Как ей показалось — неодобрительно.

Она упрямо мотнула головой, выложила на подставку «альтернативный» доклад.

«Поздно отступать, подруга».

И тут она заметила в первом ряду того самого высокого священника. На мгновение у Марины перехватило дыхание, она с ужасом подумала, что не сможет произнести ни слова. Но он чуть улыбнулся ей, кивнул: давай мол.

— Уважаемые гости! — начала Марина и зал затих. Уже через минуту она заметила какое-то движение.

В президиуме недоуменно переглядывались, профессор Калинин дважды вскочил со своего места, что-то показывал ей.

Ага! Заметили. Доклад-то не тот.

— …Секты — доступны, — говорила Марина, — любой новичок там — желанный гость. Его всегда выслушают, поддержат, купят с потрохами атмосферой всеобщего братства и взаимовыручки. Более того: придут к нему в дом, принесут Учение на блюдечке, разжуют и преподадут в самом доступном виде. У большинства сект хорошо поставлено миссионерство, они денно и нощно ведут просветительскую работу, проповедуют на улицах, ходят по подъездам, раздают приглашения на свои службы и сборища. Кстати сказать, службы эти ведутся на русском языке, что привлекает многих и успокаивает сомневающихся: никаких тайных знаний, все ясно и понятно.

В зале нарастал гул. Марина чувствовала: такое восхваление сект до добра не доведет, пора переходить ко второй части.

— Русская православная церковь — это, наоборот, структура закрытая, государство в государстве. Считается, что человек должен прийти к вере сам. То есть надо работать над собой, подстраиваться под сложные и не всегда понятные православные каноны. Никто не заглянет к тебе в дом с иллюстрированной Библией для чайников. Сам купишь, сам прочтешь, потом, после долгих раздумий, переломишь себя, пойдешь в храм и отстоишь службу. И служба, кстати, — на церковно-славянском языке, мало кому понятном. Да еще нужно смиренно склониться перед иконой, а гордость не позволяет.

Этой частью Марина особенно гордилась. Она считала, что православная традиция слишком закостенела, что надо меняться, идти в ногу со временем, а не следовать канонам тысячелетней давности. И именно она, Марина, укажет на это. Такой доклад точно не забудется.

— …в этом смысле православная церковь далека от чаяний обычного человека. В ней много надменного, много таинственного и очень много непонятного простому неофиту. Поэтому подростки в период формирования мировоззрения не идут в храм. Им кажется, что их не выслушают, а просто застыдят и прогонят. Молодое поколение предпочтет дружескую беседу с уличным проповедником, который все поймет, простит, даст совет. Да и церемония приема в ряды свидетелей Иеговы или в Церковь Прославления проста и понятна.

В третьем или четвертом ряду вскочил дородный священник, выкрикнул что-то, но микрофон у Марины почему-то не отключали, и она продолжала говорить.

— …нынешнее православие утратило миссионерскую активность времен завоевания Сибири шестнадатого-восемнадцатого века, когда простые иноки и дьяки шли следом за казацкими отрядами и переселенцами, обращая в новую веру коренные народы. Когда церковно-приходские школы открывались чуть ли не в каждой деревне, и батюшка всегда был готов выслушать и исповедать.

Микрофон все не выключали, и в итоге Марина договорилась. Уже в заключительной части она практически обвинила Русскую православную церковь в высокомерии. Она считала это самой серьезной проблемой, думала: если указать на нее, что-то изменится. Православие становится косным, неповоротливым, не идет в народ, а сидит на месте и ждет, когда верующие придут сами. В нынешних условиях так действовать нельзя. Иначе поражение неизбежно.

Гул в зале не умолкал. Марине вполне оправдано казалось, что доклад произвел впечатление. Единственное в чем она ошибалась — в знаке. Выступление наглой соплюшки, которая без всякого смущения считала себя вправе раздавать советы всей Русской православной церкви, подогрело зал до точки кипения. Назревал взрыв.

Марине очень хотелось завершить доклад особенно сильной, запоминающейся фразой.

— …Какие мы можем сделать выводы, уважаемые гости? Думаю, они всем понятны и лежат на поверхности. Обвинять в том, что молодежь не идет в лоно истинной Церкви, нужно прежде всего саму Церковь. Потому что она ничего не делает для этого. И если так пойдет и дальше, если ничего не предпринимать, через какие-то сорок-пятьдесят лет в России не останется православных.

Микрофон щелкнул и выключился. Это послужило сигналом — зал взорвался.

— Вон! Вон!

— Долой!

— Еретичка!

Кричали все. Шум стоял неимоверный. В первую секунду Марина еще питала какие-то иллюзии, но потом…

К кафедре, размахивая руками, уже бежали несколько человек с красными, злыми лицами. Марина закрыла глаза ладонями. Вдруг кто-то больно дернул ее за плечо. Она испуганно обернулась — это оказались Калинин и незнакомый мужчина с организаторским бейджиком.

— Пойдем скорее, — сквозь зубы процедил он и грубо потянул Марину за собой. Она не сопротивлялась. На кафедре остался один профессор. Он быстро сложил в папку листки с докладом, сунул подмышку. Оглянулся. Немногочисленные организаторы с трудом сдерживали напор разъяренных слушателей. Несколько священнослужителей рангом повыше прошли в президиум и о чем-то разговаривали с ректором семинарии. Лицо у него было растерянным.

Марину втащили в какой-то незаметный проход прямо за сценой. Как оказалось — в техническую комнатку. По углам громоздились ящики с аппаратурой, у окна, завешенного выцветшими газетами, торчали две микрофонные стойки, скрещенные словно шпаги.

Организатор смерил Марину еще одним злым взглядом, бросил:

— Ты что, дура, самой умной себя считаешь? — повернулся к профессору и добавил: — С вами хотят поговорить. Владыка Кирилл ждет наверху, пойдемте.

И вышел.

— Марина, вы понимаете, что наделали? — тихо спросил Калинин. — Я не знаю, что на вас нашло, но из нашего университета больше никогда ни одного человека не пригласят на любую, даже самую незначительную православную конференцию. Игорь Кириллович будет очень недоволен.

Марина его не слушала. В голове царила звенящая пустота. Наверное, надо было разрыдаться, но почему-то не получалось. Профессор швырнул ей под ноги папку с докладом пошел к выходу. На пороге он развернулся и добавил:

— Не удивлюсь, если возникнет вопрос о вашем отчислении. По крайней мере, я буду очень настаивать на этом.

Хлопнула дверь. Девушка села на пыльный ящик, не слишком заботясь о том, что может испачкать любимую джинсовую юбку.

И только сейчас Марина заплакала. Навзрыд, не сдерживаясь. Наверное, впервые так сильно лет с десяти.

— Не плачь, Марина…

Марина вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стоял тот самый длинноволосый красавец. Черная ряса облегала его, как торжественная мантия. На груди посверкивал серебряный крест.

— Они не стоят твоих слез, дочь моя.

Совершенно не сознавая, что делает, она уткнулась лицом прямо в рясу и зарыдала еще сильнее. Священник ничуть не растерялся, наоборот — погладил девушку по голове. Марине почему-то стало уютно. Хорошо и уютно, как в теплой постели зимой. Она расслабилась, даже, наверное, отключилась на секунду. И тут совершенно некстати зачесалась ключица. Марина вздрогнула, высвободилась, повела плечами.

Священник смотрел на нее сверху вниз ласково и смиренно:

— Успокойся, дочь моя. Никто тебя не обидит.

— Простите, — пролепетала она, — как вас зовут?

— Отец Базиль. И можешь не испрашивать у меня благословения. Думаю, утешение тебе в данный момент нужнее.

«Наверное, я сейчас еще некрасивее, чем обычно, — думала Марина, размазывая слезы, — опухшие глаза, щеки — ярко-красные, как помидоры, тушь, наверное, потекла».

Но отцу Базилю почему-то было все равно. Он ласково провел рукой по волосам Марины, улыбнулся и сказал:

— Не плачь. Плюнь на них, — он кивнул в сторону зала, откуда все еще доносился недовольный ропот, — они действительно закостенели, не понимают. Ты — права, девочка, ты даже не представляешь, как ты права.