Полтора дня туда, полтора обратно, два на месте и в пятницу вечером как штык обратно. Красивое слово — штык. Отчетливое. А раз так, значит — придется. Я не страдал от собственной неисполнительности, будучи тогда инженером. Велено — будем. Скажут — сделаем. А билет есть и туда, и обратно, так как сам шеф звонил в Аэрофлот. Чего ж не успеть? От Майкопа до Туапсе три часа автобусом. Но автобус утром. Есть еще один, в час дня, но на нем уже не имеет смысла. Так вот. План был такой: в Майкопе за день управиться, и утром…

Я купил новые плавки, майку и другое полезное барахло. Дело же в Майкопе было несложным. Поговорить по пустякам, взять чертежи, оставить письма и прийти в штыкообразное состояние.

В субботу я купил бутылку водки.

— Ну, начинается. Если и дальше про закуски и вино, ты мне неинтересен.

— Дальше и про то, и про это. Но мне кажется, что я как раз интересен тебе, мастер. Закон был полусухим, и кто знает, что там за ситуация? А после дня на пляже, намаявшись, накупавшись, обалдев после длинного дня, около полуночи, в номере… Беседа за жизнь с соседом. Примерно таким, как ты. Все обсудить в галактике. Все оспорить. А вот одному оставаться в номере не хотелось. Не любил я этого никогда. Но вот только чтоб сосед не храпел. Возможны были также всякие варианты. Знакомства… Тогда отдельный номер все же предпочтительней. А номер будет. До меня в Майкоп Трунов ездил много раз, и ситуация находилась под контролем.

И я полетел. В Краснодар самолет прибыл в четыре часа утра и совершенно благополучно сел, что тогда происходило сплошь и рядом. Ожидая автобуса, я купил кулек черешни за сорок копеек, а потом еще один. И потом при малейшей возможности покупал то клубнику, то яблоки, то груши. Что видел, то и покупал. Дорвался.

Накануне я бегал по Москве. Сумку сдал в камеру хранения. Но так как камера была не автоматическая, водку свою положил в пакет и забрал с собой, так как случалось, что изымали из сумок лишнее, а хлебное вино чаще всего. Ходить по городу с водкой в пакете нужно было осторожно, чтобы не пристукнуть о парапет или другое препятствие. Это было несколько утомительно. Я два раза сходил в кино, послонялся по ВДНХ, потом оказался в Сокольниках. Уже по инерции, выполняя программу, встал в очередь в «Жигули», но, не успевая, бросил.

Теперь я был в Краснодаре, водка осталась цела, лежала в сумке, и черешни временно не хотелось. Потом подошел автобус на Майкоп. Через три с половиной часа я был там.

В столице Советской Адыгеи все пело. Государственные катаклизмы пока ее не коснулись. Люди были, по-видимому, счастливы. Из громкоговорителей, бывших совершенно всюду и работавших на все сто, лились военные марши. Как будто Адыгейское государство готовилось к войне. Так мне тогда подумалось — и я рассмеялся. До гостиницы по прямой главной улице с полкилометра или три четверти. Марши не утихали. Я улыбался всем прохожим. Они не отворачивались.

В гостинице над моими рекомендательными письмами посмеялись. Случалось и такое. Или Трунов тут в последний раз напакостил. После долгих мытарств и унижений я поселился в небольшой окраинной гостинице, нигде не указанной и не значащейся. Было далеко за полдень. Все постояльцы комнаты находились на месте и недавно закончили пить одеколон, что я безошибочно определил. В комнате находились еще трое, и все смотрели на меня красными глазами. Оставлять в номере свою бутылку было бы самоубийственным поступком. Никакой камеры хранения в гостинице не было в понимании этого смысла. Комнатка за спиной администраторши. Из нее бутылка исчезнет так же блистательно, как и из механической камеры на вокзале. Плановая проверка, поиски левых джинсов для местной фарцы и прочее. За командированными нужен глаз да глаз. И я, прикрывая сумку телом, переложил бутылку в пакет. Красноглазые конечно же отследили манипуляцию, но не решили, как быть дальше.

На заводе в этот час был обеденный перерыв, и я решил пока послоняться по городу, потом быстренько сделать дело, а уже после пообедать. Меня совершенно поразил магазин с вывеской «Хлеб». Здесь можно было ткнуть пальцем в булку или другой какой лаваш — и получить точно такой же, но горячий, через несколько минут. И не из печи СВЧ, тепло которой мертвое и противоестественное, а из нормальной электропечи, где этот хлеб и выпекался. Я порадовался, купил лепешку и, покусывая ее на ходу, отправился далее. По пути увидел персики, купил полкило за рубль с чем-то и съел, даже не помыв. Единственное, что можно было в те времена получить от такого приключения, — легкое расстройство желудка. Но он у меня еще не был испорчен импортными консервами. И тут я увидел книжный магазин. От мысли, что здесь стоит какой-нибудь нечитаный Саймак, я весь затрясся. Трястись-то следовало не от этого. Сейчас я при виде шизофантазмов на развалах лишь недоуменно улыбаюсь. Тот Саймак был лучше.

Я вошел в магазин, порадовался обилию полок, приметил что-то наверху и потянулся к переплету. Тогда-то я и услышал характерно скорбный звук, которым завершилось печальное и краткое падение на мраморный пол пакета с заветным и долготерпеливым сосудом.

Я обмер. Все замолчали вокруг. Тогда я нагнулся и медленно поднял пакет. Сбоку, почти снизу, ударила тонкая упругая струйка, и я попробовал зажать ее пальцами.

Стакан мне был нужен, тара, банка… До ближайшего гастронома пятьдесят метров. Я зашагал туда широченными шагами. Тем временем осколок прорезал пакет в другом месте, сантиметрах в десяти от первого.

«У, правительство проклятое», — проговорил я отчетливо, но правительство-то по большому счету было ни при чем, а в гастрономе оказался перерыв. На заводе перерыв, в гастрономе, везде и всюду. Только вот водка истекала на асфальт, сворачиваясь в компактные лужицы. Я озирался, как зверь. И вот оно! Автомат газводы.

«А вот бросить его. На хрена мне все это? Не ко времени. Но как же бросить, когда вез столько и берег так».

Я выждал очередь, короткую, но все же невыносимо долгую, получил в руки единственный стакан, поставил его на асфальт и начал медленно сцеживать водку.

«Ох!» — выдохнули окружающие. Я нацедил полный стакан. Сверху плавали охвостья черешни и хлебные крошки.

«Да зачем я тебя покупал-то?!» — заорал я на лепешку, еще теплую, но уже напитавшуюся с краю водкой. Я поднял стакан.

— …Так ты все-таки алкаш!

— Я сейчас рассказывать перестану. А между тем счастье так близко…

Я посмотрел стакан на свет. «А фабрика? Как же я пьяный пойду? А вез сколько! А берег!» И я с отвращением победителя выпил стакан — медленно и тошнотворно. Было жарко. Пот на мгновение перестал выступать на лице, но тут же брызнул изо всех пор. Пожалел, что выбросил лепешку. Сейчас бы откусил с сухого края. Еще, наверное, теплого.

«Ну, не оплошал», — заговорили окружающие.

«Такой оплошает. Как же».

«Стакан давай назад! Тут воды выпить не из чего». — Очередь сглотнула одновременно со мной. И одновременно поморщилась. Я наклонил пакет еще раз и нацедил еще с полстакана, мутных и горьких. Я глубоко вдохнул, выдохнул, зажмурился и теперь уже совершенно через силу, ненавистный сам себе, «дожал». Водка стояла в горле и норовила выплеснуться обратно. Я перетерпел, но тут зааплодировал мужчина, стоящий крайним и, очевидно, завидовавший. Его поддержали. Не часто же случается такое.

«Героям слава!»

«Слава героям!»

«Пойди, мужик, закуси скорей, оплошаешь».

Плошать не следовало.

Я свернул за угол, дабы сразу покинуть место происшествия, а свернув, тут же выбросил пакет, который зачем-то все продолжал нести. Тот упал с шелестом и всхлипом, будто живой.

«Странно, — подумал я, — ни в одном глазу». Но пока брал в столовке суп, утку и еще что-то, в одном глазу появилось нечто, потом в другом. А потом я стал стремительно пьянеть.

Очнулся я в гостинице от боли в голове, мерзости во рту и членах, но более всего — от ощущения неминуемого несчастья.