— Люк, говорю, открывай! — Громкий рев заставил мальчика вздрогнуть. Он вскочил, схватил ручку, торчащую из пола, и рванул на себя. Под ногами, пугающей чернотой, образовался квадрат. Максим увидел ступени. Уходящие вниз, они соединяли два мира — свет и тьму. Оборвыш попятился назад.

— Куда?! В люк полезай!

Максим не шевелился, лезть в подземелье не хотелось.

— Ну что — оглох? Говорю, вали туда!

— З-зачем?!

— Затем! Сейчас объясню!

Схватив за шею, усач подтащил мальчика к краю квадрата и мощным пинком придал ускорение. Считая гудевшими ребрами ступени, Максим полетел вниз. Следом — Пашка. Тело друга, будто мучной куль, скатилось вниз и, упав на пол, не шевелилось. Максим открыл глаза — Пашка не двигался и даже не стонал. Друг лежал в полуметре, бледный, грязный, в кровяных подтеках. Максим протянул руку, толкнул его в плечо, Пашка не реагировал. Приподнявшись, приложил ухо к груди — дыхание, вроде, было. Медленно, едва заметно, но мальчик дышал. Максим посмотрел наверх, теперь квадрат света, из которого они выпали, исчезал. Усач закрывал люк.

Напротив ожидания темнота не наступила. Откуда-то из глубины виднелся свет. Он лился из-за угла импровизированного предбанника, на полу которого они лежали. Максим сделал несколько шагов. Небольшой коридор. Мягкий войлочный ворс. Пол, стены, потолок — вокруг все было покрыто войлоком. По обеим сторонам находились двери. Также обитые материей, двери создавали иллюзию непроницаемости и защищенности. В подземелье стояла тишина.

Максим повернулся, подошел к Пашке и встряхнул его за плечи. Бесполезно. Пашка не реагировал. Осознав безуспешность попыток, Максим отпустил друга и решил немного изучить окружающее пространство. Впрочем, ничего нового он не увидел. Мягкие стены, мягкие двери и все. В антураж привычных приютов и распределителей ни дом, ни его подвал как-то не вписывались.

Максим осторожно двинулся вперед, как сверху донесся протяжный скрип. Подняв глаза, мальчик увидел, что по ступеням спускается красномородый усач. Он мог быть воспитателем, физкультурником или учителем труда, но внешне ни на одного из них мужчина не походил. Выражение его опухшего лица тоже не сулило ничего хорошего, и Максим хотел уже дать деру. Но бежать было некуда, коридор не подразумевал продолжения. Карпыч равнодушно смотрел, как пацан, словно стриж в клетке, стучится во все двери и медленно пошел на него. Максим пронзительно, чтобы услышали все, кто мог, завопил: «А-а-а!».

— Чего ты орешь?! Остынь уже!

Воткнув руки в бока, Карпыч спокойно ждал, окончания истерики. Но заканчивать пацан не собирался — продолжал истошно барабанить и ломиться в мягкие двери. В одну, другую.… Стукнуть в третью Карпыч ему не дал. Размашисто, большая ладонь впечаталась в затылок. Максим полетел на пол.

— Ты чего — мало пиздячек словил?! Еще хочешь?!

Открыв рот, жертва все же замолкала и испуганно взиралп на истязателя. Будято оценивая шансы — стоит ли опять кричать?! Карпыч лениво зевнул и тут же скривился — по перепонкам врезал крик.

— А-а-а-а! Спасите, убивают!

«Дебил что-ли? — Карпыча взорвало раздражение. — Я ему по башке, а он опять!» Но у «дебила» была своя логика: «Должен же здесь быть кто-то еще. Если это — приют, то кроме этого красномордого здесь должны быть учителя, медичка, повар. Хоть кто-нибудь, кто в силах остановить его. Надо просто громче крикнуть и, кто-нибудь обязательно услышит». Максим крикнул так, что, казалось, голосовые связки вот-вот лопнут. Но первым лопнул Карпыч. Пинком в живот, словно надоедливую муху, припечатал к стене и устало выдохнул.

— Блядь, какой ты тупой. Еще раз вякнешь — задавлю. Как клопа!

Держась за живот, Максим сполз по стене. В тело, будто всунули булыжник — он давил и не давал дышать. Карпыч хмыкнул: «Кажись, дошло». Оставив мальчика у стены, он подошел к Пашке. Тот так и лежал, неподвижно, в полной бессознанке. Усач схватил его за ноги и волоком потащил по коридору. Голова мальчика моталась из стороны в сторону, но ему, похоже, было все равно. Пашка был вне игры. У одной из дверей надзиратель остановился, достал связку ключей. Открыв, уже изнутри потащил худые лодыжки на себя. На пороге голова мальчика застряла, стукнулась о косяк и неожиданно ожила. Пашка открыл глаза. Опухшая морда и красные мощные руки, тащившие в неизвестность — видение напомнило кошмар. Рьяно подпрыгнув на спине, мальчик дернул ноги и рванулся. Порядком утомившийся усач подобной прыти не ожидал: левая нога выскользнула из клешни и тут же въехала в пах. Удар вышел не сильным, но точным. Карпыч ойкнул, выпустил вторую ногу и схватился за ушибленное место. Большего Пашке и не нужно было. Он вскочил и уже хотел рвануть прочь, но тяжелая кувалда сложенных пальцев настигла его в самый ответственный момент. Максим не видел, но отчетливо слышал Пашкин крик, несколько тупых ударов и хриплые рыки. Исход схватки был предопределен.

Закрыв глаза, теперь ему хотелось казаться мертвым. У мертвецов, думал Максим, наверное, ничего не болит, они не испытывают боли, голода, озноба или похмелья. Рай, а не жизнь. Его же тело гудело монотонным гулом. Или это только чудилось? В любом случае, получать новую порцию тумаков очень не хотелось. Максим решил не противиться.

Но «умереть» сразу не получилось. Раздавшийся в коридоре голос заставил открыть глаза.

— Карпыч! Что такое — ну? Сколько можно?! У нас тонкий творческий процесс, а ты этими жуткими воплями все обрубил!

Максим открыл глаза и увидел, что из проема другой двери выглядывает лицо немолодого человека. Сдвинув брови, лицо складывало тонкие губы в звуки и слова. Человек был худощав и по виду, даже болезнен. Черные волосы его были аккуратно уложены и блестели, будто лакированные, а лоб был повязан широкой тесьмой. Человек вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

— Карпыч, ты меня вообще слышишь?!

«Не иначе, танцор какой-то, — Максим разглядел, что мужчина был облачен в балетное трико и кожаные тапочки. Может, хореографию преподает, как наша Эмма Павловна из детдома».

Человек тем временем вплотную подошел к Карпычу.

— Я тебе говорю! Что ты молчишь?

Карпыч что-то пробурчал. Что — ни Максим, ни человек в трико не поняли.

— Ну, хорошо — не хочешь говорить, тогда я скажу. У нас скоро мероприятие. Понимаешь? Важное! А если что-то не так, то Хозяин с меня спросит, почему они, — человек махнул рукой в сторону своей двери, — ничего не умеют. И я буду вынужден признаться, что в обстановке хаоса и диких криков, даже медведей под дудку плясать не выучить. Не то, чтобы…

Карпыч был непробиваем. Порядком утомившийся, он понимал, что порцию истеричных криков остановить было невозможно, потому предпочитал молчать. Человек в трико досадно махнул рукой и рванул обратно. Резкий хлопок двери погасила ткань. Карпыч выдохнул, вышел следом и подошел к Максиму. Мальчик неподвижно лежал у стены. Усач наклонился, схватил худые ноги и также волоком потащил по коридору. В комнату, где уже лежал Пашка. Ковер раздирал кожу — но Максим предпочитал молчать. Он представлял себя трупом. Без голода, жажды или боли. И даже, когда в двери заскрежетал ключ, он не открыл глаз. Мертвым было куда проще, чем живым.

Приоткрыв дверь, Карпыч осторожно заглянул в зал. Виновато переминаясь с ноги на ногу, ждал, пока человек в трико повернется к нему лицом. Конфликт нужно было уладить. В воздухе витал фортепианный этюд. Приседая и закручивая сухую кисть, танцор объяснял что-то ученикам — пятерым мальчикам десяти-двенадцати лет. В легких стрингах, дети сидели на полу и внимательно следили за движениями наставника.

— Смотрите! Смотрите на мою кисть! Видите?! Она не болтается, как хвост. Она пишет в воздухе узор. Вы понимаете это?! — Танцор, выгибал кисть под неимоверным углом. — Вот так выгибаем кисть, вот так.

Он перевел взгляд в зеркало и увидел, что ученики за его спиной поглядывают в другую сторону. Что-то произошло, их опять кто-то отвлек. Обернувшись, он увидел в проеме Карпыча.