачем она нужна? Ну хотя бы почувствовать стыд, угнетающую, жгущую щеки горечь стыда за то, что он притащил все это сюда, в этот город. Бессмысленность этого, бессмысленность, постыдность. Но он не чувствует даже стыда, все спокойно внутри. Красота линий. Каких линий? А в самом деле, зачем стыд? Что такое стыд?

Кронго вышел в коридор. Рука автоматически вставила ключ, он хотел закрыть дверь. Кронго улыбнулся. И этот вопрос — так, так, но почему? — не кажется ему бессмысленным и не пугает его. Наоборот, он успокаивает, потому что оправдан. Ключ можно оставить в двери и сойти вниз. Как только Кронго вышел на улицу, он почувствовал приятный жаркий удар лучей в лицо и увидел, что на него смотрит Душ Рейеш. Он сидит в «джипе».

— Одна небольшая просьба… — Душ Рейеш щелкнул пальцами. — Попрошу вас после утверждения список для охраны.

Кронго слышал слова Душ Рейеша, но совершенно не понимал их смысла. И тем не менее ласково улыбнулся, дружелюбно вглядываясь в юного лейтенанта. Приветливо сказал:

— Конечно… Да, но… после какого утверждения?

Душ Рейеш что-то почувствовал в тоне Кронго, на секунду задержал взгляд. Вытащил из нагрудного кармана несколько пестрых значков.

— Вам это носить не обязательно. Но персоналу необходимо. Это значок нашей демократической партии. Может быть, и вы? Пожалуйста, можете надеть.

Кронго улыбнулся, глядя на него, и лейтенант отложил значки.

— Понимаю. — Душ Рейеш закрыл на секунду глаза. — Простите, месье Кронго, не думайте, что я дерьмо. Честно говоря, плевал я на значки. Мне их дали эти… из сил безопасности. В виде нагрузки.

Кронго кивнул — уже совершенно серьезно, как бы успокаивая и сразу отстраняя лейтенанта. Пока он шагал к главной конюшне, мелькнула мысль: если бы лейтенант узнал, что он хочет сделать, смог бы он ему помешать? Нет, не смог. Мимо проехала коляска, кто-то на Мирабели, кажется Бекадор. Еще одна Амайо на Ле-Гару. Как быстро едут, вот уже у поворота. Обе створки дверей главной конюшни широко открыты, наверняка денники пусты! Устоявшийся запах конюшни — навоза, подгнившего сена, сбруи. За денниками — каморки конюхов, тех, у кого нет своего дома. Настежь распахнутая каморка Ассоло. Надпись «Старший конюх». Мулельге. Они не придут сюда еще часа два. Вот за этим денником.

Кронго остановился. Стены широкой клети были увешаны сбруей, чересседельниками, хомутами. Стояли приставленные к стене оглобли. С длинной перекладины под потолком свисали вожжи, веревки для поддужья, шлеи. Под перекладиной тянулся длинный помост полуметровой высоты. Когда Кронго поднялся на него, ремни загородили проход, и он их раздвинул. Нет, конечно, он не будет этого делать. Он просто завяжет вокруг перекладины одну из вожжей, так, чтобы она крепче держалась. И, глядя на себя со стороны и как бы со стороны ощущая собственные руки, он подтянул одну из вожжей, самую тонкую, размягчившуюся от долгого употребления, а в некоторых местах задубевшую. Кронго завязал ее вокруг перекладины. Подергал. Конечно, он этого делать не будет. Тем более, что прямая вожжа, свисающая с перекладины, не представляет никакой опасности. Кронго аккуратно сложил конец вожжи и, перегнув, завязал маленькую петлю. Эта крохотная петля завязалась на уровне его груди. Кто-то есть в конюшне, слышен шорох в одном из дальних денников. Но это теперь не имеет значения. Никто не догадается заглянуть сюда, в дальний угол, где вывешена старая сбруя. Да и потом — он совсем не собирается делать ничего такого, что могло бы вызвать тревогу. Вот он осторожно вдел в петлю край вожжи. Теперь, если опустить вожжу, петля сама собой распустится. Так и есть, пропущенная в петлю часть вожжи выскользнула под собственной тяжестью, и вожжа чуть качнулась, раскручиваясь в обратную сторону. Застыла. Хорошо, что никого нет, потому что, если бы кто-нибудь был или хотя бы краем глаза увидел все это, ему, Кронго, было бы стыдно за то, что он делает. Он опять сделал петлю и протянул в нее часть вожжи. Петля была как раз на уровне его лица, и он осторожно надел ее на шею. Шея чувствует петлю. Снял, потянул ее рукой, и петля затянулась вокруг кисти. Растянул, опустил. Петля качнулась, раскручиваясь. Снова надел на шею, почувствовал холод кольца. Он должен сейчас постоять, привыкая к тому, что петля лежит на шее. Так, так, но почему? Это будет болезненно, но никакая боль не может сравниться с бессмысленностью, которая окружает его. Именно «почему» заставляет его это сделать. Он поднял глаза и увидел, что на него смотрит Альпак.