Раздался стук в дверь и вошел Винс.

– Звонил Лео. У Итана был удар; он зовет тебя. Лучше бы тебе заказать билет на самолет.

Чарльз потянулся к телефону.

– Насколько он плох?

– Не знаю. Они везут его на самолете в Денвер, с ним Гейл. Ты можешь позвонить мне, когда что-нибудь выяснится.

– Ты не едешь?

– Я не могу пропустить утреннее слушание. Приеду позже, если ты считаешь, что мне следует там быть.

Они посмотрели друг на друга.

– Ему девяносто, – сказал Чарльз. – Мы всегда знали, что он должен умереть.

– С недавних пор казалось, что это никогда не случится – неопределенно высказался Винс и вышел из комнаты в то время, как Чарльз заказывал билет на самый ранний рейс до Денвера.

Итан слышал, как они вошли в комнату, но не потрудился открыть глаза. Старик знал, почему они собирались вокруг его постели: его семья пришла посмотреть, как он умирает. Ладно, отлично; так и следовало поступить. На самом деле Итан совсем не хотел быть сейчас один, потому что чувствовал себя немного испуганным тем, что происходило. Он думал, это должно быть как погружение в сон, и, разумеется, против этого не возражал; большую часть времени после удара он чувствовал усталость, когда же это было. Кажется, очень давно. Осенью, вспомнил он, и Чарльз прилетел из Вашингтона, где гостил у Винса. Тогда все они думали, что отец умрет, но он выкарабкался молодцом. Ну, не таким уж молодцом, не мог заставить людей понимать себя, даже если точно знал, что хочет сказать; и не мог ходить, не мог гулять по Тамараку теплым утром и сидеть в кафе с рогаликом и кофе, которые не хотелось есть. Потом он начал думать, что пора бы уже уйти, просто заснуть, а все пусть бы шло своим чередом. Но затем он вспомнил, что не проснется, никогда не проснется, и подумал, нет еще, еще немного, я не готов уйти так далеко.

Итан хотел видеть, как растут дети Гейл: они были такими смышленными, полными новых взглядов на мир, и они любили его. Он хотел помочь Чарльзу; вряд ли было время, когда Чарльз не нуждался в помощи. И хотел подождать Анну; он знал, что однажды она вернется, может быть, завтра, или даже сегодня вечером к ужину, и он должен быть здесь, чтобы поздороваться с нею. Хотел наблюдать за Тамараком, попытаться предусмотреть худшее, что может повлечь за собой его разрастание. Он хотел гулять по горам и вдыхать аромат диких роз, таких хрупких, ведь каждая из них живет всего один день, и запах сосен после дождя, и запах влажной земли с сочными грибами, растущими под елями и пихтой Дугласа.

Но знал, что ничего этого не будет. Он слишком устал, слишком старый и слишком усталый, пора уступить, ослабить жадную хватку, которой он цеплялся за жизнь в течение девяносто одного года.

– ...продать. Я вам говорил: у нас нет выбора.

Это был голос Чарльза, тихий и торопливый. Итан мог различить слова. «Продать что?» – удивился он. Может быть его дом в Лейк Форесте? Бог знает, почему он оставлял его за собой все эти годы. Его жена умерла, Гейл здесь, Анна ушла; не было новой жены, чтобы развеять нежилой воздух в больших официальных комнатах. Безумием было содержать его все эти годы. Так что теперь Чарльз собирается продать этот дом. Наверное, дадут хорошую цену; во всем районе Чикаго рынок был хорошим.

– Ты не можешь, – это Лео.

Какое дело Лео, продаст Чарльз его дом в Лейк Форесте или нет?

– Это убило бы Итана.

– Он не узнает.

– Нет, узнал бы. В любом случае, все заложено по самую завязку, ты только сделаешь хуже, если мы потеряем Тамарак.

Тамарак? Итан открыл глаза.

– Мучение и разорение, – старик сделал над собой усилие и его рот начал работать. – Трудное положение, – выдохнул он.

– О, посмотрите, что вы наделали, – заплакала Гейл. Глаза Итана переместились на нее. Она была хорошей девочкой: хорошенькой, готовой помочь, доброй. Приятная молодая женщина. Она будет скучать по нему; они всегда были хорошими друзьями.

– Он знает и расстроился. Оставьте его в покое, оставьте в покое Тамарак. Было бы самым плохим в мире продать его. – Она посмотрела на Чарльза умоляющими глазами. – Ты не можешь сделать это.

– Я делаю то, что должен делать, – решительно сказал Чарльз. – Мы с Уильямом имеем право голоса...

– Но не для того, чтобы продавать, – прорычал Уильям.

Чарльз взорвался.

– Черт побери, вы тоже в затруднительном положении.

– Пожалуйста! – заплакала Нина. – Тише! – Она наблюдала за Итаном, который снова закрыл глаза. – Может быть, он снова уснет.

– Не имеет значения, – сказал Чарльз. – Если отец слышал нас, то понял, он лучше всех нас вместе взятых знает, как делается бизнес. И был бы согласен со мной насчет продажи Тамарака.

– Чушь собачья, – заявил Лео. – Он бы держался за Тамарак до конца жизни. Что ты имеешь в виду, Уильям тоже в затруднительном положении?

– Все мы в затруднительном положении, – Чарльз мерил шагами комнату. – Компания, Тамарак, все мы. Боже, ты знаешь, что происходит вокруг; если мы не выкарабкаемся в ближайшее время, нам вообще нечего будет продавать.

Лео покачал головой.

– Тамарак не в затруднительном положении, дела у нас идут хорошо. Если ты имеешь в виду Управление по охране окружающей среды, то мы можем уладить это. Они ничего особенного не обнаружат. Бог мой, эти рудники были здесь сотни лет, и если из них просачивается какой-нибудь свинец, мы примем меры. Что бы это ни было, а дело не так плохо, как они рассуждают в Вашингтоне. Единственная загадка состоит в том, почему они взялись проверять именно нас, хотя по всему Колорадо есть старые рудники. Но у нас все будет нормально, я насчет этого не беспокоюсь.

– Ну а я беспокоюсь, – сердито сказал Чарльз. – Сколько раз повторять? Семья в затруднительном положении, и я продаю все, что только могу, чтобы покрыть убытки от Дирстрима...

– Это был глупый проект, – сказал Уильям. Чарльз повернулся к нему.

– Ты помогал мне разрабатывать его.

– Я сказал тебе подождать, пока будет шоссе.

– Деньги были отпущены! Это было верное дело!

– Тогда где же оно? – спросила Мэрией. – Там куча кукурузы и никакого бетона.

– Это еще ни о чем не говорит, – заявил Чарльз. – Винс сказал, что на заседании деньги были размещены повторно по другому законопроекту до того как он смог бы перехватить их. Можно предположить, так происходит все время.

– Я напишу письмо редактору «Таймс», – сказал Уильям. – Нельзя доверять правительству, которое меняет свои решения «на середине реки».

– Это как раз то, что нам нужно: одно из твоих писем, – саркастически заметил Чарльз. – Послушайте, мне нужны деньги из Тамарака! Что вы все оглохли? Мы продаем эту компанию, это единственный выход!

– Но Чарльз, дорогой, – сказала Нина, – ты уверен, что наберешь голоса?

– Ради Бога, нам не нужны голоса. Это не Сенат и не Белый дом, а семья.

– Но именно ты упомянул об акциях Уильяма.

Итан перестал слушать. Старик был глубоко опечален тем, что его семья ссорилась в то время как он умирал, но не знал, как остановить их; не мог произнести правильные слова. Он больше ничего не мог сделать. А они все уладят, они найдут выход. Лео и Гейл никогда не позволят продать «Тамарак Компани». Все будет отлично работать, его наследие будет жить. Здания, поселки, фабрики: они будут продолжать жить. У «Четем Девелопмент» крепкая структура: она выдержит. И Тамарак. Он вернул этот городок к жизни, и тот будет жить.

Когда Итан был мальчиком, то строил карточные домики из стольких этажей, что домик доставал до потолка. Единственным, что останавливало его рост, был потолок. А когда сам Итан вырос, не было потолка, чтобы остановить его: построенные им здания офисов, квартир, отелей доставали до неба, а его города застилали горизонт. Какие большие были у него устремления, и какой долгий, долгий путь.

Но недостаточно долгий, чтобы достать до Анны. Он предал ее. О, почему вспоминается это? Воспоминание приходит остро, открывает рану, а он слишком устал, чтобы справиться с болью. Слишком трудно, подумал он. Слишком ужасно думать о Винсе и об Анне.