…От ужина дочка отказалась и уснула сразу же, как только ее голова коснулась подушки. В знак солидарности с больной сестрой пораньше сегодня улегся и Максим. Расстроенная Катя погасила в их комнате свет и вернулась к мужу.

— Спит?

— Спит, — кивнула Катерина и устало потянулась за сигаретами.

— Да погоди ты психовать! Может, она устала только потому, что набегалась за день?

— Может, и так, а может, и по-другому, — голос Кати звучал отрешенно, бесстрастно. — Неужели ты не понимаешь, что…

— Стоп! — резко осадил ее Борис. — Прежде всего, я предлагаю тебе успокоиться и трезво взглянуть на ситуацию!.. Успокоилась? Отлично. А теперь скажи, что ты решила?

— Что я могу решать, когда от меня ничего не зависит? Всё идет как идет.

— Но ты же сама читала в Интернете, что детские лейкозы лучше всего лечат в Германии. Вот и доктор Шварцкопф… или как его там… говорит…

— Борис! Шестьдесят пять тысяч евро! И это только за саму операцию! А сколько времени уйдет на восстановительный курс, не берется сказать никто!

— Значит, сначала будет шестьдесят пять. И сколько потребуется — потом.

— Примерно шестьдесят пять стоит наша питерская квартира. А где мы возьмем остальное?

— Достанем. Заработаем. Вернее, я достану и заработаю.

— Как?

— Руками. Если получится, то и головой.

Смутная тревога плеснулась в глазах Катерины.

— Борис, в последнее время меня не покидает чувство страха.

— За Ленку? Ну, разумеется.

— Не только за Ленку. Но еще и за нашу семью. Персонально за тебя.

— В таком разе я предлагаю разделить ответственность, — не слишком весело усмехнулся Бугаец. — Ты будешь бояться за семью. А персонально за себя я буду бояться самостоятельно. Договорились?

— По-твоему, это смешно? — печально покачала головой Катя.

— По-моему, это разумно. Ну, так что ты решила?

Катерина молчала. О том, что пересадка костного мозга является «последней надеждой» для больных с тяжелыми формами рака крови, она знала. Но до тех пор, пока у нее оставалась пусть крохотная надежда на то, что диагноз в последний момент может подвергнуться корректировке, она и слышать не хотела о трансплантации.

— Давай не будем торопить события? — наконец выдавила она. — В конце концов, диагноз окончательно еще не поставлен.

— Мне кажется, ты просто всеми силами оттягиваешь час принятия решения, — пожал плечами Борис. — Хотя в глубине души, сама для себя, давно всё решила.

И в этот момент у Бугайца зазвонил телефон.

— Рад тебя слышать, чертяка!.. Что? Нет, не разбудил, здесь же время на минус два от вашего. Что? Ну да, от нашего… Ленка? — Бугаец покосился на жену. — Нормально Ленка… Нет-нет, даже немного получше… Вот и я говорю… Серый, погодь секундочку, я только на балкон выйду. А то здесь, в номере, прием хреновый… Во-во. А еще говорят: заграница, высокие технологии… Я сейчас!

Борис торопливо вышел на балкон и плотно прикрыл за собой дверь…

— …От этого твоего Харлама слышно чего? Работа будет?

— Вроде как. Но недельки через две-три, не раньше.

— Фигово. Бабки край как нужны.

— Извини, дружище, то мой косяк. С негром с этим. Думал, играючись, в ресторан зайти. Вот и зашел — супу выпил.

— А с Сидором что?

— Не переживай, там всё по-людски. Аванс жене его отписал, так что не под забором закопали. Опять же семья какое-то время без щей не останется. Правда, катер национализировали. С-суки!

— Теперь какой-нибудь полкан ментовский рассекать станет.

— Ну, это к гадалке не ходи.

— А пока Харлам телится, какой другой халтуры часом не предвидится?

— Да общался я тут давеча с нашей доброй милицейской феей.

— И что?

— В принципе, есть одна темка. Вот только мутная и не шибко дорогая.

— Не шибко — это как?

— Штук 15–20, думаю, стрясти можно.

— В моем положении — всё хлеб. А муть в чем?

— Человек почти Божий и полностью не при делах. Вся вина лишь в том, что другому человеку мешает. Короче, с души воротит от энтой драмы.

— И что ты ответил?

— Сказал, сначала с тобой перетру.

— Считай, что перетер. Я вписываюсь!

— А подумать?

— На досуге. Когда черта по времени?

— Дня три-четыре.

— Я вписываюсь. У нас сегодня что? Пятница? Тогда в воскресенье утром мы с Максом возвращаемся. Встретишь, если будет возможность?

— Не вопрос… А сына на хрена с собой тащишь?

— К теще отвезу. Катьке здесь с малой и без того забот хватает.

— Тоже верно. Слышь, Бугай, я, конечно, доброй фее всё передам, вот только… Короче, эту тему ты уж тогда самостоятельно, ладно? Опять же гонорар дербанить не придется.

— Это с твоей стороны типа благотворительность или?

— Или. Я ж тебе говорю: с души воротит. Я лучше потом, на харламовском заказе оттопчусь.

— Ну, дело твое… Никак потихонечку сентиментальным становишься?

— Ага. Становлюсь.

— И давно за собой наблюдаешь?

— Недавно. С того самого дня, как вечерком в парке прогулялся. С Сидором… Всё, дружище. Послезавтра я вас жду. Катюшу поцелуй. И Ленку, конечно…

Санкт-Петербург,

23 августа 2009 года,

воскресенье, 12:06 мск

Костя Маркелов вот уже несколько минут стоял перед вертикалью дверных звонков. Один из них, тот который второй снизу, со щербинкой скола по окружности, он когда-то устанавливал своими руками. Давно это было. Еще в те времена, когда Костя и представить себе не мог, что станет сначала провизором, а потом и зэком с очень нехорошей статьей. Бывший провизор, бывший зэк. А теперь, похоже, имеются все шансы стать бывшим жильцом. Бывшим в квартире, в которой он родился и вырос.

«Ни хрена! — скрипнул оставшимися зубами Маркелов. — Эти твари мне за всё заплатят. Причем с процентами. По самой запредельной банковской ставке». — И с силой втопил кнопку звонка.

— Чего надо? — лениво поинтересовался открывший дверь Ильдар. С трехдневной щетиной, в застиранной и растянутой майке, в рваных трениках и в тапках на босу ногу, в интерьерах убитой коммуналки он смотрелся весьма органично.

— Здороваться надо, — не скрывая презрения, сплюнул Маркелов. Ему было неприятно сознавать, что в их квартире появились какие-то «черные». — Ты кто?

— Живу здесь.

— Я тоже. Живу. Здесь. Калугины дома?

— У них другой звонок. Вот этот.

— Я знаю, какой у них звонок. Я спросил: кто-нибудь из них дома?

— Младшая вроде.

— А мне младшая и нужна.

Бесцеремонно отодвинув Джамалова в сторону, Костя шагнул в полутемный коридор коммунальной квартиры, уверенно ориентируясь, дошел до комнаты Калугиных и, не стучась, толкнул дверь. Изображая полнейшее равнодушие, Ильдар неспеша добрел до своей конуры. Здесь, тщательно закрывшись, он пулей метнулся к давно подготовленному к работе микрофонному усилителю и запустил его одновременно с диктофоном. После чего подставил к общей с Калугиными стене табуретку, уселся на нее и надел на голову гигантские профессиональные наушники. Наконец-то началась настоящая работа. Работа, которой Джамалову пришлось ждать почти два с половиной дня…

…Элла сидела в кресле, закинув ногу на ногу. Странное дело, но она почему-то не ощущала ни малейшего страха перед неприятным визитером из прошлого. Напротив, в данный момент она с плохо скрываемой усмешкой смотрела на Маркелова, который, поставив сумку на прогибающийся под ногами паркет, переминался у порога. Костя долго готовился к их первой после нескольких лет отсидки встрече, но теперь, оказавшись с Эллой один на один, вдруг растерялся и тут же забыл загодя заученный, «нагнетающий жути» текст.