Что касается Яна, он, по-моему, похудел, и в первый момент мне было странно снова увидеть его гладко выбритым. Он достаточно убедительно изображал собранность и уверенность в себе, но я кожей ощущала, что в моем обществе ему тяжело, он чувствует себя уязвимым, в душе у него нарастают нервозность и тревога.

Он дождался, когда все вышли из-за стола, это было после полуночи. Мы стояли возле бунгало, где жил Хаузер, не желая резко прерывать наш праздник общения и взаимной симпатии. Видя, что Роберта оживленно болтает то ли с Бредом, то ли с Мильтоном, Ян улучил момент и отвел меня на несколько шагов в сторону.

Свет лампы, висевшей над входом, полосами падал на его лицо. Глаза его оставались в тени, я их не видела.

— Послушайте, Хоуп, — проговорил он низким сдавленным голосом. — В ту ночь, когда мы бежали.

— Да.

— Я пытался их отвлечь. Увести их от вас. Я не то что… — он откашлялся. — Не думайте, что я убегал от вас. Что я вас бросил. Я просто хотел их отвлечь. Иначе мы оба…

— Я знаю, — сказала я просто. — И не болтайте глупостей. Вы меня спасли.

Я скорее почувствовала, чем увидела, как его поза из напряженной стала свободной. Казалось, не Ян Вайль, а воплощенный вздох облегчения стоял в полутьме рядом со мной. Он хотел сказать что-то еще, но не успел: Роберта перебила его, спросила о каком-то декане или завкафедрой, которого они знали по Стенфорду. Я успокоительным жестом дотронулась до руки Яна и отвернулась. Я пожелала доброй ночи Хаузеру, Тоширо и всем остальным и по Главной улице двинулась к бараку для переписи. Я никому не сказала, что завтра утром уеду.

Как и обещала, Джинга пришла меня проводить. Одна. Непреклонная, но благожелательная, она напоминала мудрую даму, директора школы, вынужденную исключить свою любимую ученицу. Давайте о себе знать… Что вы думаете делать… Нужно будет встретиться в Лондоне… Мы обе держались образцово, как положено взрослым цивилизованным людям. Джинга разрешила себе сбросить самоконтроль лишь на секунду и со странным, уже знакомым мне смущением намекнула, что со временем, когда Юджин будет в порядке, может быть, удастся что-нибудь придумать. Я не попросила ее уточнить, что она имеет в виду.

Она взяла меня за обе руки, расцеловала в щеки, произнесла почти с юджиновской интонацией: «Ах, Хоуп, Хоуп», — и сочла наше прощание законченным.

Я решила, что буду вести сама, и Мартим пересел на пассажирское место в «лендровере». Я хотела испытать, со всей полнотой и в последний раз, то самое чувство, которое охватывало меня, когда машина, подпрыгнув, въезжала с грунтовой дороги на шоссе, ведущее от Сангви на юг. Я попросила Джингу проститься за меня со всеми остальными, включила зажигание, помахала ей и поехала.

В Сангви я остановилась у дома Джоао. Двери и ставни были закрыты.

— Где он? — спросила я Мартима.

— Его переселились, мэм, — ответил Мартим. — Он уже не работает для лагеря, поэтому он не живет для дома.

Я посмотрела на Мартима непонимающим взглядом: «А где он тогда живет?» Мартим повел меня по изрытой колеями дороге на край деревни, к старой глинобитной хижине с огороженным циновками двориком. Джоао в широкой набедренной повязке сидел у двери и жевал стебель сахарного тростника. Видеть его праздным, без униформы цвета хаки было до странности больно. Его худую грудь покрывала штриховка седых волос. Он выглядел лет на десять старше, чем прежде.

Но он был рад меня видеть и искренне рассердился, когда узнал, что меня тоже уволили.

— Плохое время, мэм, — сказал он мрачно, — очень плохое.

— Да, Джоао, но почему вас?

— Он говорить, для меня нет работы. Теперь никого из шимпи не осталось.

— Никого? — Это меня потрясло. И мне стало стыдно. Я поняла, что ни разу не вспомнила о горстке своих уцелевших южан.

— Только Конрад, — он пожал плечами и добавил: — Может быть.

Он рассказал мне, что Рита-Мей исчезла вскоре после моего отъезда. На этом этапе Рита-Лу примкнула к северянам, теперь уже прочно и, по-видимому, навсегда утвердившимся на базовой территории южан. Еще через два дня Джоао обнаружил тело Кловиса, без обеих ног и, как он выразился, сильно порванное. Конрад ему периодически попадался, вплоть до последней недели. Но Джоао не был в лесу с тех пор, как Маллабар его уволил, Алда тоже уехал, теперь он пытается найти работу в городе.

Я вдруг ясно поняла, что я хочу сделать. Я вернулась к «лендроверу» и велела Мартиму подождать меня на краю деревни. Я сказала ему, что у нас с Джоао есть одно дело, и мы приедем часа через два-три. Вид у Мартима стал озадаченный, но он явно обрадовался. Я взяла с него слово, что, пока меня не будет, в лагерь он не пойдет.

Потом мы с Джоао поехали к деревне с футбольными воротами. Поблизости от нее, по его словам, в последнее время появлялся Конрад. Он скитался по южным склонам нагорья, за деревней. Мальчишки несколько раз заставали его в посадках маиса и прогоняли камнями.

Мы доехали до деревни, Джоао по-прежнему отказывался сопровождать меня в лес. Доктор Маллабар ему запретил, твердил Джоао, и он больше не хочет неприятностей. Когда построят еще один лагерь, для него там может найтись работа, и ему нет смысла восстанавливать против себя доктора Маллабара.

Итак, я оставила Джоао возле «лендровера» и отправилась вверх по склону, чтобы осмотреть места, где недавно видели Конрада.

Я плутала по холмам над деревней, по извилистым лесным тропинкам, высматривая места, где могут кормиться шимпанзе. Если Конрад держится этой территории, то самое вероятное — отыскать его там, где он ест. Мне было и приятно, и грустно бродить по лесу, в последний раз выслеживая шимпанзе. Оставалось несколько часов до полудня, солнце входило в полную силу. Тропинки были испещрены похожими на монетки бликами, под слабым ветерком, доносившимся со дна долины, сухие листья на верхушках деревьев хлопали и трещали, бесцветная, выжженная добела трава шевелилась, жестко шуршала. Дожди в этом году сильно запаздывали.

Я обходила, следуя инструкциям Джоао, одно возможное место кормления за другим, но мне не везло. Часа через полтора этих бесплодных скитаний моя сентиментальная вера в успех предприятия ослабела, и я начала упрекать себя за то, что поспешно выстроила столь нелепый план. Какова была цель этого ностальгического похода на южную территорию? И если бы я вдруг нашла Конрада, тогда — что?

Перед самым полуднем мне надоело ходить, и я уселась под деревом съесть бутерброды с рыбным паштетом, которые мне выдали в столовой. Я размышляла, что делать: стоит ли поискать Конрада еще час или просто прямиком направиться к «лендроверу». Это бессмысленно и глупо, думала я, к чему мне сентиментальное прощание, последний взгляд…

Я была минутах в двадцати ходу от деревни, когда услышала, что неподалеку яростно орут обезьяны-колобусы. Я бежала по тропинке, пока не увидела их перед собой, совершающих головокружительные прыжки высоко в ветвях. Их было с дюжину или больше, они преследовали неуклюжего, удиравшего в раскорячку шимпанзе, который ухал и взвизгивал в страхе и панике.

Конрад тяжело обрушился на землю, увлекая за собой ворох оборванных листьев, и торопливо двинулся прочь в подлесок. Я поспешила за ним.

Через несколько минут я обнаружила его, он сидел невысоко на дереве, обозревая тесную долину внизу. Он похудел, вид у него был запущенный, на ляжке горела красная болячка, похожая на медную бляху. Когда я приблизилась к нему, он стал нервно озираться, я сразу опустилась на корточки и притворилась, что копошусь в пыли и листьях, выискивая какие-то семена. Время от времени я посматривала на Конрада, неизменно наталкиваясь на его внушающий неловкость человеческий взгляд. Его коричневые глаза были неотрывно устремлены на меня. Я заметила, что у него две покрытые струпьями ссадины: одна на лбу и одна — на щеке.

Наконец мое присутствие перестало его тревожить, и он снова принялся осматривать долину.

Она была маленькая, образованная ручьем, который лениво, тонкой струйкой тек по ее дну, поросшему сочной зеленой травой. В одном месте русло перегораживала серая, острая клиновидная скала, с нее вода обрушивалась в мелкий, с галечным дном пруд, скороговорка струй была такой громкой, что долетала даже до меня, хотя я поднялась достаточно высоко по склону.