— Ах ты, червяк! — окончательно разъярился бандит. — Сейчас ты у меня проглотишь свой поганый язык!

Корсаков попятился к стене поликлиники, в мертвое пространство, где его не было видно из окон. Также пятясь, он стал отступать вдоль стены к торцу здания. Те, кто мог наблюдать за происходящим из дома напротив, его не слишком заботили — дом стоял слишком далеко, его лица оттуда нельзя было рассмотреть. Бандит перемахнул через ограду и устремился ему наперерез. В руке преследователя Корсаков заметил нож. Сделав ловкий маневр, бандит прижал свою жертву к стене и стал медленно приближаться к ней, следя за каждым ее движением. По его расширенным зрачкам Корсаков определил, что он под кайфом — скорее всего нанюхался кокаина.

— Все, все, мистер, я не сопротивляюсь, — успокаивающе выставив вперед ладони, сказал Корсаков. — Берите все, что хотите, только меня не трогайте.

— Еще бы ты сопротивлялся, деревня, — презрительно процедил бандит. Он заколебался, наконец-то задумавшись над тем, что ему надо от этого олуха. Тому, конечно, следовало ответить за дерзкие слова, но в то же время не стоило привлекать сюда полицию. Присмиревший наглец, тихо стоявший у стены, вдруг сделал резкое круговое движение правой рукой. Бандиту показалось, будто в глаза ему пустили солнечный зайчик, однако возмутиться он не успел. Метательная звезда врезалась ему в горло, и последнее, что услышал в жизни один из лучших «курков» семьи Скаличе Марко Ди Пинто, стал хруст его собственных горловых хрящей. Дыхание его пресеклось, он в ужасе схватился за шею, разрезая пальцы об острый, как бритва, луч звезды, торчавший из раны. Кровь хлынула в его легкие, брызнула из носа и рта, и он, зашатавшись, повалился на асфальт. Поблизости по-прежнему никого не было. Корсаков неторопливо обогнул здание поликлиники, пересек двор и через проем в ограде вышел на улицу. Кремовый «Кадиллак» стоял на прежнем месте, и люди, сновавшие взад-вперед по улице, не проявляли к нему никакого интереса. Над спинкой сиденья виднелась макушка покойного водителя. «Господи, только бы мать не увидела всей этой грязи», — пробормотал Корсаков и зашагал к своей машине. Смерти «курков» мать действительно не увидела — впрочем, и никто в округе не подозревал о том, что произошло. Но, удаляясь от здания поликлиники, Корсаков, в свою очередь, не видел женской фигуры в белом халате, появлявшейся на третьем этаже то в одном окне, то в другом и провожавшей его взглядом. Переходить от окна к окну ей позволял коридор, тянувшийся через весь этаж, в котором стояли диванчики для пациентов, ожидающих приема. Наконец фигура достигла последнего, торцевого окна и надолго застыла в оконном проеме. Корсаков шел не оглядываясь, охваченный предвкушением новой схватки. «Господи, что они с ним сделали», — стоя у окна и глядя ему вслед, шептала его мать. Она чувствовала себя ужасно одинокой и трепетала при мысли о том, что в Европе ей предстоит начинать жизнь с нуля. О том, что в одном самолете с ней в Париж летит Жорж Вальдес, ей предстояло узнать только в аэропорту Орли.

Корсаков остановил машину в двух кварталах от дома, указанного ему Льюисом Кларком по прозвищу Тыква. Схема расположения Помещений в доме и засады на чердаке накрепко отпечаталась у Корсакова в мозгу, и как раз поэтому он вошел во двор смежного дома, по пожарной лестнице поднялся на крышу и сквозь слуховое окно проскользнул на чердак. Его целью была массивная, обитая железом дверь, соединявшая чердаки двух наглухо пристроенных друг к другу смежных домов: слепок ключа от этой двери ему успел добыть расторопный Тыква. По чердаку, пол которого был завален разным хламом, а пространство пересекалось в разных направлениях стропилами и поперечными балками, Корсаков прошел совершенно бесшумно. Тело его словно обтекало все препятствия, ступал он так мягко, что казалось, будто толстые подошвы его ботинок сплошь пронизаны чуткими нервами. Добравшись до двери, он прильнул ухом к щелке у косяка, но не смог ничего расслышать. Окинув взглядом кирпичную стену, он заметил отверстие, сквозь которое тянулись какие-то провода. Подкравшись к этому месту, он вскарабкался к отверстию, повернулся к нему ухом и застыл на стене, прилипнув к ней наподобие ящерицы. В таком положении он провел добрых полчаса. Сначала он услышал шуршание и похрустывание — кто-то пытался устроиться поудобнее среди обломков фанеры и клочьев бумаги, покрывавших пол чердака; затем до его слуха донеслась реплика вполголоса и такой же невнятный ответ; затем он услышал потрескивание и хрип портативной рации. Отвечая на запрос, человек за стеной повысил голос: «Все нормально... Да, «Первый» ушел за объектом... «Второй» на месте, мы с ними на связи и наблюдаем за ними. Смена будет как обычно? Ладно, продолжаем наблюдение». Когда сеанс связи прекратился, тот же голос грязно выругался на сицилийском диалекте и добавил по-английски: «Сколько можно торчать на чердаке и пасти какую-то паршивую бабу? Дали бы команду, я бы ее укокошил первым же выстрелом. Десять против одного: тот тип, которого мы ждем, после этого сам вылез бы из норы». Говоривший не знал, что своими словами подписал себе и напарнику смертный приговор, более неотвратимый и беспощадный, чем приговор любого суда. По звуку Корсаков примерно установил, в каком месте смежного чердака находится пост. Он осторожно спустился со стены и присел на минутку, дабы мышцы, одеревеневшие от длительного напряжения в неудобной позе, расслабились и снова стали послушными. Затем он вновь прокрался к двери, вставил приготовленный ключ в скважину и замер в ожидании. Дождавшись, когда внизу раздадутся рычание и грохот тяжелого грузовика, втискивающегося на повороте в узкую улицу, Корсаков плавно потянул на себя тяжелую дверь. Взгляд его метнулся по диагонали через полутемное помещение к светлому квадрату слухового окна. На фоне неба резко вырисовывалась голова человека, в бинокль наблюдающего за улицей. Корсаков, однако, заметил это только краем глаза — в полутемном помещении он никогда сразу не смотрел на свет. Второй бандит сидел, прислонясь спиной к столбу, поддерживавшему стропила, курил сигарету и, щурясь от дыма, чистил пистолет, части которого лежали у него на коленях. Когда дверь отворилась, он, словно почувствовав взгляд Корсакова, поднял глаза. Выстрел из армейского «кольта» грохнул оглушительно в просторном помещении чердака, но снаружи его никто не услышал, так как на улице продолжал рычать неуклюже маневрировавший большегрузный трейлер. Бандит, чистивший пистолет, завалился на бок, сигарета, выпавшая из его рта, задымилась в мусоре на полу, но тут же погасла, обильно орошенная струей крови из простреленного лба. Наблюдатель резко присел и машинально протянул руку к снайперской винтовке, прислоненной стоймя к стропильному столбу. Сзади он услышал спокойный голос:

— Убери руки и забудь о винтовке. Отойди от окна. Повернись.

Бандит повиновался. Первым, что он увидел, повернувшись, оказался зрачок пистолета, глядевший ему прямо между глаз. Это зрелище полностью парализовало его волю, и на все вопросы он отвечал монотонно и не задумываясь, как автомат. Лицо его показалось знакомым Корсакову, и тот спросил:

— Кажется, я тебя знаю. Как тебя зовут?

— Ла Палья, сэр. Джонни Ла Палья.

— Ты работаешь на Ди Карло?

— Да, сэр, я его человек. Мне приказали...

— Ладно, я знаю. Ди Карло теперь работает на семью Скаличе?

— В основном да, сэр.

— Что значит — «в основном»?

— Заказы семьи Скаличе для нас главные, мы выполняем их в первую очередь. Но нам случается работать и на других заказчиков, если это не идет во вред семье.

— Сейчас десять утра. Когда придет смена?

— Еще не скоро, сэр, только в двенадцать. Вы ведь меня не убьете, сэр?

— А ты хотел жить вечно, Джонни? — усмехнулся Корсаков. — Странно слышать такой вопрос от человека твоей профессии. Я не убийца, это верно, но тебе очень не повезло: во-первых, ты видел мое лицо, а во-вторых, человек чести не должен называть немолодую леди паршивой бабой.