После случившегося мы совершили трудное путешествие по необъятным Пампасам. Один мотоцикл в дороге сломался, у грузовика, который кое-как дотащился до Буэнос-Айреса, перед самой гостиницей заглох мотор, и никакая сила не могла заставить его сдвинуться с места. А Наримия, подхвативший простуду в студеном озере, бережно довез ее до столицы Аргентины.

Я надеялся, что сумею глубоко прочувствовать если не саму смерть моего младшего брата Юдзиро, то хотя бы мучительную неподвижность, на которую обрекла его болезнь. Но я оказался не прав.

Наблюдая за Юдзиро, я понимал, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Хотя мы знаем, что всякий человек обречен на смерть, но постигнуть смерть невозможно. Когда же ты видишь, как человек мучается, у тебя возникает желание избавить его от смерти, тебе кажется, что любые мучения — лучше, чем смерть. Когда ты не один, тебя одолевает стеснительность, ты ощущаешь себя членом команды, и тут уж тебе ничего не остается, кроме как подбадривать больного банальностями.

Когда у Юдзиро обнаружили рак, только я настаивал на том, чтобы сказать ему об этом. Можно сказать, что я изобрел игру, в которую играют по уникальным правилам.

Юдзиро вроде бы почти никогда не просыпался, но на самом деле заснуть по-настоящему он не мог. Это было ужасно, он же называл это «насильственной медитацией». Он не мог заснуть, а поскольку сон и для меня является проблемой, я хорошо понимал его состояние.

Ночь и день поменялись для Юдзиро местами, врачи пытались бороться с этим, но все их усилия были напрасны. Брат повторял, что боится наступления ночи, и я понимал, что он имеет в виду. Те медицинские сестры, которые неотлучно находились при нем, говорили: «Ах, если бы он мог по-настоящему заснуть хотя бы на час!», настолько прерывистым стал его сон. Такая уж это была болезнь.

Когда ты заболеваешь какой-то не совсем обычной болезнью, только ты сам можешь поведать о своих ощущениях. Персонал больницы сочувствовал брату, люди заботились о Юдзиро, как о родном.

Выйдя на минуту из полузабытья, Юдзиро тихо произнес: «Сколько сейчас времени? Уже вечер? Мне не хочется, чтобы наступала ночь. Я уже взрослый, а ночи боюсь. Куда это годится?»

— Да не наговаривай ты на себя! Когда я пришел к тебе вчера вечером, ты крепко спал. Я не хотел тревожить тебя и ушел, — соврал я.

Когда я отправился домой, то подумал, что, чем так мучиться, лучше уж умереть. Брат крепился и терпел но его губы то и дело кривились, будто бы он собирался наслать на кого-то проклятие. Мне казалось, что я бы на его месте не выдержал.

Только один раз, когда Юдзиро вдруг стало чуть получше, я спросил его, как он переносит свою вынужденную неподвижность. Едва улыбнувшись, он произнес: «Ощущения ужасные, я не преувеличиваю. Я ведь привык на боку спать, но удержаться в таком положении никак не получается, тело будто тонет и не желает тебя слушаться. Чем так мучиться, лучше бы у меня руку отрубили. Будто кто-то точит меня изнутри, никакой боли нет, но тело превращается в какую-то труху».

— Ты не преувеличиваешь? — спросил я, хотя ощущения брата прекрасно подтверждали безжалостный диагноз — рак пожирал его тело.

Я попросил врача, чтобы в случае нестерпимых болей он назначил брату для избавления от страданий наркотики, даже если это и сократит ему жизнь. Но ирония судьбы состояла в том, что болезнь уготовила ему не боль, а слабость, а это было еще хуже. Если бы речь шла о боли, я еще мог бы что-нибудь предпринять, но помочь справиться со слабостью я не мог.

Если Юдзиро не пребывал в прострации, я пытался разговорить его. Когда я приходил в больницу, родственники, считая меня подходящим для этого дела человеком, будили брата. Я пытался чуть не силой расшевелить его и заставить разговаривать. Врач сказал, что в таком случае он будет дольше спать ночью. Но брат боялся ночи, и, вконец обессиленный, то и дело клевал носом. Такую западню устроила ему болезнь.

Когда я зашел в палату, я сказал подуставшей медсестре, что она может оставить нас вдвоем. Я сказал Юдзиро: «Ну давай, я побуду здесь, а ты поспи». Я хотел, чтобы он отдохнул. Он кивнул и забылся было сном, но вскоре открыл глаза, и мы продолжили наш бесконечный разговор, который, впрочем, не очень-то походил на диалог.

Когда всего через несколько минут Юдзиро вернулся к мучительной и обволакивающей слабости бодрствования, какая-то невидимая сила словно встряхнула его тело; он, как всегда, собрался с силами, чтобы ответить мне, его мелко затрясло, будто Юдзиро хотел сбросить с себя сонливость, он открыл глаза. Я тогда подумал, что уж лучше бы он заснул навсегда.

Когда Юдзиро пробудился, нить предыдущего разговора была уже или потеряна, или, вернее сказать, его тематика стала неуместной, и мы стали говорить о вещах более приятных — море и яхтах. Вряд ли Юдзиро настолько любил яхты, чтобы желать обсуждать их в тот момент, когда ему было так плохо. Я не думаю, что он вовлекся в этот разговор, чтобы утешить и подбодрить себя. Нет, через мучительный для него разговор он пытался доказать себе, что еще может выздороветь. При этом, когда я пытался заговорить о чем-нибудь другом, брат не мог преодолеть свою вялость и затихал. Только яхты и работа заставляли его встрепенуться для ответа.

Реакция Юдзиро на разговоры о море и работе была различной. Мои рассказы о регате, в которой я участвовал уже без него, заставляли его по преимуществу кивать, говорил он мало — ведь он-то никуда не плавал, а стало быть, и говорить тут было не о чем. И тут перед моими глазами встало наше бедное детство… Мы с братом лежим в постели и в подробностях обсуждаем какой-то фильм. В то время не то что телевидения, даже интересных радиопередач — и то не было. Не помню, кто из нас купил билеты, помню только, как мы вдвоем смотрим в кинотеатре фильм. А сейчас… Вчера и позавчера я плавал на яхте без брата, наверняка зная, что мы уже никогда не поменяемся местами. И брат тоже понимал это.

Слово цеплялось за слово, мы вспомнили про нашего общего замечательного друга Танаку Тосио. Вместе с ним мы участвовали в международных регатах, потом он стал президентом отеля «Хавайэн Риджент». Он заболел в Японии, ему сделали операцию, но было слишком поздно. Когда он вернулся на Гавайи, тамошний врач сказал ему, что у него рак. Решив, что остаток жизни он проведет так, как ему хочется, он приехал к Юдзиро на виллу, там они часто говорили про жизнь и смерть. «Да, не повезло ему. Совсем молодой, а уже такого положения достиг. И тут на тебе — рак. А сейчас у меня только одно преимущество перед ним — то, что у меня рака нет».

Я поймал себя на том, что пристально смотрю на Юдзиро, испугался и отвел глаза.

Танака мучился ужасно, заставляя страдать и своих близких, но прожил он дольше Юдзиро. Его жена пришла на похороны Юдзиро. Она сказала: «Вскоре муж тоже за Юдзиро отправится, совсем недолго осталось». Он и вправду умер ровно через неделю после Юдзиро.

И почему Юдзиро сказал тогда это? Конечно, всякий из нас подвержен настроению. Мой брат был очень чутким человеком. Что он знал о своей болезни?

Все договорились о том, чтобы ни в коем случае не рассказывать Юдзиро, чем он болен. И в этом была своя логика.

Только я настаивал на том, что уж кому-кому, а Юдзиро нужно сказать правду, мне казалось, что это будет больше отвечать его натуре — знать, что он свое уже отжил. Этот мужчина, у которого была семья и фирма, был моим единственным братом. Однако он принадлежал не только мне, но и им тоже…

Подумать только! У брата был страшный перелом обеих ног, потом он перенес на ногах воспаление легких, и в результате у него развился милиарный туберкулез. Потом у него обнаружили рак языка, сделали ему тяжелейшую операцию в связи с аневризмом аорты. При этом вероятность того, что он выживет, оценивалась всего в 7–8 процентов. То, что он выжил, врачи расценивали как чудо, и все мы были согласны с этим. Уж и не знаю, что было на уме у творца, но только в результате послеоперационного обследования у него обнаружили рак печени, который был вызван рентгеновским облучением.