Доминик обернулся. Глаза Молли подозрительно блестели.

— Разве родители спихнули тебя на руки няне?

— Как только врач перерезал пуповину. А чего зря терять время? — Улыбка Молли была, пожалуй, чересчур сияющей. — Я уже поняла, какие отличные родители достались Элу и Лиззи. Мне только непонятно, почему они так переживают за тебя. — Она поймала руку Доминика и приложила к его животу. — Если ты немедленно не прекратишь хвататься за живот, я тоже начну волноваться. Ты уверен, что у тебя все нормально?

— Все хорошо. Наверно, съел что-нибудь, — сказал Доминик и сам себе не поверил. И Молли тоже не поверила. — Я уже принял две таблетки… Думаешь, третья поможет?

— Не знаю. — Она усадила его в одно из стоявших на террасе кресел. Точнее, впихнула силой. — Думаю, надо вызвать доктора, какой-то ты бледный.

— Это от испуга. — Доминик попытался улыбнуться. — Когда ты так на меня смотришь, у меня поджилки трясутся. — Сердце бухало у него в груди, как паровой молот, и это не добавляло голосу убедительности. К тому же Доминика вдруг стало подташнивать.

— Ты весь мокрый. — Молли присела рядом с ним на корточки.

— Сегодня адская жара. Как вспотеть? — с вызовом спросил он не столько у Молли, сколько у собственного организма. Который что-то пошел вразнос, и чем дальше, тем больше.

— Помолчи, я пытаюсь вспомнить симптомы. Ты чувствуешь левую руку? А челюстью можешь пошевелить? Тошнит?

— Сердечного приступа у меня нет, — решительно произнес он, пытаясь встать. Сердце прыгало в груди, как мячик. Он уже почти встал, как вдруг голова закружилась и Доминик рухнул обратно в кресло. — Черт!

— Подожди. Не шевелись. Я сейчас… — И Молли помчалась в дом. Дверь за ней с грохотом захлопнулась.

Доминик и не думал шевелиться. Он изо всех сил гнал от себя воспоминания об отце, который умер в пятьдесят шесть лет от обширного инфаркта. «Спокойно, мне только тридцать восемь. Я еще слишком молод, мне еще жить да жить». Доминик нервно сглотнул и постарался сконцентрироваться на дыхании.

Входная дверь снова грохнула: вернулась Молли с ключами от «Мерседеса».

— Я попросила миссис Джонни присмотреть за детьми. Пусть научит их печь какое-нибудь печенье или еще что-нибудь. Все равно ужин будет поздно, потому что они объелись мороженого. Я решила ничего не говорить им о твоем приступе. Объяснила, что мы решили прокатиться и посмотреть, нет ли поблизости арбузного поля. Сейчас подгоню машину.

— Арбузного поля? — вытаращился на нее Доминик.

— Или кукурузного, какая разница? Хочешь, чтобы я острила в такой ситуации?

— Я сам дойду до машины. — Он усилием воли поднял себя на ноги, борясь с головокружением. Руки и ноги не слушались. Хорошо хоть желудок больше не болит. Наверное, это было нервное. И потом, как может что-то болеть, если половина тела онемела? И на том спасибо. Прорвемся. — Видишь? Я могу идти.

Стиснув зубы, Доминик заставил себя дойти до «Мерседеса». Но в машине ослабел настолько, что просто рухнул на сиденье и даже разрешил Молли пристегнуть себя ремнем.

— Куда ехать? — спросила она, когда машина выкатилась на шоссе.

— Я думал, ты знаешь. — Он через силу повернул голову и посмотрел на Молли. Потом хотел добавить, что все это совершенно ни к чему, в больницу ему не нужно, но сил говорить не было.

— Я не знаю. Поедем в город.

— В пяти милях отсюда есть больница, — выдавил Доминик. О том, что именно в этой больнице они с Тони и матерью прощались с умиравшим отцом, он старался не думать. Господи, откуда такая слабость? Откуда?

Она улыбнулась и подмигнула:

— Это потому, что ты со мной. Я, как удав, парализую мужскую волю. — Молли рывком прибавила скорость.

— Кажется, у Шумахера есть не только брат, но и сестра, — простонал Доминик минут через пять. И, хотя каждое слово давалось ему с трудом, продолжил: — Так… у меня скоро… начнется воздушная болезнь.

— Ну-ну, нечего хныкать. — Молли не сводила с дороги глаз. — Мы уже приехали. Все будет в порядке, Доминик. Верь мне.

Лишь бы она оказалась права…

Она промчалась по подъездной дорожке перед приемным отделением, ловко вырулила на стоянку и убежала, прежде чем Доминик успел сказать, что отлично дойдет сам.

— Он весь вспотел, бледный, кажется, у него тошнота. Боль в животе и сильная слабость, — услышал он голос Молли, и в тот же момент чьи-то сильные руки подхватили его и усадили в кресло-каталку.

От такого обращения Доминик рассвирепел. К тому же ему было очень стыдно, хотя он прекрасно понимал — ничего постыдного в том, что с ним случилось, нет.

— Идиотизм, — сказал он, но его никто не услышал. Он едва-едва мог поднять мотавшуюся по груди голову. Марионетка, которой перерезали веревочки, — вот кого он сейчас себе напоминал.

Кое-кто его все же услышал.

— Заткнись, — тихо, но ясно сказала она, быстро шагая рядом с каталкой. — Строптивые пациенты никому не нужны.

— Я… не… пациент… я… — Он сделал усилие и поднял голову. Его ввезли в небольшую палату; медсестра-негритянка поспешно застилала простыней кушетку, возле которой стоял столик с инструментами. Какими, Доминик решил не вглядываться.

Его переложили на кушетку. Раздели. Молли при этом стояла рядом, наблюдая за процессом превращения взрослого независимого мужчины в голого беспомощного больного.

Так, кажется, он понял, что происходит. Медсестра налепила ему на грудь присосок — значит, будут снимать электрокардиограмму, ЭКГ. Раз в год ему такое делал один врач на Манхэттене. Ладно, с ЭКГ смириться еще можно.

И тут вошла еще одна, со шприцем в руках.

— А нельзя обойтись без уколов? — спросил он. Почти проблеял, черт дери. Как трусливый сопляк. Уколы Доминик не выносил.

— Сэр, нам необходимо взять анализ крови, — ответила медсестра. — Такие правила.

Доминик порывисто вздохнул и посмотрел на Молли. Черт его знает, почему он посмотрел на Молли. Может, потому, что было в этой медсестре что-то от Дарта Вейдера.

— Ну-ну, не распускай нюни, — отозвалась Молли, подошла к кушетке и взяла Доминика за руку. — Один маленький укольчик, а если будешь хорошим мальчиком, получишь воздушный шарик в подарок.

— Катись к черту, — прошипел Доминик. Но на самом деле он вовсе не хотел этого. Лишь бы она осталась рядом и продолжала сжимать его руку. Если бы только он так не боялся.

Вошел врач. По крайней мере, так написано у него на бейдже. На вид ему лет двадцать, не больше. Он прошел к аппарату ЭКГ, просмотрел ползущую из него бумажную ленту и выключил машину.

«Зачем? Неужели все так плохо? Я что, безнадежен?» Хватит, Ник, перестань. Возьми себя в руки. Сядь, пусть видят, что ты в норме. Черт, как это «не можешь сесть»? Это Молли так тебя загипнотизировала?

— Мистер Лонгстрит? Здравствуйте, я доктор О'Кифи. Прежде всего, сердце у вас в порядке. Думаю, это главное, что вы хотели услышать.

Доминик закрыл глаза и почувствовал, как Молли толкнула его кулаком в бок. Он готов был разрыдаться. Он не умирает. Но если он не умирает, что же с ним такое?

— Я правильно понял, что у вас была боль в животе, тошнота и слабость?

— Да, доктор, хотя мы не совсем точно знаем, с чего все началось, — ответила Молли, прежде чем Доминик успел открыть рот. — Он сказал, что у него желудок разболелся, и принял несколько понижающих кислотность таблеток. А потом вдруг побледнел. Я так испугалась.

— Миссис Лонгстрит? — уточнил доктор О'Кифи.

— Совершенно верно. — Молли быстро протянула ему правую руку. — Простите. У меня стальные нервы, уверяю вас. Долг жены не позволяет мне оставить мужа. Ему будет гораздо спокойнее, пока я рядом. Я ведь могу здесь остаться?

— Разумеется. Думаю, это отличная идея, — кивнул доктор О'Кифи. Эта обаятельная белозубая женщина вызывала у него восхищение.

Если бы Доминик мог, он бы прокричал: «Эй, док, вы про меня не забыли?»

После длительного молчания доктор О'Кифи наконец-то оторвал взгляд от Молли и с трудом, но вспомнил, зачем он здесь. Он вставил в уши стетоскоп и принялся осматривать Доминика.