Как тут не сглотнуть соленую слезу, не зарыдать о своей загубленной жизни? Она тяжелая, она неприютная, и только на одну песчинку радости целые горы горя даны нам на веку.

Пьяные золотоискатели подносят Ивану стакан вина, ставят сверху на гармошку. Он чуть отпивает, остальное передает половому. Тот сливает все в кувшин, опять продает. За день-то Ивану поднесут сто стаканов, никак не меньше.

Золотоискатели гуляют здесь непростые. Дикая артель. На свой страх и риск забрались мужики в страшные дебри, на неведомых речушках намыли золотую крупицу, именуемую пшеничкой, теперь в Томск приехали пропивать.

В драных штанах с внутренней стороны нашиты потайные карманы, там тянет великой и приятной тяжестью золотая пшеничка. Горсть сыпанешь на весы, а тебе за это – и вино, и жареное, и пареное.

Сашка Ноздря куражится пьяный, спрашивает:

– Как эта сладкая называется?

– Крем-брюле.

– Ага, хрен-бруле! Сорок штук подай!

И жует, и вином запивает, и самокруткой дымит.

– Хрен-брюле!

Вот уж и ночь на дворе. И базар затих. А в «Парижском шике» все гуляют, только окошечки ставенками прикрыли. Иван с гармошкой домой ушел. Две красотки вышли и перед пьяными «пшеничниками» танец египетский делают.

– Ебипет! – радостно смеется Ноздря. – Сам черт велит напоить баб до чертиков! Бабы, годи!

Женщины, показав голые ноги, скрываются в соседней комнатушке. Мужики кидаются туда. Тащат стаканы с вином. Прятушки какие-то! Были бабы, нет баб! Куда делись?

Вдруг пол под мужиками проваливается, и летят они в глубокий подпол, прямо на вкопанные в землю острые пики. Там в нише стоят двое с кистенями на палках, добивают упавших, затем зажигают фонарь, потрошат «пшеничку» из потайных карманов.

Славно погуляли покойнички! Некоторые, еще не совсем покойнички, постанывают. Ничего! Сейчас их по подземному ходу отволокут к Ушайке, тут и тащить-то всего метров пять-шесть. Повернуть камень, прикрывающий вход да скинуть мужиков в Ушайку, вот и концы в воду! А завтра еще придут гулять другие золотодобытчики.

В задней комнате заведения сидят двое: тот самый человек, что назвался Улафу Лошкаревым, и еще один – маленький, с короткими ручками и ножками, большой головой и пристальными рачьими глазами.

Маленького так и зовут Рак, а второй – Петька Гвоздь. Большой взвешивает золото и считает деньги. Маленький сосет сигару, не мигая, смотрит красными буркалами.

– Не проболтался бы кто из наших, – говорит Гвоздь, – я в этой избе каждый вечер, как карась на сковородке сижу!

Рак смотрит на него пристально:

– Притомился, что ли, без дела сидючи? Такую работу любая баба сделает! Мало плачу?.. Тяжело золотишко, да вверх тянет! Вот и подымайся, пока дозволяют. При мне больше ныть не моги. Я иных на кол сажаю, а они еще спасибо мне говорят, понял?

Гвоздь чувствует этот тяжелый взгляд, как паутину на лице. Он уж и не рад тому, что сказал. И холодный пот его прошибает.

А Рак продолжает:

– Мы портные. У нас игла дубовая, а нить пеньковая, а портной – под мостом. А я закройщик. Как скроил, так и шей. Кто меня заложит, дня не проживет. Не просто умрет, а будет страшно жалеть, что вообще на свет появился…

– Что ты, Рак, я тебя вовек не продам!

– Ну, и крути рогами. Хотя я сам все вижу. Ты говори, если, кто сдать нас хочет, лахман сделаем!

– Шершня опасаюсь.

– Чего опасаться? Ты его не тронь, он тебя не тронет, крючок, как крючок. Мы ему с кабака платим, остальное его не касается. Я ему столько плачу, что у него рот глиной замазан. Лишь бы чего лишнего не узнал, а то тогда вдвое больше платить придется. Если какая стерва проболтается, – загрызу!

Маленький Рак оскалил странные, совершенно коричневые, зубы в улыбке. Он закурил новую сигару и сказал:

– Помнишь, я тебе про магазин Ванштейна говорил? Сейчас брать пойдем. Только переоденемся.

Через полчаса в дом Ванштейна постучали двое. Оба с длинными рыжими волосами, но один горбатый, среднего роста, а второй прямой, очень высокий. Магазин уже был закрыт. Исаак Ванштейн спустился со второго этажа, где была его квартира, на первый этаж, в магазин. Приоткрыл дверь, не снимая, цепочки, увидел двух господ в шикарных пальто и цилиндрах и спросил:

– Что господа хотели?

– Желаем сдать бриллиантовое ожерелье! – сказал длинный. – Поиздержались в пути, отдадим за полцены.

– Покажите.

Горбатый повесил ожерелье на палец. Отблеск свечи, которую держал Исаак, упал на камни, и они заискрились.

– Оно, извиняюсь, не фальшивое? – спросил Исаак, хотя сразу же понял, что камни настоящие, но надо было поломаться, сбить цену. – У нас нынче в кассе и денег почти нет.

– Отдадим за полцены! – повторил длинный.

– Проходите! – снимая цепочку, пригласил Ванштейн.

Двое вошли в магазин, Исаак запер дверь на крючок, взял у горбатого ожерелье и стал рассматривать камни через лупу:

– Все же мне кажется, камни поддельные!

Высокий стоял, покачиваясь, словно был пьян, его длинные руки в черных перчатках болтались, как у паяца. Что-то было в гостях странное, Ванштейн еще не понял – что именно, но сердцем ощутил нехорошее.

Горбатый сказал:

– Ну, хватит дурочку корчить, открывай витрину и складывай все, что там есть, вот в этот мешок!

– Роза! Абрам! Помогите! – завопил Ванштейн.

По лестнице, в одной нижней сорочке, сбежала Роза, увидев, что горбатый наставил на ее мужа пистолет, она стала оседать, схватившись за сердце.

Длинный сказал горбатому:

– Немедленно дай дамочке валерьяновой настойки!

– Ну ее! – огрызнулся горбач.

– Кому сказано?

Горбатый сунул пистолет в один карман, из другого кармана вынул пузырек, вытащил пробку, подскочил к Розе и влил ей в рот с полпузырька.

– Остальное пусть выпьет господин ювелир! – скомандовал длинный. – Пусть господа евреи не волнуются. Пусть им будет хорошо. Пусть они поймут, что не в деньгах счастье. Деньги, ценности закабаляют человека. Он плохо спит, он все время думает, что его могут ограбить. В сущности, денег человеку надо совсем немного, только, чтобы иметь одежду и скромную здоровую еду, все остальное только мешает ему жить…

В этот момент приказчик Абрам Хаймович попытался незаметно выйти через черный ход, чтобы вызвать полицию. Длинный обернулся. Раздался выстрел и Абрам упал. Ванштейн видел, что руки у длинного болтались, как и прежде, а выстрелил он как бы грудью. Это так поразило Ванштейна, что он вообще перестал что-либо соображать.

Длинный и горбатый быстро забрали все драгоценности из витрины, вскрыли сейф и его опустошили тоже. Потом длинный сказал Исааку и Розе:

– У вас на стене очень хорошие часы. Смотрите на стрелки. Полчаса не двигайтесь, иначе будет плохо. Через полчаса выпейте еще валерьянки, мы оставим еще один пузырек. Валерьянка первосортная. Я сам настаивал корень на спирте. Выпьете и ляжете спать. Теперь уже вам не о чем будет беспокоиться. А утром обратитесь в бюро Гельмана, он позаботится о бедном Абраме. Не надо было Абраму спешить в полицию. Спешить – вообще вредно. Адью!

На улице длинный и горбатый подошли к ожидавшей их карете. Тут длинный вдруг скинул пальто, к рукавам которого были пришиты набитые ватой черные перчатки. Горбатый помог длинному слезть с ходулей. И тот стал коротким.

– В карету! – крикнул он.

Карета помчала. Теперь и горбатый снял пальто и вынул из него искусно сделанный из подушки горб. Оба сняли парики. Рак рассмеялся:

– Вот уж помечется господин Шершпинский, разыскивая двух рыжих, одного длинного, а другого горбатого! У него и ума не хватит, чтобы понять что-нибудь. Это ему не полячишек гробить, не в карты играть.

А в эту самую минуту, человек, о котором толковал Рак, стоял на малиновом ковре, сияя пробором набриолиненных волос.

Ковер этот был постлан в зале для приемов в губернаторском доме, в нем тонул звук шагов.

Герман Густавович прибыл из экспедиции с Алтая, загорелый, обвеянный ветрами гор и пустынь.