– Поздно вечером мало что можно увидеть, – сказал он. – Днем мы осмотрим все, что ты захочешь.

– После того, как побываем в гробнице, – заметила Анна. – Я привезла твои письма и рисунки. Трудно поверить, что наконец-то я здесь.

Она увидела из машины россыпь огней, и почувствовала странное чувство спокойного возбуждения. До сих пор Анна всегда путешествовала одна, со своим собственным рвением и со своими собственными планами, и направляясь на встречу с Джошем, была полна сомнений. Но в сумке находились его письма, и она перечитывала их, пересаживаясь с самолета на самолет в Лондоне и потом в Каире, пока, наконец, не добралась до Луксора. Его вызвали в Египет на следующий день после ее отъезда в Чикаго, чтобы повидать Чарльза, и с того времени каждый день он писал теплые, дружеские, уклончивые письма, переполненные энтузиазмом по поводу того, что обнаруживалось в гробнице по мере ее неторопливой расчистки. И каждый раз он убеждал ее приехать в Луксор и разделить его радость и переживания, а она находила все меньше причин для отказа. И теперь Анна была здесь. Машина ехала по скудно освещенной улице с отелями по одной стороне и прогулочными катерами вдоль набережной – с другой, чувствовала возбуждение от того, что оказалась в месте, не похожем на те места в Европе, где она уже бывала, и разделяла чувства Джоша по поводу его большого открытия, о котором все еще писали газеты всего мира. Сидя рядом с ним, женщина была спокойна, бесстрашна и полна ожидания.

– Отель «Винтер Палас», – объявил Джош, подъезжая к квадратному зданию с освещенным фасадом. – Мы можем поужинать в одном из кафе поблизости, если ты голодна.

– Я не хочу есть, спасибо. Стюард на самолете из Лондона посоветовал мне посетить один ресторан в Каире, а у меня было так много времени между рейсами, что я поужинала там.

– Какой ресторан?

– «Махфуд».

– Один из моих любимых. – Он разочарованно улыбнулся. – А я-то представлял себе, как веду тебя по странным, мрачным улицам египетских городов. А ты, оказывается, очень хорошо справляешься сама.

– Я это делала долгое время, – сказала она вдруг ставшим холодным голосом. Она вышла из машины и подождала, пока Джош возьмет ее сумки с заднего сиденья машины. Они зашли в вестибюль отеля и Анна заполнила формуляр, который ей протянул администратор. – Мы поедем рано утром?

– В семь, если тебе подходит. Завтрак в шесть тридцать.

– Отлично. – Она отдала формуляр администратору вместе со своим паспортом и кредитной карточкой.

– Мы рады принять вас у себя, мадам, – сказал тот на безупречном английском, безо всякого любопытства, и протянул ей ключ. – Из вашей комнаты открывается вид на Нил. Надеюсь, вам будет удобно.

– Спасибо. – Она повернулась к Джошу. – Можем мы выпить кофе? Я, правда, не хочу есть, но я почти не спала со вчерашнего дня, а запираться в гостиничном номере просто немыслимо, по крайней мере сейчас.

– Хорошая мысль, – сказал он. Попросил администратора отнести багаж Анны в ее комнату, и они снова вышли на мягкий ночной воздух.

– О, а так будет нормально? – спросила Анна, посмотрев на свои брюки из тонкой шерсти. – Я привезла юбку, если понадобится.

– Ты великолепна, – ответил Джош. На ней были темно-серые брюки со светло-серой шелковой блузкой, открытой у шеи, чтобы было видно серебряное ожерелье, и красный кожаный блайзер. После четырнадцатичасового перелета в трех самолетах ее одежда не измялась, и она не выглядела бледной от усталости, как многие путешественники, облетевшие полсвета, – В самом деле, ты прекрасно выглядишь. Иногда возникают проблемы, если здесь женщины носят очень короткие юбки или платья с низким вырезом, или шорты, но сейчас это уже уходит; им слишком нужны доллары туристов, чтобы отворачиваться от приезжих. Ты была бы удивлена, узнав, как здесь много похожего на Тамарак.

Они пошли в сторону от отеля мимо людей, сидевших за чашечкой кофе в крошечных кафе на открытом воздухе с тремя-четырьмя столиками, мимо групп людей, усевшихся по-турецки, скрестив ноги, прямо на тротуар и покуривавших кальяны. К ним подбежал ребенок с протянутой рукой, девочка, очень хорошенькая, с пестрым шарфом на голове и в длинной цветастой юбке.

– Бакшиш, – попросила она. Девочка приноровилась к их шагу, сунулась к ним, преграждая путь протянутой рукой. Рядом стояла ее мать, закутанная в черное, с мрачным видом наблюдая за происходящим. – Бакшиш, – повторила девочка. – Бакшиш.

– Нет, – сказал Джош.

– Бакшиш, – настаивал ребенок, как будто не слыша. Ее глаза казались пустыми, смотрели на них, но не видели.

Джош опустил глаза.

– Нет, – сказал он.

Таким голосом родители говорят с детьми. Девочка отвернулась безо всякого признака разочарования и перешла на другую сторону улицы, высматривая, к кому еще можно пристать. Мать пошла за ней.

– Я могла бы дать ей что-нибудь, – сказала Анна.

– Я тоже, – ответил Джош. – И тогда вокруг нас их оказалось бы человек пятьдесят. А завтра еще пятьдесят, и еще, и еще. Они смышленые и забавные, очень обаятельные и прекрасно умеют обходиться с туристами. Первое время, проходя здесь, я опустошал свой бумажник. Потом научился говорить «нет». Пойдем через рынок.

Они прошли по короткой аллее и вдруг оказались среди шума и запахов рынка, закрывающегося на ночь. Продавцы по обеим сторонам улочки переносили свои товары в миниатюрные сарайчики, которые, вероятно, запирались: бочонки со специями, тюки одежды, блузы и рубашки галабия развешанные на стойках, плотно скатанные ковры, прилавки с пресс-папье в виде скарабеев и с маленькими резными фараонами, предназначенными для продажи туристам. Другие готовились вывозить с рынка огромные телеги с остатками непроданных фруктов и овощей, а пекари переставали топить свои печи и закрывали лавочки. Дети в школьной форме гуляли взявшись за руки, перешептываясь и хихикая. Женщины, закутанные в черные или темно-красные одежды, делали последние покупки, удерживая на головах высокие плетеные или пластмассовые корзины. Туристы фотографировали друг друга, позируя рядом с осликом или с прилавком, заваленном грудами трав, еще не убранных торговцами.

Анна смотрела по сторонам, радуясь колоритности, лирической ритмичности арабского языка, звонким голосам детей, запахам специй и кофе, хлеба и спелых фруктов, шерсти и пыли, и пробивавшемуся сквозь все это цоканью копыт лошадей, впряженных в легкие открытые коляски, которые курсировали по соседним улицам, и непрестанным гудкам машин. Водители так наслаждались шумом, что чувствовали бы себя приниженными, если бы не внесли в него свою лепту.

– Перейдем дорогу здесь, – сказал Джош. Он взял ее за руку. – Держись ко мне поближе, переходить улицу – здесь настоящее искусство.

Они подождали, пока образуется просвет в потоке машин, несущихся с выключенными фарами, завывая клаксонами, и перебежали на противоположную сторону, обогнув две машины и коляску, которую тянула резвая лошадка.

– Проворные ноги и случайная предрасположенность к долгой жизни помогут тебе перебраться через любую улицу в Египте, – сказал Джош. – Хотя Луксор – это легкий ветерок по сравнению с Каиром.

– И Римом, – добавила Анна, и оба они засмеялись. Теперь было спокойнее, они находились на широкой набережной, идущей вдоль берега Нила, пересекавшего город. Анна смотрела на десятки катеров стоявших тесно один к другому у причала.

– Их всегда так много? – спросила она.

– Летом, когда становится слишком жарко для туристов, не так много, а зимой все они в работе, почти две сотни выше и ниже по течению Нила. Я еще помню время, когда их было всего четыре, всего год назад.

Разноязыкая речь доносилась с палуб катеров, где мужчины в темных костюмах и женщины в шелковых платьях сидели за столиками и пили прохладительные напитки и кофе. С некоторых прогулочных катеров доносилась музыка: французская певица, немецкий джаз-оркестр, итальянский тенор, американский исполнитель в стиле кантри – все смешивалось с арабской музыкой города. Анне казалось, что они с Джошем совершенно одни: двое американцев в Луксоре, в Египте, отделенные от туристов на их катерах, от рынка, от культуры. Как будто они находились вдвоем в маленьком магическом круге, закрывшем их от окружающего мира.