? Верно, – ответил детектив. – Мэриан знает, что девочка любила читать; покупала книги, как ненормальная и завалила ими всю комнату. Она любила прятаться в лесу, если у нее и были друзья, то никто не видел их, может быть, она их выдумывала, никто точно не знает. Она не слишком любила школу, но получала очень хорошие отметки; однажды, года два назад, ей понравилось покупать платья в магазине. Вот и все. Кто-нибудь говорил когда-либо с этим ребенком?

– Все мы обедали вместе каждое воскресенье, – сказал Чарльз, оправдываясь.

– Я имею в виду, говорил ли с нею кто-нибудь, —детектив закрыл свой портфель и встал. – Никто ничего не знает, вот что я выяснил. Я беседовал с ее одноклассниками в школе, она им нравилась и, кажется, со всеми ладила, но ни с кем не была близка. Все они называют ее одиночкой, немного странной, неуютно чувствующей себя с людьми, что-то в этом роде. Ничего, что могло бы подсказать, не из тех ли она, кто убегает из дому. И ничего, что могло бы помочь мне. Никто не знает, были ли у нее близкие друзья. Никто не знает, были ли у нее любимые учителя. Никто не знает, ходила ли она в гости к соседям. Никто не знает, болталась ли она по барам в Чикаго. Никто не знает, не была ли она из тех молодых людей вашего богатого Северного Берега, которые балуются наркотиками и ЛСД. Никто не знает, хотела ли она когда-нибудь поехать в тот или иной город. Никто ничего не знает, – он заглянул в свой блокнот. – Анна Четем, пятнадцать лет, рост пять и четыре десятых фута, вес сто пять фунтов по данным последнего медосмотра, который был год назад; голубые глаза, черные волосы, особых примет нет, – он слегка щелкнул по фотографиям, которые ему дала Мэриан. – Симпатичная девочка. Хорошо, я займусь этим. Но говорю вам, у нас таких случаев много, и те, что осознанно приняли такое решение, не находятся, если не хотят, чтобы их нашли.

Итан повернулся на стуле и задумчиво смотрел на озеро за большой, пологой лужайкой. Коричневато-серые волны пенились под непрерывным дождем и сливались с серым горизонтом. Надеюсь, Анна взяла зонтик, подумал он. Но девочка любила дождь. Однажды я видел, как она танцевала босая на траве под дождем, как раз таким, как этот. Это было давно. Тогда я задумался над этим; потом я долго не видел ее танцующей. Сколько-то лет она не делала ничего подобного.

– Скажи Винсу, что я хочу поговорить с ним, – сказал он Чарльзу, не оборачиваясь.

– Он в конторе.

– Позвони ему.

– Я пытаюсь поверить Анне, – заговорил Чарльз, снова обращаясь к отцу. – Но это так ужасно, думать, что кто-то в твоей семье... Это слишком ужасно, чтобы быть правдой. И она не рассказала нам.

– Помоги нам, – пробормотал Итан, глядя на озеро. – Вот что Мэриан сказала ей. – Он повернулся и гневно посмотрел на Чарльза. – Мы попросили ее помочь нам. А кто же, черт побери, помог Анне? Боже мой, Боже мой, что мы сделали с этим ребенком? Бросили ее, предали... Как могли мы так поступить с ней? – он опустил голову и зарыдал.

Что же случилось с семьей, если мы не можем побеспокоиться, чтобы защитить друг друга?

Все они покинули ее в беде, но его вина была самой большой. Он ее дедушка, глава семьи. Он виноват, виноват, виноват. Потому что должен был прийти в ярость, рассказ Анны требовал этого. А если бы он был на ее стороне, взбешенный, настаивающий на решении этой проблемы, то мог бы уничтожить любого, кто стоял у него на пути, чтобы узнать правду.

«Узнать правду, – подумал он. – Но я знаю правду. Почему я не обратил на это внимания? Как только этот бедный осажденный ребенок стал трудным и необщительным, я покинул его. Все мы бросили ее. Вот что делает эта семья, когда возникают какие-то затруднения. Мы хотим, чтобы все было удобным, ясным, управляемым. А когда так не получается, мы отворачиваемся и убегаем. Как тараканы, испуганные ярким светом. Мы не лучше их».

Два часа спустя он еще сидел на том же месте, когда вошли Винс и Чарльз.

– Ты мне не нужен, Чарльз, – сказал Итан. – Закрой за собой дверь. – Он подождал, пока Чарльз не ушел. – Сколько времени это продолжалось? – спросил он у Винса.

– Ради Христа, папа, не надо начинать снова, – запротестовал Винс. Он сел на стул, обтянутый кожей, в углу библиотеки. Позади него книжные полки доходили до потолка, яркие глобусы стояли по всей комнате на подставках из красного дерева. Он поставил ноги на кожаную подушечку, скрестив их в щиколотках. – Вчера вечером мы уже сто раз обговорили это. Я сказал, вам, не знаю, что на нее нашло. Понятия не имею, почему Анна выбрала именно меня. У нее было много проблем, ты знаешь. Рита права насчет того, что она не была достаточно любима, и ей не нравилась школа...

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю, как я могу это знать с полной уверенностью? Но когда кто-нибудь за обедом спрашивал ее о школе, она не казалась оживленной или даже заинтересованной. Правда ведь? А ты как думаешь?

– Я не знаю, – ответил Итан, потрясенный тем, что не заметил этого.

– У меня есть предположение, что она принимала наркотики. Я бы не говорил этого Чарльзу, но я так думаю. Бог знает, что за компания была у них в школе – ну, если Бог не знает, то Мэриан может знать... – он мимолетно улыбнулся отцу; потом его лицо помрачнело. – Какое-то время я беспокоился о ней, ты знаешь. Меня беспокоит вся современная молодежь, они кажутся такими потерянными. Слишком много наркотиков, алкоголя и непослушания. Но я и о тебе беспокоюсь, папа. Ты не должен казнить себя за безумный поступок Анны. Она достаточно взрослая, чтобы осознавать свою ответственность перед семьей, и если она хочет уйти от нас, это не наша вина; мы должны отпустить ее. Конечно, мы должны сделать все возможное, чтобы найти ее, и я помогу всем, чем смогу. И если Анна, действительно, ушла, я думаю, нам следует согласиться с ее решением и не слишком углубляться во все это. У меня такое чувство, что с нею все будет хорошо. Если не учитывать ее вызывающее и путаное заявление, это очень сильная девочка.

В библиотеке надолго воцарилась тишина. Итан вслушивался в отзвук самодовольного голоса Винса. В своих воспоминаниях он видел Анну ребенком, с неуклюжими руками и ногами, с тяжелыми черными волосами, падающими на глаза, чаще всего одинокую, пытающуюся обратить на себя внимание грубыми и даже дикими выходками. Однажды Итан наблюдал за ней, когда она разговаривала сама с собой в саду. Одинокая, ранимая девочка, которая никогда не чувствовала себя у Мэриан, как дома.

Впервые Итан почувствовал мучительное одиночество Анны. Он снова увидел ее отчаянное лицо, когда та сказала эти ужасные слова за обеденным столом, и потом съежившуюся фигурку, раздавленную и сокрушенную отмахнувшейся от нее семьей.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Винс. – Принести тебе что-нибудь? Чаю? Подходит время пить чай. Я позвоню.

– Она говорила правду, – сказал Итан.

Винс уже привстал со стула. И вдруг резко выпрямился.

– Ты ведь так не считаешь, – он стоял, опираясь на одну ногу, засунув руки в карманы. – Она лгала, папа, говорю я тебе. Я же сказал, что это неправда.

– Я слышал. Я верю Анне.

– Ты не можешь верить ей! Папа, она солгала! Дети лгут, все это знают. Ты не должен становиться на ее сторону против меня; Бога ради, ты ведь мой отец!

Подавшись вперед, положив ладони на стол, Итан молча наблюдал за Винсом. '

Винс перевел дыхание. Его тело обмякло. Он вынул одну руку из кармана и покрутил ближайший глобус, задумчиво глядя на него. Другой рукой он сделал жест, выражавший беспомощность.

– Не знаю, как убедить тебя. Я с нею ничего не делал. Папа, ты должен поверить мне. Она ребенок! А у меня есть жена и собственный ребенок, как же я мог так поступить с ними? Но как мне доказать это, если родной отец не верит мне?

Итан молчал.

– По правде говоря, я пытался подружиться с нею. – Винс снова закрутил глобус. – Несколько раз я пробовал поговорить с ней, расшевелить ее, но она не захотела иметь со мной дело. Знаешь, меня это задело. Это не значит, что Анна тепло и предупредительно относилась к кому бы то ни было – все мы знаем, этого не было; фактически, чаще всего она была чертовски груба с нами – но я особенно старался проявить дружелюбие, дать ей понять, что у нее есть дядя, который заботится о ней. Я восхищался ею, ты знаешь, у нее много прекрасных качеств, действительно прекрасных качеств. Восхитительных. Но она все равно отстранилась бы от меня. Даже тогда она что-то имела против меня – года два тому назад – и что бы это ни было, затаила это в душе надолго, иначе зачем ей надо было выкидывать такой фокус? Боже, почему она вздумала обвинять меня, ведь я больше всех старался быть ее другом? Я думаю, ей требовалось повышенное внимание – бедное дитя, в самом деле, она, вероятно, была очень несчастна, никому не нравилась, никто не хотел проводить с нею время, но ей следовало обвинять в этом саму себя, и если не могла быть приятной в общении, зачем же нападать на меня? Мы обменялись лишь десятком слов за все эти годы. Что я ей сделал? Что я сделал тебе, папа, если ты не веришь мне? Этот ребенок, которого я почти не знал, которого нигде не было видно, который пропадал или на своей полянке в лесу или в своей комнате, вдруг совершенно неожиданно сочиняет эту проклятую безумную историю, и когда никто не верит ей, она убегает, а потом ты не веришь мне! – он присел на краешек стула рядом со столом Итана, взял его за руку. – Это кошмар.