Неоконченная «Этика» Кропоткина — его «лебединая песнь». В ней — последние его мысли, последние обобщения… Это как бы дань родине, которую он покинул беглым узником более сорока лет назад и куда наконец вернулся. Это и его завещание.

Конечно, Кропоткин не мог предположить, что один из тех русских социал-демократов, которых он слушал в Лондоне в 1907 году и презрительное отношение которых к крестьянству его просто возмутило, возглавит Россию, только что освободившуюся от самодержавия. Но так получилось в результате разгоревшейся борьбы за власть. Впрочем, борьбы почти не было: просто большевики вырвали эту власть у слабо державшегося за нее Керенского. Кропоткин видел непоследовательность политики Временного правительства, его медлительность в решении проблем, связанных с землей и организацией местного самоуправления. Большевики же с их лозунгами «Землю — крестьянам!» и «Вся власть Советам!» обещали решительные действия в этих направлениях. К тому же Ульянов-Ленин совсем неплохо писал о государстве, правильно понимая его как аппарат для насилия и угнетения. который в будущем будет упразднен, подчеркивая, что в этом он вполне согласен с анархистами.

Советы были созданы впервые во время революции 1905 года творчеством народных масс, и Кропоткину казалось, что ассоциация этих рожденных на местах органов самоуправления сможет заменить централизованную власть государства и обеспечить обществу политическую свободу. Надежды на торжество экономической свободы он связывал с кооперативным движением, тоже зародившимся «снизу». Поэтому он, хотя и очень сдержанно, поддержал произведенный большевиками при содействии левых эсеров и анархистов переворот в октябре семнадцатого.

Разочарование наступило достаточно быстро, но все же оставалась надежда на то, что сама жизнь заставит новую власть приступить к строительству общества подлинного народовластия, а не возвращаться к централизованному государству. Обстоятельства, однако, складывались крайне неблагоприятно. Провозглашенная большевиками диктатура пролетариата, разгон ими Учредительного собрания, в котором они не получили большинства, устранение из правительства представителей других социалистических партий — все это вызвало отрицательную реакцию в широких кругах общества. В 1918 году советское правительство приняло ряд мер, получивших название «политики военного коммунизма». Была национализирована вся крупная, средняя и большая часть мелкой промышленности, управление которой строилось на основе строгой централизации, запрещена частная торговля, введены нормированное снабжение и система обязательной сдачи излишков продовольствия (продразверстка). Дело завершило введение цензуры и закрытие нелояльных правительству газет и журналов, в том числе старейших в России журналов «Русская мысль», «Нива», «Русское богатство». Начались массовые аресты, а потом и расстрелы. Все это свидетельствовало о том, что в стране утвердилась жесткая диктатура одной партии, возродилось своего рода самодержавие, о чем еще много лет назад предупреждал Кропоткин в своих «Речах бунтовщика».

Разгорелась гражданская война, в которой против новой власти выступили и монархисты, и сторонники капиталистического развития страны, и эсеры, и социал-демократы (меньшевики). Поддерживая противников режима, страны Антанты начали открытую интервенцию. Противники «диктатуры пролетариата», среди которых оказались и эсеровские наследники «Народной воли», возродили применявшуюся ими при царизме тактику индивидуального террора. В Петрограде были убиты председатель местной ЧК Урицкий и комиссар по печати Володарский, а потом газеты сообщили, что 30 августа 1918 года в Москве во время митинга на заводе Михельсона совершено покушение на жизнь Ленина. Была задержана эсерка, бывшая анархистка, прошедшая каторгу Акатуя, Фанни Ройтман (Каплан). Ее расстреляли, но сразу же появились сомнения в том, что именно она стреляла в Ленина.

Кропоткин поверил в официальную версию покушения и отложил отправку своего письма, содержащего критику действий новой власти. Особенно негативной была его реакция на введение института заложников. В соответствии с опубликованным списком, в который вошли члены царской семьи, министры, генералы, все они должны были быть расстреляны в случае совершения покушений на руководителей большевистской партии и советского правительства. Кропоткин внимательно следил за тем, что происходило в стране, по газете «Известия ВЦИК» — единственному периодическому изданию, которое можно было достать в Дмитрове.

Две недели подряд в газетах публиковались бюллетени о состоянии здоровья Ленина. Параллельно им шел материал о похоронах Урицкого в Петрограде, во время которых звучали призывы: «На белый террор контрреволюционеров ответим красным террором революции!», «За каждого нашего вождя — тысячи ваших голов!» И вот появился разосланный наркомом внутренних дел Григорием Петровским всем Советам грозный приказ: «Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников… При малейших попытках сопротивления безоговорочно массовый расстрел…» Вслед за приказом в органе Советов газете «Известия» была опубликована статья ведущего большевистского публициста Карла Радека «Красный террор», провозгласившая: «Пусть будет поднят красный меч массового террора и пусть беспощадно падет он на головы контрреволюционной буржуазии во имя победы народных масс!»

На следующий день «Известия» сообщили о публикации в петроградской газете «Северная коммуна» первого списка заложников. Его возглавили пять великих князей, родственников царя, министры царского правительства, банкиры, промышленники. Подобные этому списки стали составляться во всех губерниях, во всех уездах. И газеты запестрели сообщениями о приведенных в исполнение приговорах местных чрезвычайных комиссий. Эти сообщения не оставляли сомнений в том, что при таком упрощенном разбирательстве в ряд «контрреволюционеров, подлежащих ликвидации», попадало немало невинных людей.

Наконец, «Известия» сообщили: «Тов. Ленин почти поправился, ему разрешено заниматься делами». И вот тогда Кропоткин, допускавший, что Ленин в первые дни после ранения газет не читал и о развернувшемся «красном терроре» ему не все известно, счел необходимым обратиться к нему с письмом. Он надеялся на возможность взаимопонимания. Вот его письмо:

«Многоуважаемый Владимир Ильич!

Я прошу у Вас свидания, чтобы поговорить об очень серьезном вопросе — „красном терроре“. Я уверен, что Вы сами много об этом думали и не с легка на него решились, но тем не менее я решился высказать Вам, какое у меня, любящего Родину и революцию, сложилось отношение к террору после пережитого и передуманного об этом…

Озлобление, вызванное в рядах Ваших товарищей после покушения на Вас и убийства Урицкого, вполне понятно. И, как и следовало ожидать от массы людей, мало знающих и мало думающих о таких вопросах, в них неизбежно заговорило прошлое и явилась мысль об ответном терроре. Но, к несчастью, и вожаки Вашей партии ответили не лучше массы…»

Далее Кропоткин обратился к опыту Великой французской революции и напомнил, что террор Комитета общественной безопасности погубил эту революцию: «Не сознавая того, что они делают, Ваши товарищи-террористы подготавливают то же самое в Советской республике… В русском народе большой запас творческих, построительных сил. И едва эти силы начали налаживать жизнь на новых, социалистических началах среди ужасной разрухи, внесенной войной и революцией, как обязанности полицейского сыска, возложенные на них террором, начали свою разлагающую, тлетворную работу, парализуя всякое строительство и выдвигая совершенно неспособных к нему людей. Полиция не может быть строительницей новой жизни, а между тем она становится теперь державной властью в каждом городке и деревушке. Куда это ведет Россию? К самой злостной реакции… Открыть эру „красного террора“ значит признать бессилие революции идти далее по намеченному ею пути…»