– Сразу надо было объяснить, – буркнул Григорьев.

Он поднялся из кресла и подошел к окну. На город опустилась ночь. Одинокий фонарь тщетно пытался отогнать тьму.

– Ты не стой там, – посоветовал Бородин.

– Почему?

– Стрельнут.

– У меня врагов нет, – сказал Григорьев, не оборачиваясь.

– А все равно страшно.

Григорьев наконец обернулся.

– А ты боишься, Андрей? – спросил с внезапно проснувшимся интересом.

– Чего?

– Того, что могут убить.

– Да, – ответил Бородин.

И как-то так по-особенному прозвучал его ответ, что Григорьев насторожился и внимательно посмотрел в глаза собеседника.

– Плохо выглядишь, – сказал наконец. – Я только сейчас заметил. Какие-то проблемы, Андрей?

– Да нет, в порядке все.

– А почему же глаза такие?

– Какие?

– Ну, не знаю. У тебя взгляд смертельно утомленного человека.

– Устаю, наверное.

– Э-э, нет. Здесь другое.

Григорьев даже покачал головой.

– В семье все нормально?

– Да, – односложно ответил Бородин.

– А на работе?

– Да.

– Так в чем же дело?

Бородин тяжело вздохнул.

– Не знаю, Славик. Мне кажется, нервы стали ни к черту. Всякая дрянь в голову лезет.

– Что именно?

– Не могу даже объяснить. Все время тяжело на душе, настроения – ноль, людей вокруг ненавижу абсолютно ни за что. Все время мерзко, плохо, гадко.

И опять Григорьев покачал головой, произнес:

– Это не годится никуда, Андрюша. Тебе надо отдохнуть. Поезжай куда-нибудь, захвати с собой Ингу свою и мотни – в Париж, в Ниццу, да хоть в Якутию. Побезумствуй, это мой тебе совет, будь диким, чтобы после всего Инга потом целый год к себе мужиков не подпускала, чтобы устала она от тебя, твоя усталость ей перейдет, а ты снова будешь как огурчик…

Григорьев и сам увлекся и много еще что сказал бы, но оборвал фразу на полуслове, потому что Бородин вдруг произнес негромко, но оттого еще более страшно:

– Меня убьют, Славик.

Григорьев опешил, но не верил, думал, что ослышался, и потому переспросил:

– Что?

И даже голову чуть повернул, чтобы лучше слышать.

Они с Бородиным знались очень давно, с самой учебы в университете, и впервые за все годы Григорьев видел своего друга в таком жутком состоянии.

– Я же говорю: нервы ни к черту. Все время кажется, что впереди ничего нет – крах.

– Разориться боишься?

– Да нет, чепуха все. Я и сам не знаю, чего боюсь. Не сплю ночами, работать не могу, все из рук валится. Жутко устаю, во второй половине дня – будто старик, сил уже не остается ни на что.

– А в чем причина, Андрей?

– Не знаю. Иногда посещают меня мысли о близкой смерти.

– Самоубийство?

– Нет. Временами кажется, что меня убьют.

– Кто?

Бородин пожал плечами.

– Если бы знать – убил бы первым. А так – страх, неосознанный, неконкретный. На улицу выхожу, к машине, и внутри меня все сжимается, кажется, что вот-вот выстрелят…

Замотал головой, закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Григорьев поставил рюмку с недопитым коньяком на стол, заложил руки в карманы.

– Это у тебя стресс, Андрей. Такое бывает. Депрессия. Ты таблетки пьешь? Антидепрессанты какие-нибудь.

– Ничего я не пью.

– Напрасно. Вся Америка на антидепрессантах сидит. А нам это и подавно прописано.

– Чушь это все.

– Не чушь. Я тебе одного врача присоветую, Каспаров.

– Что, фамилия у него – Каспаров?

– Нет, – улыбнулся Григорьев. – Его фамилия Морозов, Просто он в своем деле – чемпион, Каспаров. Понял? По всяким таким душевным делам – крупный спец.

– Психиатр, что ли?

– Ты чего так пугаешься-то? – Григорьев засмеялся и потрепал друга по плечу. – У нас уже не социализм, психиатров бояться не надо.

– Ну их всех к дьяволу!

– «Борис, ты не прав!» – опять попытался расшевелить собеседника Григорьев. – Нет, если по-прежнему хочешь по ночам вскакивать в холодном поту, как прежде, то я не настаиваю. Но если сохранилась тяга к жизни…

– Чем он мне помочь-то может? – спросил Бородин.

– К жизни тебя вернет. Опять научишься улыбаться, спать будешь спокойно, девушкам комплименты делать…

– Телефон у тебя есть?

– У меня? Мой телефон?

– Твой телефон я знаю! – угрюмо-раздраженно произнес Бородин. – Каспарова этого твоего телефон мне нужен.

– A-а, – протянул Григорьев и извлек из кармана записную книжку. – Сейчас найдем.

Продиктовал номер телефона. Бородин записал.

– Все, – сказал Григорьев. – Я поехал. Поздно уже.

Часы показывали половину одиннадцатого. Уже у самых дверей Григорьев поинтересовался, будто только что вспомнил:

– Я, кстати, спросить тебя хотел. У этой твоей Инги есть самец?

– Есть. – На лице Бородина отразилось жалкое подобие улыбки. – Какой-то банковский клерк.

– Конторская крыса?

– Но только больших размеров.

– Метр восемьдесят?

– Как бы не два.

– Ого, – сказал Григорьев. – Что же он в баскетболисты не пошел?

– В банке больше платят, наверное.

– Ну и черт с ним.

– С кем?

– С баскетболистом.

– Да не баскетболист он, – Бородину надоел этот обмен мнениями.

– Тем хуже для него. А ты, я думаю, меня простишь.

– За что?

– За Ингу.

– Да не сплю я с ней, с чего ты взял?

– Ну так тем более – моя совесть будет чиста.

Едва Григорьев вышел в приемную, охранники, до тех пор подремывающие в мягких креслах, одновременно вскочили, демонстрируя готовность проследовать за хозяином хоть на край света, но министр задержался у стола, за которым сидела секретарша. Инга подняла голову, ее серые глаза смотрели доброжелательно и одновременно с вызовом.

– Хороший кулон.

Инга чуть склонила голову, изображая непонимание.

– Хороший кулон, – повторил Григорьев и легонько дотронулся пальцами до золотой вещицы на шее Инги. – У вас, кажется, есть вкус.

– Ничего особенного, обычная штамповка.

– Но выглядит прелестно. Хотя вы правы, наверное, ничего нет лучше штучной работы. Вы разбираетесь в украшениях?

– Постольку поскольку.

– Я вас как-нибудь украду на часок, – заговорщицки улыбнулся Григорьев. – Хочу сделать подарок моей матери – что-нибудь из золота, и если бы вы помогли мне выбрать…

– Где-то в магазине?

– Нет, что вы! – Григорьев даже руками замахал. – Решье на днях привозит в Москву свою коллекцию. Вы слышали о Решье?

– Нет.

– Ювелир, очень модный. Поставляет золотые украшения королевским домам Европы. И вот он свою коллекцию привозит в Москву. Изумительные вещи, я видел каталог.

– Будет выставка?

– Да, но только закрытая. Для тех, кто может позволить себе купить что-то из этих вещей. Пятьдесят тысяч долларов – минимальная цена. Хотите взглянуть?

– Конечно.

– Так я заеду за вами.

– У меня работа, – сказала Инга с кокетливо-наивным со-мнением.

– Нет такой работы, с которой нельзя улизнуть. Я вас украду. Вы не будете сопротивляться?

– Нет, – улыбнулась Инга.

Ее улыбка была молодой и белозубой. Григорьев склонился и поцеловал Инге руку. От него исходил аромат дорогого одеколона.

– Решье приезжает на следующей неделе. Я заеду за вами, Инга.

Утром, едва рассвело, Кирилл проснулся. Он долго лежал неподвижно, вслушиваясь, и вдруг в соседней комнате раздался едва уловимый шорох – значит, Анна еще только поднялась и он не проспал.

Выждал еще пять минут и только тогда выскользнул из-под простыни.

Лес еще не проснулся. Тихо было под пальмами, только хлопотливо пробегал по верхушкам ветер. Кирилл медленно, стараясь не шуметь, пошел по тропе к океану. На пляж не вышел, присел за деревом. Он видел песок, белые барашки волн и Анну. Анна сбросила халатик, обнажив загорелое тело, и неспешно пошла к воде. Она казалась задумчивой и кроткой. Солнце поднималось перед ней огненным шаром. Океан искрился и ласково принял в себя женщину. Анна плыла медленно, будто нехотя, но Кириллу было знакомо это состояние – сразу после сна, когда еще не проснулся окончательно, и пробуждение происходит постепенно, входит в человека прохладой утренней воды. И когда наступила минута пробуждения, Анна стала плескаться подобно рыбе, она уходила под воду, не оставляя на поверхности следа, чтобы вскоре появиться вновь. В какой-то момент она исчезла и долго не появлялась. Кирилл всполошился и даже привстал в своем укрытии, уже решившись поспешить на помощь, как вдруг совсем близко, у самого берега, Анна вынырнула и резко поднялась на ноги. Кирилл испуганно при этом присел, а Анна неспешно пошла к берегу, задумчиво поглаживая ладонями кожу живота, и вдруг одна из ладоней скользнула вниз, погладила мокрый мох лобка, и от этого жеста у Кирилла пересохло в горле. Он не в силах был сдвинуться с места, смотрел завороженно на обнаженную женщину и едва не пропустил момент, когда ему нужно было покидать свое убежище и возвращаться на станцию, и засуетился только тогда, когда обнаружил Анну совсем рядом – она шла по песку, халатик несла в руке и была так близко, что Кирилл рассмотрел капли воды на ее теле. Он резко поднялся и метнулся прочь, в гущу деревьев.