Все эти годы Кропоткин упорно размышлял о роли и месте анархистского движения в будущей русской революции — а в том, что она будет, он не сомневался даже в период глухой реакции, последовавший за событиями 1905–1907 годов. В своем письме М. Гольдсмит от 11 мая 1897 года он объясняет: «Удержать чистоту принципов, стоя особняком, не мешаясь ни в какие общечеловеческие дела, — заслуги нет никакой и пользы нет никакой… Мы должны заранее предвидеть, что вокруг нас будут сотни разных движений. Всех обратить в анархизм мы не можем, оттого мы и анархисты, что всех под один колпак не подведешь. Но все эти движения имеют свою причину, свое основание. И во всех этих движениях мы должны… высказать наше мнение и, если возможно, оказать наше влияние. Для нас есть один предел: никогда мы не станем в ряды эксплуататоров, правящих и духовных наставников; и никогда мы не станем выбирать или назначать себе эксплуататоров… А во все остальное мы должны соваться и везде вносить наше отрицание и наше построение».

Эти рассуждения выглядели вполне здравыми, но плохо согласовывались с реальным положением дел в России, от которой Петр Алексеевич был оторван уже более двадцати лет. События последующих лет показали, что русская революция развивалась совсем не тем путем, который виделся Кропоткину в его лондонском далеке.

В феврале 1901 года Петр Кропоткин посетил Северо-Американские Соединенные Штаты по приглашению института Лоуэлла в Бостоне. Ему предложили прочитать курс лекций по истории русской литературы. Причиной такого предложения послужила его статья о Толстом для журнала «Harper’s Magazine». В очень короткий срок Кропоткин написал по-английски восемь лекций, целый курс, охвативший всю историю русской литературы — от былин, летописей и сказок до пьес и рассказов Антона Чехова и Максима Горького.

Вводную лекцию, посвященную русскому языку, он начал такими словами: «Я глубоко сожалею, что не могу передать по-английски понятия о красоте и строении русского языка, который был в употреблении в начале одиннадцатого века на севере России… Словесное богатство русского языка поразительно… Его гибкость особенно сказывается в переводах… Ни одна западноевропейская нация не обладает таким поразительным богатством народного творчества в форме преданий, сказок и лирических народных песен — причем некоторые отличаются необыкновенной красотой — и таким богатым циклом эпических песен, относящихся к седой древности».

Перед американской аудиторией выступал не литературовед или лингвист, а знаменитый революционный публицист-анархист, в научных кругах известный как ученый-естествоиспытатель. Но широкое самообразование, которым он занимался с юности, обеспечило ему тонкое понимание и знание русской литературы. Прежде чем перейти к русской классике XIX века, он рассказал о народных сказках, новгородских и псковских летописях, «Слове о полку Иго-реве», Житии протопопа Аввакума. Не были забыты им Кантемир, Тредиаковский, Сумароков, Ломоносов, Державин, Карамзин, Жуковский…

Кратко, но очень емко рассказал Кропоткин о многих десятках русских писателей. Притом он не ограничивался «обоймой» особенно выдающихся художников слова. Он нашел достаточно места и для менее известных писателей, каждый из которых внес свой, неповторимый вклад в сокровищницу великой русской литературы. Всего им было упомянуто в лекциях около ста пятидесяти поэтов, прозаиков и драматургов России.

Главное внимание, конечно, уделено XIX столетию. Собственно, именно тогда-то произошел расцвет русской литературы и она заняла свое выдающееся положение в мире: «Медленная работа предыдущих пяти веков уже подготовила то великолепное, гибкое орудие — литературный язык, который вскоре послужил Пушкину для создания его мелодических стихов и Тургеневу для его не менее мелодической прозы». Красота формы прежде всего привлекает в Пушкине, но «вдохновение Лермонтова имеет более высокий полет»; его громадный талант не успел полностью раскрыться за восемь лет его творческого пути. Он был глубоко гуманным поэтом.

Новый период русской литературы начался с «великого реалиста» Гоголя, которому посвящена отдельная лекция и, соответственно, глава в книге, которая вышла под названием «Идеалы и действительность в русской литературе». Показав всемирное значение Толстого, Кропоткин не смог, однако, так же глубоко понять и оценить Достоевского. Ему мешала тенденциозность в противопоставлении религиозности материализму. Роман «Бесы» Кропоткин воспринял лишь как пародию на революционное движение. Переходя к XX веку, Кропоткин выделил молодого Максима Горького, художественный метод которого определил как «идеалистический реализм», и в особенности Чехова, который раскрыл в своем творчестве «гнилость цивилизации целой эпохи». И сказал прощальное слово уходящему миру.

Естественно, особое внимание уделено русской политической литературе, таким именам, как Герцен, Огарев, Бакунин, Лавров, Салтыков-Щедрин, Белинский, Писарев, Добролюбов, Степняк-Кравчинский: «Говоря о политической литературе страны, в которой нет политической свободы и где произведения печати подвергаются строжайшей цензуре, — рискуешь вызвать ироническую улыбку…» Но ни в одной стране, считает Кропоткин, художественная литература не содержит в себе столь мощного политического заряда, как в России: она настолько же политична, насколько художественна.

…Завершив цикл литературных лекций в Бостоне, Кропоткин остановился в Нью-Йорке, где снова читал лекции и выступал на митингах в рабочих районах. Потом он отправился на запад и, хотя по пути простудился и заболел, провел все запланированные встречи как в Чикаго, так и в других городах Среднего Запада. 22 апреля он выступил в университете Иллинойса с докладом «Современное развитие социализма», а на следующий день в университете штата Висконсин с успехом раскрыл перед слушателями тему «Тургенев и Толстой». Вернувшись в Британию, Петр Алексеевич напечатал статью «Тургенев, Толстой, Достоевский» в шотландском журнале «Scotish Art Review». А в январе 1905 года он подписал в Бромли предисловие к первому английскому изданию книги, вышедшей одновременно в Нью-Йорке и Лондоне. В нем он подчеркнул ту особенность русской литературы, что «она касается почти всех тех социальных и политических вопросов, которые в Западной Европе и Америке… трактуются главным образом в политико-социальной журналистике и редко находят себе выражение в области искусства». В 1907 году появилось русское издание книги в переводе В. Батуринского под редакцией автора.

Возвращаясь в Нью-Йорк, Кропоткин проехал через сельскохозяйственный штат Огайо, где посетил несколько ферм, собрав материал о выращивании пшеницы фермерами. На него большое впечатление произвели результаты их работы, о чем он не один раз еще вспомнит. В Буффало специально для встречи с ним приехал из Торонто его английский друг профессор Мэйвор. С ним Кропоткин обсудил вопрос о переселении в Канаду русских духоборов, а в мае отплыл в Европу, проведя, таким образом, в Америке больше трех месяцев. И снова, в который уже раз, он оказался объектом клеветы. С его отъездом совпало покушение на американского президента Уильяма Мак-Кинли, и местная пресса выступила с утверждением, что оно было организовано не без влияния анархиста Кропоткина.

Напряжение во время поездки по Америке сказалось очень скоро: вернувшись в Англию, Кропоткин заболел очередным бронхитом, мучившим его при малейшей простуде, и испытал серьезный сердечный приступ, который приковал его на время к постели. Пришлось отказаться от заведования в журнале «Nineteenth Century» разделом современной науки. Врачи советовали ему изменить образ жизни, он стал устраивать перерывы в работе, выезжать на отдых в приморские городки Англии, а иногда и Франции. Прекратил он и свои регулярные турне по британским городам с лекциями. Они всегда вызывали большой интерес, какой бы ни была тема, а диапазон их был очень широк. Одно упоминание в афишах того, что будет выступать Кропоткин, обеспечивало полный зал. Слушателей привлекали как содержание лекций, способность лектора быстро переключаться с одной темы на другую, так и сама манера выступления.