— Николай Георгиевич, как бы ты стал вести разведку зенитных батарей?

 — Очень просто, — не задумываясь отвечает он. — Взлечу, наберу высоту и буду смотреть, откуда по мне стреляют.

 — Но ведь батареи могут и не открывать огня по двум истребителям.

 — А мы пойдем бреющим. Пушка не иголка, найдем.

 — Найдем! Легко у тебя получается. Видишь, ястреб парит, он тоже вроде ведет разведку. Мог бы и ниже лететь, да, наверно, ему это невыгодно: слишком мал сектор обзора. Даже ястреб предпочел высоту. А нам тем более невыгодно лететь бреющим. Можно проскочить в ста метрах от батареи и не заметить ее. Если она и откроет огонь, не запомнишь, где расположены ее позиции.

 — Товарищ командир, — с улыбкой сказал ведомый, — из разговора я понял, что нам поставлена задача разведать зенитные батареи.

 — Правильно понял. Вот решим, как выполнять задачу, и полетим.

Кузя весело сказал:

 — Зачем мне думать? Ведь я ведомый. Куда ты, туда и я.

 — Что ж ты, все время будешь ведомым? Скоро звено получишь. Запомни: каждый должен уметь выполнять обязанности на одну ступень выше.

Ведомый в знак согласия кивнул головой.

Мы взлетели. Кузьмин держался слева. Со стороны солнца ему было удобнее наблюдать за маневрами моего самолета. На высоте тысяча двести метров пересекли линию фронта. В воздухе сразу появились шапки разрывов. Сначала они оставались позади, потом стали быстро приближаться: противник брал поправку.

Меняю курс и быстро теряю скорость. Разрывы уходят вперед: мы в безопасности. Немцы переносят огонь. Снова меняю скорость. Иногда снаряды рвутся совсем рядом.

На колене у меня прикреплена планшетка. На карте появляются все новые красные точки, которыми я обозначаю обнаруженные зенитные батареи.

Разведка закончена. Мы выходим из зоны обстрела и пересекаем линию фронта.

…На аэродроме к нам подошел инженер полка.

Осмотрев самолеты, он сказал:

 — Видать, сильный огонь был. Только больших дырок я насчитал в твоей машине около двадцати штук. И у Кузи не меньше. Ремонтникам до вечера хватит работы.

 — Было б просто удивительно, если бы мы вернулись без пробоин, — заметил Кузьмин. — Что там творилось! Ад кромешный! Крутились, как береста на огне!

После доклада о результатах разведки мы пошли в парк посмотреть, как ремонтируют наши машины.

 — Лучше новых будут, товарищи летчики, — обнадежил нас пожилой слесарь. — Сделаем так, что комар носа не подточит.

Мастера действительно делали все на совесть. Наложенные ими латки почти не выделялись на поверхности. Проверявшие качество ремонта инженер и механики не сделали никаких замечаний.

К утру наши машины выглядели как с иголочки. Даже трудно было узнать в них вчерашние старенькие «харрикейны».

 — Принимайте работу, товарищи летчики, — поглаживая усы, сказал наш новый знакомый — пожилой слесарь. — Летайте на здоровье, бейте фашистов проклятых, чтоб им пусто было. Мне тоже в восемнадцатом году приходилось бить немецких оккупантов. Жаль, что теперь не довелось. Просился в пехоту, а попал, по старости, в авиацию…

Боец хитро улыбнулся и продолжал:

 — Сначала думал, буду летать. Но какой из меня летчик? А на аэродроме всем дело найдется, потому как один воюет, а двадцать смотрят, что у него получается.

 — Вот уж в этом ты, отец, не прав, — вмешался молодой помощник слесаря. — Если бы не мы, как же летчики могли летать-то на самолете? Сам знаешь, что это за машина: чего в нее только не наставил человек. Тут и пушки, и пулеметы, и «катюши» вон подвешены… А приборов сколько в кабине. Нет, ты не прав…

 — Ты мне про это не говори. Я сам не хуже тебя знаю, что эта за машина. Только немца-то на ней бьет он, а мы на аэродроме сидим. Да что с тобой спорить, когда ты еще зелен в этом деле…

Слесарь махнул рукой и обратился ко мне:

 — Я знаю, товарищ летчик, что вы крепко устаете, а все же хочу просить вас зайти к нам на свободе в землянку. Рассказать, как фрицев бьете, а то ведь иные понятия не имеют, как вы воюете. Видели, как осколками самолет изуродован. А это, поди, малая доля из того, что рядом пролетели. Я-то знаю, что значит, когда снаряд поблизости рвется. Другой раз, кажется, душа совсем замрет. К земле, бывало, припадешь и держишься за нее, матушку. Но ведь то на земле, а в воздухе спрятаться не за что…

 — Обязательно зайду, — пообещал я. — И не один, а с напарником. С удовольствием поговорим.

 — Силен старикан, — сказал Кузьмин. — Такому не откажешь. Сегодня после полетов обязательно у него побываем, если, конечно, доживу до вечера.

Прибежал запыхавшийся посыльный и передал, что нас срочно вызывают на командный пункт. Когда мы пришли туда, там уже было несколько летчиков. Командир поставил задачу — сопровождать «илы» в район станции Евдаково.

Уже около недели штурмовики действовали только по коммуникациям противника. Немцы перешли к обороне и, по данным нашей разведки, создавали запасы продовольствия и снарядов.

 — Фриц зимовать на Дону собирается, — шутили летчики. — Только удастся ли ему здесь весны дождаться? Будем поддавать ему жару так, что и январь маем покажется.

Летим к дороге Острогожск — Евдаково. По ней, как сообщила разведка, движется большая автоколонна. Нашу группу ведет командир эскадрильи штурмовиков майор Исензон.

Сведения оказались неточными, машин на дорогах не было. А может быть, пока мы собирались, они успели уйти. Зато мы обнаружили другие, не менее важные цели — эшелоны на станции Евдаково. Ведущий разделил группу на две: одна громила эшелоны, другая уничтожала зенитные батареи.

Исензон — пожилой, чуть сутуловатый летчик — в прошлом был кузнецом. Он и теперь бомбит, словно молотом бьет: деловито, методично.

Штурмовкой заняты все — и штурмовики, и истребители. Рвутся и рвутся бомбы. Очередь за очередью посылаем мы по бегущим толпам солдат. Реактивные снаряды разносят вдрызг все, что попадается на земле. Это какие-то особые, неописуемые минуты, когда буквально сатанеешь. В самолете кажется тесно. Хочется соскочить на землю и собственными руками душить гадов…

Фашисты сопротивляются отчаянно, создали сплошную завесу огня. Но на нее не обращаем внимания. Даже когда один за другим упали сбитые истребитель и штурмовик, никто не дрогнул, не подумал об опасности. Хотелось бить, бить без конца.

Штурмовик лейтенант Минин обнаружил склад боеприпасов. Точно прицелившись, он сбросил на него оставшиеся бомбы. Склад взорвался. Сила взрыва была настолько велика, что самолет Минина разрушился и упал на землю.

Станция походила на кратер действующего вулкана, а мы продолжали штурмовать. С ожесточением стреляли в эту горящую и грохочущую массу.

Наконец штурмовики, подстраиваясь на маршруте, один за другим начали выходить из боя: израсходованы все боеприпасы, их не осталось даже на случай встречи с врагом на обратном маршруте.

Домой возвращаемся в лучах заката. День окончен. Сегодня фашисты еще раз почувствовали силу ударов советской авиации. «Черная смерть», как прозвали немцы наш Ил-2, во всю мощь прошлась по их эшелонам.

На ужин летчики шли возбужденные. Несмотря на понесенные сегодня потери, настроение у всех было приподнятое.

В столовой мы застали двух ребят за горячим спором. Маленький, подвижный истребитель Фатин, размахивая потухшей трубкой, доказывал могучему и спокойному штурмовику Морозову, что их удар по автоколонне противника был неточным. Ведь на дороге не возникло ни одного пожара. Он винил в этом штурмовиков.

Долго молчавший Морозов наконец встал из-за стола и, пригибаясь под низким для него потолком, подошел к Фатину.

 — Ничего-то ты, дружище, в бомбометании не смыслишь. Привык считать прямые попадания. А сегодня бомбы упали не дальше чем в пятнадцати — двадцати метрах от дороги. Значит, автомашины поражены осколками.

Фатин попытался возразить, но Морозов перебил:

 — Эх ты, злой истребитель, с одного раза все хочешь разрушить. Война продолжается, и сегодняшний вылет не последний. Мы еще покажем, как нужно драться. Пока руки мои держат штурвал, а глаза видят землю, буду бить фашистов смертным боем! Понял? — и Морозов сжал в кулаки свои огромные руки.