Стыдно упасть и под взглядом Санжара, который теперь остался так далеко, что не смог бы видеть его при всем желании. Да и был Санжар так плох, когда они его оставляли, что еще неизвестно, одолеет ли он смерть. Но все равно. И стыдно под взглядом тех семи, с кем он начал сегодняшний путь, и кто уже точно ничего не увидят в этом мире. Кажется, он все глядят в спину. Стыдно. Крепись!

Старый Лис послал их в путь с большим запасом по времени. Лучше прийти раньше на день, чем опоздать на секунду, сказал старик, и это была правда. Они вышли с запасом, потому что немалую часть улуса нужно было преодолеть. Первое время они шли ходко. Но затем сам судьба стала ставить им препятствия. Сперва зарядили беспросветные дожди, и две недели они отчаянно метались по берегам вспучившейся реки, которая грязным потоком сносила всех, кто пытался по ней переправиться. Они наконец нашли лодку, и под крики оставшегося на берегу лодочника, который обзывал их самоубийцами, одолели реку. Но время было потрачено, и главное, кони остались на том берегу.

Поиск коней в недавно присоединенном к улусу силой, и потому пока еще разоренном войной краю, нечего не дал. В окрестностях продавали лишь жалких доходяг, да и тех было не набрать на десять человек. Пришлось изменить план. Вместо того, чтобы двигаться на своих конях, не привлекая внимания, пришлось на части пути воспользоваться ямской службой. Сеть застав со сменными конями, устроенных на всем протяжении главных дорог державы, позволяла двигаться быстро, но никто бы не дал коней группе из десяти человек без разрешения. Пришлось воспользоваться заготовленным на крайний случай знаком особых поручений. Знак был очень хорошо изготовленной подделкой, которой снабдил их Лис. Может быть, даже слишком высокого ранга. Такой знак открывал все двери, и всех приводил к повиновению, но он же и оставлял след. Такой знак был отражением прямой воли хагана, и потому таких знаков было мало. Очень мало.

Все же он вел их, этот знак. Здоровья и долгих лет жизни хагану, — кричали муголы, увидев знак. Внимание и повиновение — гаркали они, когда командир отряда Карасай говорил, что им нужно. Склонялись головы, выдавались провизия и лучшие кони, которые менялись от станции к станции. Они почти добрались, почти нагнали свое вынужденное опоздание на реке. Почти… Вот только на одной из станций людей было гораздо больше, чем обычно. И воин важного вида в меховой накидке не склонил голову и опасно ласково поинтересовался, а как же это вышло, что он не помнит Карасая, ведь все, кто имеет такой знак, получают его лично от хагана, и обязаны знать друг друга в лицо. С этими словами важняк в мехах потянул за цепочку, и из под дохи у него выскочил такой же, как у Карасая, знак. Только настоящий. Карасай увидел, что к ним начали подвигаться чужие воины, и тоже потянул — только не знак, а саблю. Он был мастер, Карасай. На выходе из ножен его сабля снизу вверх вспорола важняку живот, а на движении сверху вниз вошла над ухом, и взвизгнув, наискосок к челюсти, снесла полголовы.

Волосы и часть лица важняка уже глухо шлепнулись на пол, сверкнув уцелевшим глазом, а он еще секунду стоял, пытаясь руками прибрать кишки, и только потом кулем шлепнулся следом. Поскакал по полу слетевший с шеи знак, которым доверенный хагана наверняка при жизни гордился, и который его же и погубил…

— Уходим! — крикнул Карасай.

Но их было всего десять, а воинов у важняка было бессчитанно больше.

Когда Карасай понял, что из угла, в который его зажали, уже не уйти, он выкрикнул Ораза. Тот не услышал — на него самого наседали два воина. Карасай вскрикнул еще. Теперь Ораз услышал, но не мог ответить, так за него взялись. И наконец, нанеся укол одному из неприятелей в бедро с внутренней стороны, он смог отскочить и крикнул.

— Я здесь!

— Держи! — рявкнул окровавленный Карасай, и не глядя, на голос, швырнул ему другой знак, который был гораздо ценнее металлической пластинки хагана, что ложной, что настоящей.

— Уходи! — прохрипел Карасай. — Все кто может!

Это было последнее, что успел сказать Карасай. А Ораз, отбиваясь, и едва не поскользнувшись на чьем-то мокром от крови теле, вырвался из строения станции. Из десяти это удалось сделать четверым, но Нанчин остался в дверном проходе, чтобы дать им время взять лошадей. Привязь пришлось рубить саблей, чтобы уже потом, в спокойном месте кое-как связать покалеченную сбрую. А Санжар, пробегая мимо, коновязи, чиркал оставшихся лошадей саблей по носам. Раненые животные взвились, лупя передними и задними ногами, толкая и кусая соседей. Через несколько секунд коновязь являла картину бешенства, один из столбов лошади, раскачав, вырвали из земли. Нескоро удастся воинам важняка приблизиться к коням и наладить погоню… Втроем унеслись они от заставы. Но через несколько минут Санжар позвал их, и лицо его было бледно-землистым с бисеринами пота, а из бедра торчала стрела, из-под которой толчками выходила алая кровь. Конь Таргына нес стрелу в шее и клонил голову влево, роняя слезы из глаз.

Коня милосердно добили в глубине леса. Там же оставили Санжара. Таргыну отдали его коня. Все, что смогли сделать для Санжара, — это перетянуть ногу, чтобы не истек кровью. Пообещали вернуться, если будет возможность. Но без вранья, будто эта возможность сильно велика. Тот сам все знал. И знал, что друзей здесь на много конных переходов вокруг нет. И живым ему попадаться было нельзя, потому что пытать будут люто. Ведь оставшиеся на заставе их мертвецы ничего не могли поведать — все вещи на них были подобраны так, чтобы ничего не сказать любопытным живым. У Санжара оставался только сложный путь между призрачной надеждой и правдой холодного леса. Между пытками и собственным кинжалом. У него было времени столько, сколько отпустят ему лихорадка и мясо мертвого коня.

Так остались они вдвоем с Таргыном. Вот только не было у них больше знака, чтобы менять коней и отдыхать на станциях. Карасай не успел его передать. Ораз пока ехал, часто думал о знаке. О том, как пригодился бы им тот, фальшивый. И как же это на их пути так совпало, что оказался и настоящий? Не могло так совпасть… По какому делу был здесь хаганов важняк? Уж не по тому же самому, что и они? Нет ответа… А еще мысль была о том, что они снова опаздывают. И если они опоздают, то все семь — а может уже и восемь смертей его товарищей будут напрасны. Это опоздание им не нагнать, и нового места встречи не назначить. Подвести своего благодетеля, старого Лиса, справедливого Лиса… Разве можно будет жить после такого? Ай, Небо-Отец! Разве мало старания мы приложили для твоей благосклонности? Что же за сила ополчилась против нас с самого начала этого похода?

От этих мыслей было дурно. Они только жарили голову, выматывали, но никак не помогали идти быстрей коню. Поэтому Ораз старался отогнать их. Но они возвращались и возвращались. Ехал на коне Ораз, пошатываясь. Время от времени он шарил рукой по вороту и нащупывал там знак, что успел кинуть ему Карасай, — простую половинку деревяшки желтого дерева.

— Вода готова, господин. — Толстая жена трактирщика вылила последнее ведро в большую кадку, и присела в неуклюжем услужливом поклоне. Дочка, которая помогала ей носить нагретую воду, молча стояла в стороне.

Хунбиш рассеянно кивнул трактирщице.

— Еще что-нибудь нужно, господин?

— Иди, — махнул рукой Хунбиш. — Если что будет нужно, позову.

Женщина и дочка поклонились, и скрипнув дверью, вышли.

«Дурында, — подумал Хунбиш. — Дочку-то побоялась оставить… И та ходит за ней как хвост. Смешно. Мне её дочка после моих наложниц, все равно что животное. Хотя, может, и правильно боится. Воины на первом этаже… Говорят, во времена чингиза ни один из них на службе и поглядеть бы в сторону женщины не посмел. А теперь, кто знает… Хешихтэны Ураха стали много себе позволять. Тот считает, молодцы должны тешиться… Эх, где-то мои наложницы, где-то мой дом… Еще несколько недель, самое малое…» — Хунбиш-Бильге вздохнул и с тоской оглядел мазанные стены и окно, затянутое бычьим пузырем. — «Убожество… Ну, хоть воды нагрели. И то хорошо в таких диких местах».