— О, боже! Опять! Это — невыносимо! Карпыч, ты что, намерен сорвать нам занятие?! Для твоего сведения повторяю, на следующей неделе мероприятие — из Канады приедут большие люди.

Карпыч виновато развел большие руки.

— Марк Сигизмундович, ты это … не серчай. Не хотел я. Туфтяй двух гаденышей с помойки приволок. Пришлось повозиться — дикие, ведь, сам понимаешь. — Усач опустил глаза. — Давай без жалоб, а? Хозяин и так на меня волком смотрит.

— Что?! — Высокий голос резанул слух. Танцор манерно отставил ногу, картинно демонстрирую вспыхнувшее негодование. — Как все разбалаганить, это — нормально?! А как отвечать — я больше не буду.

— Ну, ты сам пойми — с улицы они. Обколотые или обнюханные, хрен их знает. Вот и орут.

— Отмазался, да? — Демонстративно выпятив губу, танцор опять повернулся спиной. — И про вчерашний дебош тоже умолчим?!

Про дебош Карпыч вспоминать не хотел еще больше. Горшок с фикусом и старый радиоприемник пали невинными жертвами. Карпыч помнил это смутно, зато Марк ничего не забыл.

Усач сквасил жалостливую физиономию.

— Марк Сигизмундыч, что ты, в самом деле?! Могу же я иногда, ну…, - Карпыч мучительно подбирал слова, — … ну, стресс снимать. Вот и вышло ненароком. А про пацанов ты не думай — прыткие пацаны. В смысле — энергичные. Глядишь, новые таланты для тебя выищутся.

— Таланты! — Танцор повернулся к ученикам. — С такими талантами, хоть кол на голове чеши, проку мало. Все вбивать по сто раз приходится. На носу выступление, а эти балбесы даже ногу ровно вытянуть не могут. Только раздвигать и научились. Я уж не говорю про пируэты. Бог мой, если бы мама знала, чем мне придется заниматься! А ведь меня даже приглашали в Большой.

— Сигизмундыч, — Усач виновато переминался. — Я все понимаю, но давай без кляуз, а?!

Марк посмотрел на просительную позу большого сильного человека и удовлетворенно фыркнул.

— Ладно. Не скажу.

— Ну, вот и хорошо. А за мной не заржавеет, — теперь Карпыч улыбался по-настоящему. — Ты же знаешь.

— Знаю. Но на большее не рассчитывай!

Карпыч уже собрался закрыть за собой дверь, как Марк встрепенулся.

— Карпыч, погоди.

— Чего?!

— А у этих, новеньких… я что-то не посмотрел. Как мордашка? Ничего хоть?

— Мордашка?! — Карпыч недобро хохотнул. — Ебало! Разбитое все!

Танцор непроизвольно сморщился.

— Фу, как грубо! — И тут же, будто на шарнирах, повернулся к воспитанникам. — Мальчики, заткните свои ушки и не слушайте эту мерзость!

Но мальчики уже все слышали и, заговорщицки улыбаясь, переглядывались между собой. Довольный получившейся шуткой, Карпыч не сдержался, расплылся в золотом оскале.

«Животное! Еще хохмы свои мужицкие отпускает! Хозяин за порог, он и нажрался, как скотина. А сейчас, будто и не было ничего, стоит, ухмыляется. Ничего, колхозник, попляшешь ты у меня еще!» Танцор резко хлопнул в ладоши.

— Встали, встали, встали!

Неохотно, мальчики поднялись и приняли исходную позицию. Педагог кинул взгляд в зеркало, Карпыча он уже не замечал.

— Витоша, осанку, спинку держи! Та-ак! Умничка! А попку?! Выше — прогнись. Молодец…. Коля, что это?! Почему ноги в коленях согнуты? Подтягивай! Отлично! Молодец, если сегодня будешь делать все на отлично, останешься в моей комнате. А остальные — Жорик, Сева, Юра — плохо! Очень плохо!

Получившие неуд, пацаны старались вытянуться в требуемую позицию, но кривые ноги почти не давали шансов. Так и не поняв, нужен он здесь еще или нет, Карпыч стоял в проеме и наблюдал за репетицией. Манеры тощего придурка он знал, как «отче наш», оттого и опасался, что удалившись по-английски, может нарваться на новую обиду. «Кобыздок! Прыгает, жопой мосластой вихляет, корчит из себя что-то. Тьфу! Взять и растереть!» Раскалывавшаяся голова требовала опохмелки, а, прыгавшие перед глазами ноги только усугубляли и, без того навалившуюся, тошноту. Карпыч повернулся к двери, как Марк неожиданно и даже миролюбиво произнес.

— Карпыч, скажи же им — ведь плохо?!

— Что плохо?

— Плохо позицию держат?!

Вдаваться в демагогию уже не было сил. В горле стоял тошнотворный ком, готовый вот-вот выпваться наружу, и Карпыч только отмахнулся.

— Плохо — хорошо. Марк, что ты жилы рвешь?! Один хрен: будет заказ — поедут в баню! Не будет — хоть ты Нуриева из них сделай, все равно в подвале сидеть!

И, не дожидаясь реакции, закрыл дверь. Музыка и Марк остались позади.

Заведение, куда привезли Максима и Пашку, приютом можно было назвать с большой натяжкой. Мальчики от десяти до четырнадцати жили здесь иной, совершенно непохожей на детскую, жизнью. Ребят кормили, одевали и даже немного учили. Но только двум дисциплинам: хореографии, которую вел бывший солист, а после — хореограф заштатной филармонии Марк Шапиро и английскому языку, который мальчикам преподавала выпускница Донецкого пединститута Марина Ляховская. Оба преподавателя к детям относились вполне доброжелательно Правда, в случае с Марком доброжелательность эта была с определенным уклоном.

Как классический танцор, прошедший нижние ступени танцевального Олимпа, Марк нес в себе грех, который по библейски именовался мужеложеством. Современное название половой ориентации Шапиро именовалось еще проще — гомосексуализм. И она (ориентация) сквозила из него, как вода из частого сита. Мягкие кошачьи движения, высокий гнусавый голос, жеманные, как у женщины, улыбки. Даже привычка держать предметы — двумя пальцами с отставленным третьим, и та выдавала в нем голубую натуру. Но, несмотря на непонимание общества, Марк не стеснялся своего греха, напротив — гордился им, хоть и не выставлял напоказ. Он искренне считал натуралов чудаками, не понимающих, какое удовольствие несет однополая любовь. «Никто не может понять лучше, что хочет мужчина, кроме другого мужчины. Насколько нужно быть идиотом, — рассуждал про себя Марк, — чтобы, не испробовав запретного плода, судить о его горечи».

Но преданность голубой идее дорого обошлась Шапиро. Классической семьи, также как и потомства, по этой причине он не имел, а немногочисленные любовники, увы, остались в прошлом. Хотя и в молодости интимные связи редко приносили ему существенные дивиденды. Гораздо чаще — разочарование. Приглашение в Большой театр, про которое он любил вспоминать, было из той же оперы. О том, насколько оно могло быть реально — даже повзрослев, Шапиро думать не хотел. Крушение собственных иллюзий — неоправданный мазохизм, считал он. И последний вывод был похож на правду.

Тот вечер он коротал в кафе на Арбате. Знакомцев, как назло не было, равно, как и свободных столиков. Официант подсадил к нему соседа — импозантного мужчину, немногим более сорока и принял заказ. Бутылка коньяка — сосед не жадничал, интересный разговор — юноша умильно строил глазки. И ниточка симпатии обвила их легко и незаметно. Узнав, что Марк танцует, новый знакомец всплеснул руками.

— Боже мой, а ты хоть представляешь, с кем ты сейчас пьешь?! — Мужчина приосанился. — Ну вот, как ты думаешь, с кем?

— Не знаю, — Марк залился мелкими смешками. — Ну, может.… Нет, не могу ничего придумать. Мужчинка, вот кто ты!

— Это понятно, — знакомец улыбнулся. — А еще?!

— А еще — интересный мужчинка!

— Марик, я — администратор…. Слушай внимательно! Администратор Большого театра! Понял теперь, с кем ты коньячок кушаешь?!

— Неужели?! И что?!

— Ты еще спрашиваешь?! Я же могу поспособствовать, так сказать. Хочешь?

— Что?!

— На сцену хочешь? Главную роль не обещаю, но шанс могу дать.

— Не может быть, — Марик хохотал, но уже засомневался: «А может и впрямь из Большого?!»

— Я серьезно.

— И когда можно придти на просмотр?!

— Сложно так сразу сказать. Мне нужно кое с кем поговорить. Но — это потом. А сейчас давай еще выпьем.

Уже в номере, лежа на жестком казенном матрасе и выдыхая табачный дым, администратор рисовал ему будущие горизонты.

— Марик! Большой еще будет горд оттого, что такой талант, как ты, коснется его сцены своей пятой! Понимаешь, горд!