«Мы были тогда… самодельным, на русской почве выросшим рыцарским орденом. Нам казалось, что на нас самой историей возложена миссия открыть народу какую-то правду, которую знали только мы одни». Интересно, что после полного разгрома анархистского движения большевиками в 30-х годах XX века последователи Кропоткина Аполлон Карелин и Алексей Солонович предполагали возможным именно в небольших группах, подобных кружку «чайковцев», проводить этическую подготовку к будущему безвластному обществу.
Собирались же «чайковцы» для того, чтобы совместными усилиями расширить круг знаний каждого. Готовились рефераты книг по истории и экономике, которые обсуждались совместно, устраивались чтения вслух новинок литературы. Затем от самообразования перешли к так называемому «книжному делу». Речь шла о скупке и распространении книг, которые могли бы содействовать развитию социального сознания народа. Составлен был список таких книг из тридцати трех названий. Их покупали в магазинах, стараясь быстрее скупить те, которые могли быть конфискованы жандармами, — тут надо было успеть до их прихода.
Потом появилась группа переводчиков. Были переведены на русский язык и изданы в Женеве книги Фурье и другого утопического социалиста Консидерана, а также научные книги, например «Естественная история мироздания» Эрнста Геккеля. Анатолий Сердюков и Михаил Куприянов организовывали переправку книг из-за границы. Потом наладили и свою небольшую типографию. В пределах России книги распространялись через кружки-филиалы, с которыми держали связь «чайковцы». Они часто выезжали из Питера то в Одессу, то в Москву, то в Киев или Харьков, Саратов… Вроде бы чтение — безобидное дело, но в Российской империи и оно считалось крамольным.
Летом 1871 года жандармы напали на след «книжников»: без суда Натансон был выслан на Север, Чайковский на полгода посажен в тюрьму, захваченная литература сожжена. Но оставшиеся на воле быстро восстановили прежнюю активность, и дело продолжалось. К осени число членов кружка возросло до семнадцати, а весной 1872-го — до девятнадцати. Тогда были приняты выпускник артиллерийского училища Сергей Кравчинский[57] и князь Петр Кропоткин, который стал самым старшим по возрасту членом кружка. Ему было тридцать, в то время как большинство составляли ровесники Кравчинского, которому шел двадцать первый год, а двум самым юным кружковцам — Соне Перовской и Мише Куприянову — было лишь по восемнадцать.
Появление среди «чайковцев» Кропоткина, ученого, старшего среди них, да к тому же еще аристократа, с внушительной пышной бородой, не внесло в кружок диссонанса. Новичка приняли с доверием, он произвел на всех самое благоприятное впечатление своей простотой и искренностью и сразу предложил содействовать созданию при дворе «партии конституции», используя свое происхождение и юношеские связи. Предложение это предполагало двойственную роль Кропоткина при дворе и было отвергнуто: обман неприемлем для «чайковцев», противостоявших иезуитским принципам «нечаевцев».
Вместе с Кравчинским, уже начинающим писателем (потом он станет известен под псевдонимом Степняк), Кропоткину было поручено вести все литературные дела кружка, прежде всего — сочинять книжки для народного чтения. За дело взялись охотно. В нем принял участие еще один «чайковец» — член московского кружка Лев Тихомиров[58], которого друзья звали «Тигричем». Кропоткин и Тихомиров вместе написали сказку о четырех братьях, живших в лесу, и о их приключениях в тщетных поисках справедливости. Получилось своего рода переложение поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Другая их совместная книжка популярно излагала историю пугачевского бунта, которую власти по-прежнему замалчивали. Обе книжки, откровенно призывавшие крестьян к восстанию против помещиков, были изданы «чайковцами» в Женеве.
Литературным и идейным вдохновителем «чайковцев» был потомственный рязанский дворянин В. В. Берви-Флеровский. Его книги «Положение рабочего класса в России» и «Азбука социальных наук», написанные простым и доступным языком, доказывали необходимость социального переустройства общества на основе не классовой вражды, а сотрудничества: «Не подлежит сомнению, что обществу придется сначала основательно освоиться с идеей о товарищеских отношениях между капиталистами и рабочими…» Берви-Флеровский звал к нравственной революции внутри каждого человека, которая, несомненно, приведет к революции социальной, но без той жестокой борьбы людей между собой, которая лишь ослабляет человека и тормозит продвижение общества по пути к счастью.
Другой кумир «чайковцев» — Петр Лаврович Лавров, полковник, преподававший в Артиллерийской академии, уволенный из нее и сосланный в Вологодскую губернию за свои публикации и участие в неразрешенной властями «Издательской артели». В ссылке, из которой он бежал с помощью Германа Лопатина[59], им были написаны «Исторические письма», оказавшие значительное влияние на зарождающееся народническое движение. По существу, и Лавров, и Верви говорили почти одно и то же, хотя различия в их взглядах были немалые. Они заставляли своих читателей сомневаться, вызывали желание докопаться до истины в результате многочасовых споров. Среди книг, распространявшихся кружковцами, был и «Капитал» Карла Маркса, первый том которого в 1866 году был переведен на русский язык тем же Германом Лопатиным. И эта книга, помимо несомненного уважения к титаническому труду автора, тоже вызывала споры. В частности, Кропоткин, неравнодушный к математике, находил, как ему казалось, погрешности в математических выкладках Маркса.
Формы деятельности кружка постоянно менялись. Продолжая заниматься «книжным делом», «чайковцы» перешли к непосредственному общению с рабочими петербургских заводов и фабрик. Постепенно возникли кружки в Москве, Одессе, Казани и других городах, образуя целую сеть, которую потом назвали «Большим обществом пропаганды». Его ядром был кружок в Петербурге. На всю жизнь остались друзьями Кропоткина многие «чайковцы»: бывший офицер Леонид Шишко, студент-вятич Николай Чарушин, Сергей Синегуб — сын помещика и поэт, студент Левашов да и сам Николай Чайковский, в характере которого все отмечали исключительную доброту и мягкость… Все они были людьми высокой нравственности, и это их объединяло.
Пройдет меньше десяти лет, и та самая Софья Перовская, которая была любимицей «чайковцев», с гордо поднятой головой взойдет на эшафот как участница убийства императора Александра II 1 марта 1881 года. «Со всеми женщинами в кружке у нас были прекрасные товарищеские отношения, но Соню Перовскую мы все любили…» — писал Кропоткин. «Она очаровывала своим умом, покоряла непреодолимо убедительной речью и, главное, умела одушевить, увлечь собственной заразительной преданностью делу» — так охарактеризовал Перовскую другой «чайковец» — Сергей Кравчинский, который в те годы стал и до конца своей недолгой жизни оставался самым большим другом Кропоткина. Отставной артиллерийский поручик, проучившийся два года в Земледельческом институте, Сергей удивлял всех своим талантом полиглота: переводил с французского, немецкого, английского, в том числе капитальный труд французского астронома Камилла Фламмариона «Атмосфера».
В переводе с английского нескольких страниц из книги Генри Стэнли «Как я нашел Ливингстона» однажды принял участие и Кропоткин. Дело было после сходки, которая затянулась до полуночи; к четырем часам утра перевод, предназначавшийся для журнала «Всемирный путешественник», был закончен. Опустошив горшок каши, оставленный для них на столе, они отправились домой. И с той ночи стали друзьями на долгие годы: «Я всегда любил людей, умеющих работать и выполняющих свою работу как следует. Поэтому перевод Сергея и его способность быстро работать уже расположили меня в его пользу. Когда же я узнал его ближе, то сильно полюбил за честный, открытый характер, за юношескую энергию, за здравый смысл, за выдающийся ум и простоту, за верность, смелость и стойкость».
