Заглядывать в комнату, где спала Анелька, он не стал. Не до того, нужно созывать верных людей и делать все, что нужно, чтобы отвести от себя угрозу.
Кольцо нибелунгов
История делается не только на дворцовых приемах и на полях сражений, но и в тихих гостиных, за чаем. Играют тут роль простые человеческие симпатии и антипатии, родство, дружба прошлых лет.
– А мы с фашим патюшком фместе пот азиатским солнышком шарились! – говорил генералу Николаю Платоновичу престарелый генерал Густав Густавович.
Николай Платонович понял, что немец хотел сказать: «жарились», а получилось у него смешно. Старый немец, который всю жизнь прожил в России, воевал и страдал всю жизнь во имя России, считал себя русским. И не зря. Он сделал для России много больше, чем иные русские. А главное, он спас в битве жизнь отцу Николая Платоновича.
Теперь Густав Густавович просил своего знакомца замолвить словечко за своего младшего сына. Штатский чин, к сожалению. Да и войн нынче стоящих нет, так неужто всю жизнь сыну без толку шаркать по паркетам гостиных? Где же послужить ему Родине?! Да чтобы – с толком большим?
Генерал поднял указательный палец и значительно изрек:
– Он есть мой поскребышек!
Николай Аверьянович сказал, что власть его не слишком велика, что нынче никто никаких заслуг не ценит, возле трона очень непонятные люди порой обретаются. Но он надеется, что сыну знаменитого воина, сыну героя азиатских походов найдут в державе достойное применение.
– Сделаем!
И сделал. Полгода ходили по департаментам бумаги, пока не попали на стол к царю, дело было доложено среди других второстепенных, царь не торопился написать резолюцию. Да, он слышал и от жены, что кто-то хлопотал за молодого и вроде бы талантливого чиновника. Ах, сколько теперь наваливается на него подобных просителей! Если всех слушать…
В таких высоких инстанциях на исход дела порой влияют совершенно неожиданные вещи. Австрийский посланник перед обедом прогуливался по роще с царем Александром Николаевичем. Тот посетовал на то, что в России очень трудно приживается все новое, русский любит ехать по наезженной колее, пусть даже она кривая и избитая. И как раз они проходили мимо рухнувшего наземь старого трухлявого клена.
– Что было бы ваше величество, если бы садовники не удаляли трухлявые деревья и не высаживали вовремя молодые деревца? – ответил немец, не задумываясь особо, чтобы только поддержать разговор. Но царь воспринял эти слова серьезно. Вернувшись в кабинет, он перечитал прошение Лерхе-старшего, а затем письма очень важных, титулованных рекомендателей.
Кому как не молодым, родовитым русским дворянам двигать реформы вперед? Предлагают послать молодого человека губернатором в далекий Томск? Что же, пусть будет такой смелый шаг! Оказать доверие! Таким – двигать историю вперед! Но уж очень молод… Хорошо. Пусть подождет до весны. А пока перевели бы его на должность в сибирский комитет, пусть знакомится с сибирскими делами. А к весне дать ему действительного статского советника, чтобы как-то солидности придать. А то ведь уважения от аборигенов сибирских не будет. Дать статского! Так тому и быть…
Так двадцатишестилетний Лерхе летом тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года получил чин действительного статского советника. Гражданским генералом стал!
В эту пору белых ночей щемяще пахло зацветающими деревьями. Петербуржцы стремились к мостам, каналам, на острова. Вечера проводили у фонтанов либо в театрах.
И как раз тогда в Северную столицу прибыл знаменитый Рихард Вагнер.
Отец Германа сам плоховато говорил по-русски, а детей воспитывал в русском духе. Но кровь, кровь! И, воспитанный на Пушкине и Лермонтове, юный Герман чувствовал невольное волнение при звуках «Нюренбергских мейстерзингеров».
О, лестницы и банкетки! О театральные и дворцовые закоулки! Конюшни с дорогими лошадьми! Зеленое сукно карточных и бильярдных столов! Вы есть сводники и разлучники, шептуны и подмигивальщики.
И молодой Лерхе слушал про «кольцо Нибелунгов». О! Это кольцо давало власть над миром!
А после концерта шел он в сиянии звучавших в нем мелодий. Сияли театральные свечи и зеркала. Впереди его шел директор театра, в жилет которого он только что затолкал несколько сининеньких.
Прошли между свисавших из тьмы веревок и тряпок, по пропахшим пудрой и потом закоулкам, в кабинет. Там сидел и пил из высокого бокала пиво сам знаменитый композитор. Рядом с ним сидел другой немец: длинный с худыми приподнятыми плечами, совершенно белыми, бесцветными волосами, и бесцветными же глазами.
Герман начал было говорить, но понял, что немецкий у него очень неважный, перешел на французский, с вкраплением русских слов. Потом махнул рукой и сказал директору:
– Переведи ему, что моя прародина – Германия. Я люблю его музыку, хотя я русский до мозга костей!
Директор, говоривший на всех европейских языках, перевел.
Вагнер кивнул, налил Лерхе бокал шампанского, потом снял с пальца перстень с красным камнем и примерил его на указательный палец Германа. Перстень подошел. Перстень этот был фальшивого золота, да и камень был дешевым самоцветом, таких перстней у Вагнера в кармане было десятка два, подарив кому-нибудь один перстень, он тотчас надевал на палец другой такой же для следующего подарка. Но Лерхе об этом не знал. Приятно было, что перстень этот – с руки знаменитого композитора и что после этим можно будет хвастать.
– Кольцо Нибелунгов! – подмигнул Вагнер.
– Дорогой маэстро! – обратился к композитору Лерхе. – Я удивляюсь творческим людям. Скажите, как приходит к вам вдохновение. В каком образе? Вероятно, в образе прекрасной незнакомки?
– Может быть! – хитровато прищурился Вагнер. Вдохновение приходит по-разному. Оно рождается из неосознанных движений души. Впрочем, мой русский друг Михаил Бакунин, с которым мы сражались рядом на баррикадах Дрездена, говаривал, что в наши дни кольцо Нибелунгов вполне может заменить пакет биржевых акций! – рассмеялся композитор и спросил: – Вы не владеете пакетом акций?
– Господин Лерхе – действительный статский советник, – сообщил Вагнеру директор театра, – он занимается вопросами Сибири и ведает огромными странами и просторами.
И тут бесцветноволосый вскочил, сгорбился, изображая поклон:
– Считаю за честь представиться господину Лерхе! – при этом альбинос опрокинул стул и пролил вино из бокала. – Я есть Улаф Страленберг!
Германа подивило то, что иностранец довольно сносно говорит по-русски. Он оказался шведским ученым. Он умолял помочь получить ему разрешение на поездку в Сибирь для научных опытов. Рекомендации королевского географического общества, письма от видных европейских ученых у него были, но странным образом утрачены…
Улаф прежде никогда не покидал Европы. Многие в Швеции его желание исследовать далекую Сибирь одобряли, но денег на поездку никто не выделял. Отец Улафа продал рыбокоптильню и кожевенную мастерскую. Чего ни сделаешь ради единственного отпрыска, пусть и непутевого!
В момент прощания на причале отец умолял Улафа экономнее тратить деньги и никому не доверять. Матушка рыдала и умоляла Улафа отказаться от поездки в Сибирь… это же край, где люди имеют одну огромную ногу и два рта, а питаются человечиной… Она сама читала в одной правдивой книжке…
Улафу было жаль стариков, но что он мог поделать? На его груди, на прочном шелковом шнурке висела бронзовая пластина – изображение оленя. Этот амулет звал в путь, к неведомым опасностям и приключениям.
Улаф долго стоял у борта судна и махал большим клетчатым платком до тех пор, пока земля Швеции не растаяла в тумане.
В кают-компании Улаф познакомился с одним человеком, который утверждал, что он тоже швед, но настолько обрусевший, что не знает ни слова по-шведски. Он родился в Петербурге, назвали его Петром, а фамилия его была Юханссон. Это был вертлявый рыжебородый весельчак. Он ездил в Стокгольм заключать торговую сделку и теперь возвращался домой. Юханссон обещал свести Улафа с важным сановником, который за определенную плату оформит все нужные документы. Юханссон отвезет ученого в нужный департамент.
