— Ну что ж, Алексей Федорович, карета подана! — шутливо поклонился Басманов, ласково и любовно оглядывая его бледно-голубыми, чуть навыкат, глазами. — Господа монархисты ждут вас

Они подкатили к старинному особняку на бульваре. Поднялись по широкой, стертой бесчисленными стопами лестнице. Оказались в просторном зале под расписным плафоном с изображением эллинских богинь, колесниц, купидонов. В одной половине зала были расставлены удобные кресла, еще пустые, предполагавшие какое-то заседание. Среди кресел стоял изящный старинный столик, по-видимому, председательское место.

В другой половине зала не слишком многочисленная публика медленно кружила по паркету, собиралась в группы, которые существовали некоторое время, распадались и вновь собирались, уже в другом составе. Публика, как показалось Алексею, делилась на две, не похожие одна на другую породы. Одна была представлена экзотическими старцами, бородачами профессорского, кафедрального вида, в помятых, плохо сидящих костюмах. У иных длина бород была такова, словно они не стригли волосы с самого конца девятнадцатого столетия. Другие были молоды, современны, в элегантных костюмах и модных галстуках — держались чуть поодаль от архаичных профессоров. Среди тех и других были женщины, казак-генерал в ладно сшитом мундире, усыпанный «Георгиями» Бог весть с каких победных войн и баталий, священник в облачении. На пиджаках у многих красовались значки, золоченые двуглавые орлы, гербы с древней дворянской геральдикой. У молодого человека с утонченным болезненно-красивым лицом был в петлице эмалевый портрет последнего Государя, усыпанный крохотными бриллиантами. Среди гостей расхаживали официанты с подносами, на которых золотились бокалы шампанского. Многие уже обзавелись бокалами и беседовали, поднося к губам игривый напиток.

Басманов, принятый, как свой, водил по залу Алексея, представляя его то тем, то другим:

— Прошу любить и жаловать, Алексей Федорович Горшков, — при этом выпукло-синие глаза режиссера заговорщески и плутовато подмигивали. Те, кому он представлял Алексея, называли свои имена и фамилии, звучавшие, как эхо исторических хроник. Беклемишев, Нарышкин, Голицын,Трубецкой. Внимательно всматривались в Алексея, желая понять, чем таким особенным отмечен этот молодой человек, если он заслужил внимание именитого режиссера. Не понимали, вежливо улыбались и тут же о нем забывали.

— Пусть они не догадываются о вашей тайне, — усмехался Басманов, у которого, видимо, уже существовал режиссерский план, неведомый Алексею. Басманов ненадолго оставил своего подопечного и ушел, высокий, вальяжный, пожимая на ходу протянутые ему ладони, отпуская остроумные шутки.

Алексей, смущенный, не имея знакомых, переходил от одной группы к другой, вслушиваясь в малопонятные речи.

— Господа, мне кажется, страшней всего наши распри. Эти распри погубили монархию в семнадцатом году, погубят монархическое дело и теперь,— пылко изъяснялся краснощекий молодой человек с золотистым знаком, на котором поверх короны было начертано: «За Веру, Царя и Отечество». — Давайте совершим хотя бы одно, несомненно, важное дело. Привезем наследника в Россию, купим ему здесь квартиру, поможем устроиться на работу. Ведь должен же он где-то работать, чем-то зарабатывать на хлеб. Я был у Марии Владимировны в Мадриде — самая обычная квартира. Великий князь Георгий служит менеджером в компании. Давайте найдем в Москве олигарха, который поможет наследнику российского престола найти квартиру и работу.

— Наши московские олигархи в кипах ходят. Едва ли они станут помогать будущему православному монарху, — отвечал немолодой, едкого вида, с горчичным лицом мужчина, пощипывая себя за редкие колючие усики.— Впрочем, если Георгий наденет кипу, могут и помочь… — Он засмеялся, обнажив прокуренные желтые зубы.

— Какая дичь, какая бестактность! — возмущался розовощекий. — Вы повсюду видите жидовские корни. Исследуйте родословную. Ни капли еврейской крови! Грузинские князья Багратиони-Мухранские.

— Менахем-Бегенские, — язвил желтолицый, дергая костлявым плечом, отчего в его петлице вздрагивал серебряный двуглавый орел.

— Господа, мне тяжело все это слушать, — благодушного вида толстяк, поднося к губам бокал с шампанским, отходил от них с расстроенным лицом.

В другой живописной группе Алексей подслушал разговор, столь же мало ему понятный.

— Царство Небесное Вячеславу Михайловичу Клыкову, гениальный был человек. Его памятник Государю Императору дважды взрывали нынешние цареубийцы. Но все-таки я не могу до конца согласиться с его деятельностью по избранию царя «из народа своего», как он любил говорить. Слишком много гордыни. Ведь не зря был слух, что он себя самого выдвигал в цари. Хотел собрать поместный собор, чтобы его всенародно, как Михаила Романова, нарекли царем, — плотный, средних лет господин в костюме-тройке, похожий на провинциального чиновника, укоризненно качал головой, не одобряя замысел, казавшийся ему сомнительным.— Гордыня одолела Вячеслава Михайловича, хотя, конечно, гениальный был человек.

— Как можно избирать, если нет таинства крови! Династия держится на таинстве крови. Если нет таинства, то сами изберем, сами и свергнем. Так было с Годуновым, так было с Шуйским. Нельзя выбирать, хоть и гениального, — кипятился белокурый, с нежным лицом юноша, в ком трагическая судьба поколений не истребила аристократическую породу. — Царь дается от Бога, и на Божественном промысле утверждается династия.

— Но коль скоро династия оборвана, — возражал ему сухенький, похожий на козлика старичок, с длинной бородкой и торчащими седыми вихрами.— Значит, вовеки не быть царю? Я слышал, что были намерения провозгласить императором внука маршала Жукова, Георгия. Да тому масоны пригрозили убийством, пришлось отступить. Была молва, что и Сталин хотел венчаться на царство тайным обрядом.

— Ну, уж увольте. Самозванцев на Руси всегда было хоть отбавляй. От них были одни только беды. Да и оканчивали они, кто на плахе, кто на дыбе, — это говорил могучего сложения мужчина с лысым черепом и холеными бакенбардами, напоминавший царя Александра Первого. На отвороте его пиджака красовался родовой герб с барсом, щитом и стрелами… — Давайте искать подлинную династическую ветвь. Корневище династии может залегать очень глубоко, — он многозначительно замолчал, и можно было подумать, что, говоря о подлинном, глубоко залегавшем корневище, он подразумевал себя самого.

Алексей, услышав о самозванце, отошел, словно его обожгли.

Третья, сошедшаяся группа, где каждый держал золотистый бокал, чем-то напоминала заговорщиков, — водили по сторонам настороженными глазами, приближали говорящие рты чуть ли не к уху слушателя.

— Я, господа, считаю, что мы чрезвычайно близки к моменту восстановления монархии. Нынешний режим, который является продолжением большевистского строя, окончательно обанкротился. Вор на воре, бандит на бандите. Я слышал, господа, что Запад готов объявить Россию «криминальным государством», новой «империей зла», а здесь не помогут никакие «духовные лидеры». Единственно, что может спасти этих Лампадниковых и Долголетовых, так это провозглашение монархии. Только монарх восстановит образ России, как легитимного государства, — сказав это, господин с офицерской выправкой тотчас же отвернулся от своих товарищей. Увидел проходившую мимо бледную даму в бриллиантовом колье, щелкнул каблуками, изогнулся в почтительном поклоне.

Алексей заметил, как в зале появился телеоператор с камерой и ассистент, переносивший штатив. Оператор направлял камеру на гостей, на плафон, водил по стенам, по пустым креслам, снимая предварительные, необязательные планы. Им сопутствовала молодая женщина, указывала оператору объекты для съемки, поводя рукой по сторонам. Алексей отметил ее красивое, бледное, чем-то опечаленное или даже огорченное лицо. Под большими зелеными глазами лежали темные тени. Брови, золотистые, яркие, были приподняты, словно она минуту назад была чем-то испугана. Волосы, светлые и гладкие, были зачесаны на прямой пробор, собраны на затылке, скреплены гребнем. Этот прямой пробор, открытый лоб и белая шея с ниткой зеленых изумрудов тронули Алексея своей благородной сдержанностью. Шелковое платье было темно-зеленое, с малахитовыми переливами, и этот глубокий зеленый тон, смешанная волна серебра и зелени, всегда волновали Алексея. Она в очередной раз повела рукой, он отметил ее тонкие пальцы и хрупкое бледное запястье. Когда она сделала несколько шагов вслед за камерой, он залюбовался ее длинными ногами и узкими щиколотками, которые упруго напрягались, словно она чувствовала себя неустойчивой на высоких каблуках.