Лишь ближе к концу зимы ей позвонил Орасио:

— Приходи. Ждем в семь вечера. «Карантин» окончен.

Знакомая квартира на авениде О’Хиггинс. Старые друзья. Впрочем, ячейка за это время пополнилась одним новичком — тем самым Фульхенсио Мухикой, бывшим мировцем, о котором когда-то рассказывал дядюшка Эрнан.

В первый же вечер Эулалиа приняла участие в выполнении опасного задания.

Теплый, уже почти весенний ветер налетал с гор. Выдувал зиму из каменных городских ущелий. Редкие прохожие спешили добраться домой до наступления комендантского часа. Пятеро друзей — не вместе, конечно, а врозь — вышли по набережной к вокзалу. У боковой стены вокзального здания — той, что выходит к реке, не было ни души. Грегорио, точно подвыпивший бездельник, покуривал на углу, откуда открывался вид на площадь. На другом углу дежурил Антонио. А Орасио, Хосефа и Эулалиа, достав из хозяйственных сумок кисти, банки с красками, принялись за дело. Минута — и на стене в трех местах появилась одна и та же надпись: «Ля хувентуд комуниста виве» — «Коммунистическая молодежь жива». Пусть увидят эту надпись те, кто завтра приедет в столицу!

Весной Эулалии разрешили вернуться к активной деятельности. Она опять помогала дядюшке Эрнану в подпольной типографии, тайно распространяла нелегальную литературу.

Но весна принесла с собой и тревогу. Не одной Эулалии, всем ее товарищам. Участились провалы.

— В организацию проник провокатор — не иначе, — пришел к выводу Марселино Ареко. Старый стеклодув был в курсе дел подполья, хотя и отошел от активной борьбы. Здоровье давно уже пошатнулось, а тут еще открылся процесс в легких. В Сантьяго он пошел работать сторожем на склад строительных материалов. Зарабатывал немного, но все же настоял, чтобы дочка поступила в университет. Эулалиа, впрочем, тоже подрабатывала: мыла посуду в студенческой столовой.

— Да, ты, наверное, прав. Но кто этот мерзавец, ума не приложу!

Марселино пожал плечами. Закашлялся. Заболел он всерьез после того, как, выполняя задание подполья Антофагасты, пристроился на работу канцеляристом в местное отделение охранки. Это оказалось для него тяжким испытанием. Приходилось иногда присутствовать на допросах политзаключенных, видеть пытки, самому испытывая при этом жесточайшие моральные мучения.

Никогда не забыть ему первый день службы в ДИНА.

Вот каким был этот день.

Майор Наваррете, заложив руки за спину, стоял у окна. Задумчиво наблюдал, как его помощник играет на дворе с собакой. «Ишь, животных любит. А ведь форменный живодер, — злорадно думал он. — И надо же имечко у него — как в насмешку! — Клементе, иначе говоря — Милосердный».

Майор понимал, что и сам он отнюдь не альтруист. «Но и не садист же!» — Наваррете льстил себя надеждой, что до лейтенанта Клементе Андраде ему далеко.

Шеф городского отделения ДИНА расцепил руки, сложенные за спиной. Высокий, грузный, подошел тяжелым шагом к письменному столу. Уселся в кресло. Согнал с лица задумчивость. Нажал на кнопку селектора:

— Зайдите ко мне!

Вызов был обращен к секретарше. Однако в дверном проеме возникла сутулая фигура Марселино Ареко, делопроизводителя из вольнонаемных.

— Я вызывал секретаршу, — раздраженно сказал майор.

— Она уволилась вчера вечером. Лейтенант распорядился, чтобы я временно исполнял ее обязанности.

Так, и эта уволилась. Не проработав и двух дней.

— Позовите лейтенанта, он на дворе, — распорядился Наваррете.

Клементе Андраде, небольшого роста, плотный, был похож на тупоносый артиллерийский снаряд. И, как снаряд, стремителен в своих движениях. Скорым шагом он вошел в кабинет:

— Мой майор?..

— Вы собирались представить мне трех новых сотрудников. Гражданских. Так давайте, я сейчас свободен.

Минут через пять новички уже сидели в приемной.

Первым лейтенант представил сизоносого человечка со слезящимися глазами. «Тихий алкоголик», — сразу же определил его про себя майор Наваррете. Сизоносый оказался разорившимся лавочником. Тихим, канючным голосом рассказывал он о своей ненависти к коммунистам, «к этой красной сволочи и ко всяким интеллигентам, слишком много о себе воображающим».

Сизоносого с дрожащими липкими пальцами бескровных рук сменил пышущий здоровьем субъект, который чуть ли не вибрировал от избытка сил и переполнявшей его нетерпеливой готовности к действиям «во имя очищения нашей многострадальной родины от агентов Москвы и Гаваны». «Шизофреник», — решил Наваррете, вслушиваясь в порывистую, вдохновенную, сбивчивую речь энергичного болвана.

Третий новичок, в отличие от первых двух, был немногословен. Коротко отвечая на вопросы, он то и дело проводил языком по пересыхающим губам. Неподвижное бледное лицо, взгляд поминутно ускользал куда-то, уходил в сторону. «Да ты, брат, наркоман», — подумал Наваррете.

— Ну хорошо, идите, — отпустил майор любителя героина («Или что он там курит, глотает или же вкалывает себе?») — А вы, лейтенант, останьтесь.

Майор помолчал, ледяным взглядом примораживая своего помощника к стулу.

— На какой помойке вы подобрали этот сброд?

— Сброд? — На лице лейтенанта читалось: «Ишь ты, чистюля!» — Люди как люди, на мой взгляд.

— Люди как люди — алкоголик, шизофреник и наркоман?

Клементе Андраде чуть заметно пожал плечами:

— Зато я могу дать вам гарантию, мой майор, что эти молодцы не побоятся испачкать своих ручек. — Лейтенант уколол начальника злым взглядом и тут же пригасил веками недобрый блеск глаз. — Я могу идти?

— Идите… И не забудьте позвонить в казармы пехотного полка: пусть передадут нам арестованных во время облавы. Пора бы и привыкнуть армейцам, что теперь все арестованные должны профильтровываться у нас.

— Марселино Ареко звонил уже. Арестованных обещали доставить завтра.

Лейтенант вышел. Немного погодя послышался приглушенный стенами отчаянный женский вскрик. Майор, начавший было просматривать донесения осведомителей, замер, отложил бумаги в сторону. Женщина вскрикнула опять. Наваррете, как по сигналу, поднялся, с шумом отодвинул кресло. В приемной, проходя мимо Марселино Ареко, сказал:

— Если мне будут звонить, вернусь через полчаса.

В длинном пустом коридоре гулко отдавались его тяжелые, торопливые шаги. Толчком ладони майор распахнул дверь в конце коридора.

Клементе Андраде, бросив короткий взгляд на начальника, продолжал прикручивать веревками руки и ноги распятой на столе женщины. Ему дрожащими руками помогал сизоносый пьянчуга.

— Проверил электроды? — сквозь зубы бормотал Андраде, обращаясь к сизоносому. — Сейчас мы их пустим в дело!

— Отставить, — тихо сказал Наваррете. Потом чуть громче: — Вон! Все вон!

Хесус Наваррете не мог оторвать от женщины жадных глаз…

В середине августа Эулалиа, выходя из университета, нос к носу столкнулась с лейтенантом Фуэнтеальбой.

— Здравствуйте, — безразлично бросила на ходу, намереваясь пройти мимо.

Ответив на приветствие, лейтенант добавил вполголоса:

— Предупредите своих товарищей — на вашу конспиративную квартиру сегодня вечером будет совершен налет.

«Провоцирует. Но как глупо провоцирует!» — подумала девушка. А вслух произнесла с хорошо сыгранным недоумением:

— Решительно не понимаю вас, Мануэль!

— Вы мне не доверяете. И правильно делаете, между прочим: людям в офицерских мундирах доверять не следует. Но нет правил без исключения. И чтобы вы в этом убедились, слушайте: адрес конспиративной квартиры… — И Фуэнтеальба назвал правильный адрес. Назвал он и имена товарищей Эулалии. — Как видите, — продолжал он, — мне нет никакого резона вас провоцировать. А ведь именно эта мысль закралась в вашу красивую головку, верно?

Девушка молчала, все еще не зная, что и думать.

— О вашей квартире и обо всех вас стало известно от провокатора. Это Фульхенсио Мухика.

Мухика! Горячий, отчаянный парень Мухика! Кто бы мог подумать?! Теперь понятно, кто провалил в свое время ту группу МИРа, в которую входил Фульхенсио Мухика.