– Влюблен в жену собственного брата, не так ли? Голова Пенни все еще пребывала в недрах холодильника, поэтому голос звучал приглушенно, но тон покоробил Эллен.

– Ты напрасно пытаешься выглядеть циничной, – резко сказала она. – Это всего лишь мои предположения, и они вполне могут оказаться неверными. Но в любом случае, в этом не было ничего непристойного. Она не отвечала взаимностью. Норман говорил, что она лишь смеялась над ним, – и это мне тоже показалось трогательным. В какой-то мере его щедрость по отношению к Тиму понятна: он отчаянно пытается завоевать любовь мальчика.

– Какое благородство! – Пенни все еще не поворачивалась к матери. – Любой другой на его месте смертельно бы обиделся, если б любимая женщина посмеялась над ним.

Эллен решила, что пора пренебречь осторожностью.

– Что ты думаешь о Тиме?

– У него не все гладко, ты была права.

– Сегодня вечером он вел себя просто как пай-мальчик. Мне кажется, он увлекся тобой.

Держа в руке бутылку молока, Пенни обернулась. На ее лице было написано живейшее изумление.

– Мамуля, где ты набралась подобных выражений? «Увлекся» – с ума можно сойти!

– На твоем месте я была бы осторожнее. Эллен тут же пожалела о своей прямоте. Реакция Пенни оказалась такой, какой и следовало ожидать.

– Я сама прекрасно позабочусь о себе, – ответила девочка, вызывающе вскинув голову.

– Вечная ошибка молодости...

– А как насчет вечных материнских страхов?

Эллен промолчала. Запрещать Пенни видеться с Тимом не имело никакого смысла. Не могла же она ходить за дочерью по пятам, как охранник. Видимо, мучительная тревога отразилась на ее лице, потому что Пенни вдруг шагнула вперед и обняла ее.

– Мамуля, поверь – тебе не о чем беспокоиться.

– Разве он не показался тебе привлекательным?

– О, конечно. Но, видишь ли, твоя дочь достаточно опытна, чтобы не потерять голову при виде красавца-блондина. По-моему, ты говорила, что Норман показывал его нескольким психиатрам?

– Причем одним из лучших. Абрахамсону, например.

– М-м-м. – Пенни, казалось, совершенно утратила интерес к разговору. – Знаешь, я немного устала. Ты не будешь возражать, если я поставлю ту самую пластинку совсем негромко.

Откровенность дочери как будто бы успокоила Эллен, но тайные страхи дали о себе знать во сне, который приснился ей этой ночью.

Она бежала по ночному лесу, в кромешной тьме, под вой собак. Двигаясь на ощупь, едва переставляя налитые свинцовой тяжестью ноги, боясь опоздать и с ужасом сознавая, что все равно не поспеет вовремя, она спотыкалась и падала – и этот мучительный бег длился, казалось, вечность. Наконец она увидела псов, склонившихся над поверженным телом. Чудовищные твари призрачно светились, озаряя небольшое пространство поляны. Эллен не видела, кто лежит на земле, – лишь разбросанные руки и крыло черных волос. Но псы вдруг исчезли – и открылось лицо несчастной жертвы. Это была не Пенни. Эллен знала, кто эта женщина, хотя никогда прежде не видела ее, но ужас и отчаяние не уменьшились от этого узнавания. Склонившись над распростертым телом, она мучительно ждала чего-то – ив этот момент кошмар достиг апогея. Глаза мертвой ведьмы внезапно открылись, и она зловеще расхохоталась.

Задыхаясь от ужаса, Эллен проснулась. Жуткий смех все еще звучал в ее ушах. Пошатываясь, она выбралась из постели и на подкашивающихся ногах побрела через холл.

В спальне Пенни горел ночник – ее любимый, сохранившийся с детства, в виде диснеевского утенка Дональда. Рассеянный свет падал на ее безмятежное лицо. Ровное дыхание чуть вздымало оборки коротенькой ночной рубашки.

А где-то в глубине дома по-прежнему раздавался зловещий хохот.

Эллен поневоле становилась специалисткой в объяснении жутковатых странностей своего дома. Конечно же, зловещий смех был всего лишь слуховой галлюцинацией, порожденной ночным кошмаром. Но все же Эллен не могла отделаться от мысли, что все привидевшееся являлось предостережением – только не из потустороннего мира, а из глубин ее собственного подсознания. И кое-что предприняла.

Она постаралась заполнить дни до отказа – так, чтобы у Пенни не оставалось ни минутки для уединенных прогулок. А на ближайший уик-энд пригласила друзей с сыном-подростком, которого Пенни, правда, терпеть не могла, но все остальные разъехались на каникулы.

Все это напоминало войну с призраками. Эллен даже не была уверена в обоснованности своих опасений. Какими доказательствами она располагала? Всего лишь мгновенная вспышка внутреннего света, озарившего лицо ее дочери, мимолетное выражение в глазах Тима... и немой вопль интуиции, заглушавший все доводы разума. Или это был просто страх? Вечный материнский страх, как назвала его Пенни.

И все же каждое утро, просыпаясь, она находила внизу приколотую записку, кратко сообщавшую: «Ушла гулять». Когда Пенни возвращалась, ее ноги были исцарапаны, а пальцы испачканы ежевикой. Она охотно признавалась, что случайно повстречала Тима в лесу – и это несколько успокаивало Эллен. Впрочем, вопросы, которыми засыпала ее дочь после таких прогулок, тоже не давали повода для тревоги: они носили скорее медицинский характер, нежели свидетельствовали о романтическом увлечении. Но окончательно у Эллен отлегло от души, когда Пенни, как будто забыв о Тиме, заинтересовалась тем, что именовала «ведьмииыми штучками».

– Пора как следует разобраться с теми твоими предсказаниями, – заявила она как-то за завтраком. – Я хочу, чтобы ты в деталях припомнила, о чем говорила тем ребятам.

– Что ты задумала? – с любопытством спросила Эллен.

Ценой мучительных усилий Пении наконец извлекла из заднего кармана неимоверно тесных джинсов потрепанный блокнот.

– Я веду следствие, – с достоинством объяснила она. – Сосредоточься и вспоминай, а я буду записывать.

Чрезвычайно довольная тем, что интересы дочери приняли столь безобидный характер, Эллен повиновалась. Прилежно склонившись над столом и поминутно отбрасывая длинные пряди волос, спадающих на глаза, Пенни старательно строчила в блокноте.

– Это все? – спросила она наконец. – Отлично. А теперь – могу я взять машину?

– На ужин у нас будет вишневый пирог? – невинно поинтересовалась Эллен. Пенни усмехнулась.

– Вишня уже закончилась. Скорее всего, пирог придется печь с малиной. Как тебе всегда удается понять, что я замышляю?

– Просто я сама собиралась сделать это, – призналась Эллен. – Поговорить по очереди с каждым из ребят, чтобы из первых рук выяснить, что на самом деле произошло. Но ты не боишься...

– Конечно нет, – с оттенком презрения сказала Пенни. – Кроме того, судя по твоим письмам, они все чрезвычайно милые. Особенно Джойс. С нее я и начну.

– Ладно, вреда от этого не будет. Идея действительно неплохая. Когда люди видят, что кто-то записывает их слова, они непроизвольно обуздывают фантазию.

– Верно.

На этот раз Эллен поджидала дочь скорее с любопытством, нежели с тревогой. Пенни явно понравилось в саду: она вернулась, сгибаясь под тяжестью корзин с таким количеством ягод, что Эллен невольно ахнула.

– Нам никогда не съесть все это! Ты собираешься варить варенье?

– Испечем побольше пирогов к уик-энду. Этот мерзкий Морри, от которого у меня мурашки по коже, их обожает.

И Пенни энергично принялась перебирать ягоды. Наконец любопытство Эллен взяло вверх.

– Ты удачно съездила?

– Смотря что считать удачей. Джойс – просто прелесть. Мне она очень понравилась. И она просила передать тебе несколько слов.

– Неужели?

– Она сказала, что хотела навестить тебя, но побоялась навлечь на тебя еще большие неприятности. Ей жаль, что все так получилось, но... – Пенни подняла глаза. Взгляд ее был серьезным. – Она напугана. И не она одна. И мне трудно винить их. Знаешь, что во всем этом самое жуткое?

– Пруденс, – не задумываясь ответила Эллен.

– Ах да, эта... – Пенни разделалась с Пруденс одной пренебрежительной усмешкой. – Я специально зашла в аптеку, якобы для того, чтобы выпить кофе, и посмотрела на нее. Обычная психопатка. Помнишь Бет Барнс?