— Ну извини. Такая уж уродилась, — пожала плечами Девица, — некоторым нравится.
— Мне не нравится. Я отдохнуть хочу, и не люблю, когда меня хватают за язык.
— Ну пойдемте уже, — Аурика потянула его по лестнице, — Люда, прекращай.
На втором этаже Людмила подошла к обшарпанной двери, погремела ключами в трех скважинах. Аурика вошла первой, щелкнула выключателем.
— Ну как, Савелий? Все еще обижаешься?
Корняков вошел в квартиру, огляделся. Огромное зеркало отражало стены в темных обоях, матовый плафон придавал прихожей необходимый уют. Прямо была дверь в кухню, направо — в комнату. Савва скинул ботинки и прошелся по квартире, заглядывая за занавески. В комнате царила практичность: необъятный сексодром, огромный телевизор с набором немецкой порнухи, бар на колесиках. Ноги по щиколотку утопали в ковре. Ванная комната поразила Корнякова сверканием никеля и зеркал. Джакузи голубоватого цвета зазывала понежиться в пенном благоухании бодрящих струй.
— Годится, — констатировал Савва, расстегивая рубашку, — девушки, марш в ванную.
Он прошел на кухню, на ходу стягивая одежду. Аурика пискнула:
— Ой, что это у тебя?
Корняков встал перед зеркалом, глянул через плечо. Косые побелевшие шрамы пересекали мускулистую спину. Он почти забыл про них, а следовало как-то подготовить девчонок. Чего зря пугать.
— Это, ласточка, память о тяжелом детстве.
— Ладно заливать-то, — сказала Людмила.
Аурика, открыв ротик, смотрела на Корнякова во все глаза.
— Правда, что ли?
— Хорошо, если я скажу, — Савва усмехнулся, чуть помедлил, — что это память о войне, вы поверите?
— Д-да, — неуверенно пробормотали девушки вразнобой.
Аурика спросила:
— Ты воевал?
— Было дело.
— В Чечне?
Савва повернулся к ней, долго и пристально посмотрел в глаза.
— Тебе действительно интересно?
Аурика пожала плечами и отвернулась. Неожиданно вмешалась Людмила:
— Прости, Сав, если я тебя задела. Я привыкла так разговаривать. Но ты не похож на наших обычных клиентов.
— Чем? Дырками в спине?
— Этого как раз навалом. У кого какая царапина после разборки — первым делом хвастаются. А если уж настоящая рана, держись тогда! Только о ней и будут говорить…
— А я, значит, не говорю и тем от них отличаюсь.
— Не только. Ты какой-то напряженный. Как натянутая тетива.
Савва хмыкнул. Тетиву ему видеть не доводилось.
— Можно задать тебе вопрос? — продолжала Людмила.
— Можно.
Она шепнула что-то на ухо Аурике, та кивнула. Сказала:
— И я только что об этом подумала.
— О чем? — с подозрением спросил Корняков. Девушки переглянулись.
— Савва, прости, ты — мент? — спросила Людмила неожиданно.
— Нет. Но направление мыслей верное. — Савва продемонстрировал свое удостоверение. Девушки испуганно отшатнулись. — Не бойтесь, я на отдыхе. А потом — вы уже взрослые, можете заниматься чем угодно.
Аурика успокоилась быстрее. Несмело шагнула вперед, медленно провела пальчиком по шраму.
— Больно было?
Вопрос показался Савве настолько неожиданным и неуместным, что он расхохотался. Людмила присоединилась, а через несколько секунд смеялись все трое.
— Да уж, — с трудом выговорил Корняков, — не щекотно!
Обстановка немного разрядилась. Чтобы не обижать девушек, Савва рассказал:
— Снайпер подстрелил. А тут — чини, взяли меня в оборот, еле вырвался. Дополз до наших. Говорят, когда врач начал меня резать, я смеялся. Врут, наверное. Я ничего такого не помню.
— Тебе, наверное, тяжело об этом говорить? — мягко спросила Аурика.
Савва пожал плечами.
— Да нет.
— Тогда почему ты…
— Почему я спросил, действительно ли ты хочешь это знать?
— Ну… да.
— Не хочу вас обижать, — начал Савва, — но у вашего пастуха я просил таких, чтобы можно было не только в кровати кувыркаться, но и поговорить, на жизнь пожаловаться. Вот я и хотел узнать — ты от чистого сердца это спрашиваешь или потому, что так по роли положено. Знаешь, Аурика, война — это дерьмовая мясорубка, и о ней совсем не хочется рассказывать… э-э…
— Проституткам, — закончила за него Людмила.
— Вроде того. Только давайте хотя бы на эту ночь забудем это слово. Лучше уж по-японски — гейши. И Аурике будет приятно. Восток как никак.
Смуглянка улыбнулась:
— Люда права. Ты совсем другой.
Корняков кивнул, открыл холодильник. В морозилке мерзла литровая «Гжелка». Савва свернул ей голову, набулькал рюмку водки и со смаком выпил. Подмигнул застывшим как изваяния девушкам:
— Ну, чего застыли? А ну в душ, быстренько! Людмила и Аурика, на ходу раздеваясь, двинулись в ванную.
Корняков с удовольствием разглядывал девушек — дверь в ванную осталась приоткрытой. Людмила, белея полосками незагорелой кожи на груди и бедрах, стояла под душем. Вода лилась ей на плечи, стекала по груди, растекалась пленкой по телу. Аурика, вся цвета мороженого крем-брюле, намыливала мягкую варежку. Савва прищелкнул языком.
«И будет у нас на первое крем-брюле … да, с нее и начнем, — решил он. — А Людочка пусть наблюдает и повествует о концептуальных взглядах Паоло Коэльо на отношения социума и индивида в современном мире. Она же у нас по роли интеллектуалка».
Он вернулся в спальню, воткнул в магнитофон кассету и раскинулся на постели. В телевизоре вскрикивали, бормотали и стонали.
— Тьфу, гадость! — сказал Савва, чувствуя себя султаном, ожидающим появления наложниц.
Послышалось шлепанье босых ног. Людмила и Аурика, в полупрозрачных кимоно, скользнули в комнату. Смугляночка прилегла на постель, подкатилась Савве под бок.
— Ты не скучал без нас?
— Извелся весь, — подтвердил Савва.
Людмила присела рядом, провела пальчиками по его груди, задержалась на круглой пулевой отметине на плече.
— Снайпер?
— Он, сволочь. Ладно, это детали, не будем об этом. Девочки, я ополоснусь, а вы пока разомнитесь. Ночь у нас будет трудная и долгая, но веселая.
Савва поднялся, потянулся, разминая мышцы. Аурика подмигнула ему, сказала:
— Может, тебе помочь?
— Нет, — ответил Корняков, — я большой мальчик, сам справлюсь. А вы тут не расслабляйтесь.
Смуглянка игриво развязала пояс кимоно, спустила его с плеч. Людмила склонилась над ней, повела плечами и закрыла глаза.
«Господи, прости мои прегрешения, ибо слаб я и не могу сопротивляться желаниям плоти».
Савва сглотнул слюну и поспешил в ванную.
С первого в своей жизни настоящего задержания Даниил возвращался подавленным. Жалость к несчастной Жене переполняла его, и одновременно инок корил Артема Чернышова. Увидев, как спокойно тот отнесся к страданиям девушки, Даниил счел его равнодушным и черствым. Конечно, старший контроллер постоянно сталкивается со страданиями и болью, привык к ним, если можно, конечно, привыкнуть спокойно относиться к людской беде. За многие месяцы работы в Анафеме душа Артема, наверное, покрылась коркой. Даниил жалел его, но оправдать все равно не мог. Безвольно висящее на цепях тело несчастной девушки воочию стояло у него перед глазами.
Инок не переставая молился про себя и за исцеление ее телесных ран, и за спасение души Кирилла Легостаева, бывшего Наместника.
«Спаси, Господи, и помилуй заблудшую душу Кирилла, прости грехи его тяжкие. Прости ему поклонение идолам, кощунство и насмешки над именем Твоим, прости сребролюбие и жестокосердие, тайное присвоение чужого, блуд и пристрастие к нечистым зрелищам и утехам. Спаси, Господи, и помилуй…»
В толчее метро Даниил едва не пропустил свою остановку. Металлический голос уже объявил Новые Черемушки, двери открылись. Пробираясь к выходу, Даниил случайно задел пожилую торговку. Ее сумка оказалась заполнена газетами — видимо, женщина весь день простояла где-нибудь в переходе, а сейчас возвращалась домой. От толчка сумка раскрылась, на пол посыпались туго перетянутые веревками пачки газет.
— Куда прешь?! Совсем глаза пропил?