Плотин глянул на расположившихся на щитах парней, ждущих товарища, и одобрительно хмыкнул. Товарищество…
— Радуйся, что здесь маленький и ровный плац! — приободрил он Тита. — На полевом выходе я б устроил тебе настоящий марафон! Прибавь, или я накину еще пару кругов!
От этих слов у Тита открылось второе дыхание, он побежал быстрее, но выражение лица его стало душераздирающим.
Трофим откинулся на щит и поглядел вверх. Припекало. В знойном необъятном небе рваной пеленой висели два небольших заблудившихся облачка, не обещавших ни сокрыть солнце, ни дать дождя. Между облаками, широко раскинув крылья, парил могучий орел. Трофим подумал, как орлу, должно быть, видится сверху школа — ровный четырехугольник с плацем посередине. В окантовывавшем по периметру плац большом здании размещались казармы, столовая и хозяйственные службы. Наружные стены здания были выше остальных и возвышались над крышей, образовывая натуральную зубчатую крепостную стену с четырьмя башенками по углам. По сути школа была маленькой цитаделью, взять которую при случае было бы очень непросто. Здесь, в стенах, шла своя, гарнизонная жизнь, полная жесткого распорядка и тяжелых тренировок. А за внешними стенами раскинулся огромный, шумный и великолепный Константинов град — центр торговли, сердце империи. Школа же в случае необходимости могла стать одним из внутренних опорных пунктов, если бы врагу удалось преодолеть внешние стены и ворваться внутрь города. Однажды, впрочем, так случилось и без всяких врагов, — когда один из императоров слишком увлекся сбором налогов, и народ поднял бунт, возмутившись ценами на хлеб…
— Сатис! — гаркнул Плотин Титу. Эту команду на почти вышедшей из употребления латыни знал каждый солдат. Из какой бы грубой глотки не вырывалось, она всегда звучала для воина слаще райской музыки: «довольно»!.. Тит замедлил бег, свернул налево и потащился к тому месту, где сидели товарищи. Фока решил, что сейчас они наконец-то пойдут к казарме, и сделал движение, собираясь подняться, но подошедший Тит издал стон умирающей птицы, бросил на землю щит, и сдулся на него, как пустой бурдюк, из которого выпустили воздух… Фока возвратился в прежнюю позу. Плотин с усмешкой поглядел на них и неторопливо пошел с плаца.
— Добейте, братия… — простонал Тит, хватая ртом воздух, как рыба на берегу, и пытаясь непослушными пальцами развязать шейный платок. — Добейте или дайте воды.
— Нельзя, запалишься, — мягко сказал Амар. — Даже лошадям после скачки не сразу пить дают. Отдышись.
— Что ты мне о лошадях талдычишь, нехристь мугольский?.. — бессильно раскинув руки в стороны, пробормотал Тит. — Ты у меня что, копыта видишь лошадиные?
— Вижу уши ослиные, — вздохнул Амар. — Говорю же тебе — нельзя. И не нехристь я. Верую в Бога, Христа и Христородицу. Это вон Юлхуш у нас верит в вечное Небо и Землю-мать.
— Все одно, сектант ты, несторианин… — вяло отмахнул рукой Тит. — Да и как запомнить, кто из вас с Юлхушем во что верует, если вы оба на одно лицо?..
Трофим улыбнулся. Тут Тит не очень-то и соврал. Амар и Юлхуш близнецами не были, но сходны обликом были чрезвычайно. Впервые увидев их, Трофим подумал, не братья ли? Оказалось не браться, но анды — по-ихнему — побратимы… Амар как-то сказал ему об этом и сразу же пожалел, что сказал. Трофим уважал его просьбу и хранил секрет.
— …И учитель ваш, Несторий, ересиархом был… — продолжал бубнить Тит, пытаясь ткнуть в Амара обвиняющим перстом, который по усталости выписывал в воздухе замысловатые загогулины.
— И в чем же его ересь была? — поинтересовался Амар.
Тит с ответом запнулся.
— О том отцы церкви ведают, — наконец выдал он.
— Отцы!.. — фыркнул Амар. — Отцы тоже люди, ошибаться могут. Ты своей головой думай. Своими глазами смотри.
— А я и смотрю… — кивнул Тит. — И что вижу? Вместо сердобольного христианина, мне, солнцем палимому, воды подносящего, вижу тебя… И кто только назначил тебя сегодня водоносом контубернии…
— Ну, раз ты такие уже длинные речи выдаешь, значит, отдышался, — сказал Амар. — Теперь и поить можно.
— Давай! — вскинул руку Тит.
— А нету. — Амар хлопнул рукой по бурдюку, чтобы показать, что тот пуст. — Еще после метания дротиков все выдули… Надо до казармы идти.
Улеб откинул голову назад, и не стесняясь, захохотал. Остальные тоже прыснули. Тит выхватил у Амара бурдюк, вытащил пробку, перевернул и, открыв рот, начал трясти. Из горлышка выкатились две неторопливые тягучие капли, которые исчезли в Титовом чреве, как в засушливой пустыне. Тит умоляюще обвел всех взглядом, особо остановился на Трофиме, на поясе у которого висела маленькая тыквенная фляжка. Трофим развел руками и перевернул фляжку, мол, — и здесь ничего. На этом последние надежды Тита истаяли, он накрыл лицо бурдюком и навзничь повалился обратно на свой щит.
— Братия мои, — сказал он через некоторое время, не выглядывая из-под бурдюка, — Бог свидетель, истинно люблю вас, и благодарен, что ждали, пока злокозненный и жестоковыйный Плотин гонял меня по плацу, аки первогодка. Но если бы кто из вас догадался не просто сидеть сиднем, а принес бы за это время воды… О! Тогда и назвать вас остромыслыми не было бы грехом против правды…
— Ишь, заворачивает, — подал голос Фока. — Значит, и правда отошел. Нашему Титу бы не в войско, а на форум, народу вещать. А правда, Тит, — повернулся он к страдальцу, и приподняв бурдюк, спросил: — Зачем ты вообще пошел в воины?
— У тебя даже уши для этого не подходят, — добавил Юлхуш. — На них с трудом садится шлем.
— Оставь уши в покое, — отбил Тит. — У меня истинные ромейские уши.
— А чегой-то у других ромеев я не видел таких лопухов? — удивился Юлхуш.
— Что с них взять, — презрительно отмахнулся Тит, — вырожденцы.
— И у ваших старых каменных статуй я не видел таких лопухов… — опять удивился Юлхуш.
— Вырожденцы скололи.
— Зачем?
— Из черной зависти.
— У всех статуй?
— У всех. Что ты пристал? — возмутился Тит. — Я плоть от плоти «Пакс Романа»[4]! Истинный ромей! Ан нет, все равно найдется какой-нибудь перегрин-иноземец, который будет указывать мне, что мне делать в моей стране. Понимаешь, понаехали тут…
— Раз уж пошли разговоры, кто, как и зачем… — подал голос Трофим. — А скажите мне, Амар и Юлхуш, зачем вы здесь? Нас здесь учат ездить верхом, но готовят-то все же пехотных командиров; а вы прирожденные кавалеристы. Почему вас не направили в конные алы федератов, или в стройные ряды тяжелых всадников-катафрактариев, а?
Амар и Юлхуш переглянулись.
— В вашей коннице, при наших скромных способностях, мы не очень многому смогли бы научиться, — наконец с мягкой улыбкой ответил Юлхуш.
Трофим подумал, что из всех форм выразить мысль Юлхуш выбрал наименее обидную. Но все же, если бы его услышал кто-то из ромейских конников, или союзников-федератов, оскорблены они были бы тяжко…
— А в пехоте? — спросил он.
— В пехоте, может, и есть, — кивнул Юлхуш. — Поэтому мой отец и попросил послать нас с Амаром в пехоту. Нам интересно военное дело соседей.
— Охо… — сказал Трофим. — Значит, изучаете для развития добрососедских отношений?
— Хорошо сказал! — Юлхуш поднял палец вверх и тут же скривился: — Ох, у меня сейчас руки отвалятся.
— А как же неиссякаемая выносливость кочевников? — ехидно поинтересовался Трофим. Запрокинув голову, он вновь посмотрел в небо. Чахлые облака рассеялись, но орел все еще парил. Припекало.
— Когда про нашу выносливость легенды сложили, тогда еще Плотина не было, — буркнул Юлхуш. — Всадник без меры и лучшего иноходца загонит…
— Слушайте, а пойдемте уже к казарме, — подал голос Фока. — Я не хочу пропустить обед.
— Вот это дело! — сказал Улеб и легко поднялся на ноги. Трофим посмотрел на него не без зависти — все этому русу нипочем — и крякнув, последовал его примеру. Остальные тоже начали подниматься.
