— Ты нам тогда здорово всыпал, но мы не в обиде. Говорят, ты занимаешься у Томми Эндо, и он возится с тобой больше всех остальных, вместе взятых.
— Раз говорят, значит, так и есть, — пожал плечами Корсаков.
— Да ты расслабься, — парень с широкой улыбкой поднял кверху розовые ладони. — Я пришел с миром. Тут тебе хотят предложить работу. Поверь мне: если откажешься, будешь дураком, а вообще-то смотри, конечно, сам.
— Что за работа? — после короткого раздумья поинтересовался Корсаков.
— Ну, у нас есть свой вождь, — начал объяснять парень. — Как всякий вождь, он иногда ведет переговоры, и во время переговоров его нужно охранять. Для этого ему очень пригодился бы такой умелец, как ты, — ведь не во всякое место попрешься с ножом или с пушкой. Впрочем, и то и другое ты получишь, если захочешь сам или потребуется для работы. Иногда приходится поработать кем-то вроде вышибалы, иногда нужно прочистить мозги людям, которые не желают платить. Мы еще не так развернулись, чтобы каждый занимался чем-то одним. Вождь слышал о тебе кое-что и очень хочет тебя заполучить, — с ноткой зависти в голосе добавил парень и назвал такую сумму, от которой Корсаков невольно присвистнул. —Да уж, — заискивающе ухмыльнулся парень, — наверно, этот японец тебя здорово натаскал. Мне-то платят куда меньше. Да и вообще мы каждый месяц зарабатываем по-разному — все зависит от общего дохода. То, что я тебе назвал, — это вроде как средняя величина.
Корсаков понимающе кивнул, записал телефон, по которому следовало позвонить, и, пообещав подумать, направился в спортзал. В глубине души он
уже знал, что примет предложение. Что-то помешало ему рассказать Томми о своей новой работе. Отец находился в больнице, а сообщать о подобных вещах матери Корсакову даже в голову не могло прийти. Вечером, когда доносившийся из ванной шум льющейся воды уверил его в том, что мать занялась стиркой, он набрал номер, записанный на обложке тетради, и тут же, послюнявив палец, старательно его стер.
— Добрый вечер, сэр, - поздоровался он. — Моя фамилия Корсаков, я звоню насчет работы.
На следующий день он познакомился со своим
работодателем, чернокожим парнем лет двадцати пяти по фамилии Пратт. Чарли Пратт весьма умеренно употреблял спиртное, не принимал наркотиков сам и запрещал делать это своим людям и вообще был серьезным и многообещающим молодым человеком. Свою карьеру он намеревался строить так же вдумчиво и терпеливо, как не видевшие жизни белые молокососы, детки родителей-миллионеров с громкими фамилиями, только вехами этой карьеры должны были стать не университеты и политические учреждения, а контроль над территориями и поверженные соперники. В недрах демократического индустриального общества существовал самый примитивный и кровавый феодализм, и Чарли Пратт принимал данный факт как должное, намереваясь сделаться не самой последней фигурой в феодальной иерархии. Титулы подпольных феодалов редко передавались по наследству, но, как правило, детям королей контрабанды и баронов рэкета не приходилось в поте лица зарабатывать на кусок хлеба, а Чарли думал и о своих детях. Примерами для него служили выбившиеся из низов Чарли Лучиано, Меир Лански, Багси Сигел, а из его черных братьев — Фрэнк Мэтьюз и Никки Барнс. Он преклонялся перед дерзостью и энергией этих людей, хотя и осуждал их за крайности и потерю самоконтроля, ставшую причиной краха некоторых из них. Впрочем, мечтаниям Чарли Пратт предавался редко — у него была масса дел каждый день. Его ребята собирали в округе дань с мелких торговцев, сутенеров, содержателей борделей и игорных притонов. Приходилось отстаивать свою территорию от проникновения других банд и держаться постоянно начеку, чтобы не упустить удобный момент, позволявший отхватить кусок чужой территории. Нельзя было терять перспективу и отдавать другим новые формы бизнеса. Наконец, приходилось остерегаться, чтобы не задеть интересы более старых и сильных криминальных организаций — например, не стоило без разбору облагать данью всех торговцев наркотиками, даже самых мелких — за ними могли стоять весьма опасные люди. Следовало знать, кому, что и где принадлежит, и до наступления удобного момента не пытаться урвать чужой кусок. Отягощенный всеми этими заботами, Чарли Пратт был о себе чрезвычайно высокого мнения, тем более что он платил очень многим людям, которые без его денег могли просто помереть с голоду. Особенно это касалось черных, но и нанятого им в качестве телохранителя белого парня по имени Вик тоже никто не отнес бы к богатеньким. Белая кожа парня не смущала Чарли — времена менялись, и человек, заботящийся о собственной респектабельности, не должен был навлекать на себя упреки в расизме, хотя бы и черном. Широко мыслящий вождь даже не подозревал, насколько искренне и глубоко презирает его неблагодарный блондинчик Вик, то есть Корсаков. В Чарли Пратте Корсакову было противно все: наглость и жестокость бандита, ограниченность и тупость буржуя, безвкусные галстуки, вечно сползающие с висков капли пота, манера чавкать за едой, скотское отношение к женщинам. Корсаков на работе обычно помалкивал либо отделывался односложными ответами, даже когда сам Чарли проявлял явное желание поговорить. Однако его заносчивое поведение, как ни странно, импонировало Чарли: тот находил его солидным и элегантно-загадочным. Вождь временами даже пытался подражать своему телохранителю, «о, поскольку от природы был болтуном и любил прихвастнуть, долго выдержать не мог и оттого уважал Корсакова еще больше.
Он стал даже побаиваться его после одного случая: как-то под вечер Чарли и Корсаков сидели в помещении над автомастерской, где Чарли устроил свою резиденцию. Занимавшим это помещение ранее бухгалтеру и управляющему пришлось во избежание неприятностей переместиться на первый этаж в пару крохотных каморок. За аренду Чарли, само собой, не платил, зато и налог с мастерской брал вдвое меньший, чем с прочих мелких предприятий, находившихся под его опекой. Он сидел и смотрел по телевизору футбол, а его телохранитель, высунув от усердия язык, покрывал в блокноте одну страницу за другой арабской вязью. В этот момент в коридоре послышался шум, приглушенный вскрик, и тяжелое тело рухнуло на пол. Чарли вздрогнул и выпрыгнул из кресла, видимо, собираясь добраться до пистолета, но было уже поздно: дверь распахнулась, и на пороге возник щегольски одетый парень, на вид — ровесник Чарли, но белый, — судя по внешности, итальянец. Руки парня находились в карманах, и карманы оттопыривались столь красноречиво, что Чарли замер на месте. Лоб его блестел от пота. Итальянец вступил в комнату, а следом за ним вошли и еще двое — также при галстуках и в темных костюмах, не столь шикарных, но все же весьма Добротных. Каждый держал в руке пистолет стволом вниз, но, судя по всему, настроены визитеры были довольно мирно и не собирались устраивать немедленное кровопролитие. Чарли тоже почувствовал это, переступил с ноги на ногу и перевел дыхание. Красавчик уселся в кресло, двое других пришельцев остались стоять.
— Что-то непонятно ты себя ведешь, Чарли, — обратился к хозяину красавчик. — Тебе делают хорошее предложение, а ты даже не считаешь нужным ответить. Неужели ты не понимаешь, что это оскорбительно для нашей чести?
— Мне надо было подумать... — попытался возразить Чарли.
— А у тебя есть мозги для этого, черная образина? ~ ласково поинтересовался красавчик. — За тебя подумают те, кому положено думать, а твое дело слушаться добрых советов. Вот сейчас сюда поднимется; босс, он скажет, как с тобой поступить.
— Ребята, я... — начал было Чарли.
— Заткнись, засранец. Подождем, — лениво приказал красавчик.
Двое громил присели на подлокотники его кресла. Корсаков исподлобья бросил быстрый взгляд на всю троицу, припомнив, что кресло снабжено колесиками. Неподвижность оно покуда сохраняло, видимо, лишь потому, что колесики тонули в длинном ворсе ковра. Корсаков незаметно перенес тяжесть тела на правую руку, лежавшую на столе, Громилы, видя, что никто не собирается оказывать им сопротивление, спрятали пистолеты и стали закуривать. Красавчик также достал из кармана сигару. Один из громил поднес ему огонек зажигалки. В этот момент Корсаков, на которого визитеры не обращали ни малейшего внимания, оттолкнулся от стола и в прыжке обеими ногами врезался в кресло. Красавчик судорожно взмахнул руками, вжался в мягкую спинку и выронил зажженную сигарету на свои серебристые брюки; один из громил, потеряв опору в виде подлокотника, упал на четвереньки; второй, зашатавшись, возможно, и устоял бы на ногах, но солдатский ботинок Корсакова сбоку своротил ему челюсть, и он, развернувшись вокруг своей оси, упал на кресло прямо в объятия красавчика. Тот громила, что упал на четвереньки, оторвался от пола и сунул руку в карман, но тут же с воплем боли растянулся ничком на ковре, получив удар ногой в крестец. Сделав попытку приподняться, он завопил уже от страха, потому что перестал чувствовать собственные ноги. Красавчик сбросил с себя тело своего нокаутированного подручного, но сунуть руку в карман не успел — каблук Корсакова угодил ему снизу точно в подбородок и вновь отшвырнул его на спинку кресла. Следующий удар пришелся в голову сбоку и заставил красавчика безвольно повалиться на подлокотник, свесив вниз руки. Темная кровь, хлынувшая из его носа, залила ослепительно белую сорочку, дорогой галстук и роскошный пиджак, на брюках чернела дыра, прожженная сигарой. Корсаков поднял дымившуюся сигару и неторопливо загасил ее в пепельнице, стоявшей на столе. Затем он также неторопливо обшарил карманы гостей. Его добычей стали четыре пистолета, которые он разложил на столе, предварительно вынув из них магазины. Подойдя к вешалке, он снял с нее свою куртку, надел и нащупал в кармане рукоятку «беретты». Встав у дверного косяка, он услышал в коридоре приближающиеся голоса и узнал сицилийский диалект. Не вынимая пистолет из кармана, он снял его с предохранителя. Тут Чарли наконец очнулся от столбняка и понял, что вот-вот должно произойти.
