Холод был чрезвычайный; гора была покрыта кострами, разложенными проводниками, которые видели невозможность движения вперёд, благодаря крутизне и обледенелости тропинки. (Высота горы — примерно 250 метров.)

Драгун, который следовал замнойсмоим чемоданом, потерял меня, так я его больше и не видел. Вся оставшаяся ночь прошла у меня в том, что я старался продвинуть вперёд мои сани; мне удалось, несмотря на пушки и фургоны, проехать три четверти горы Понаряй. На рассвете, раздраженный невозможностью дальнейшего движения, я решил бросить сани и идти пешком.

При этом несчастном подъёме мы оставили все пушки и большое количество багажа и повозок. Наши собственные солдаты разграбили часть армейской казны при появлении казаков; одно время даже работали с ними в полном согласии. Ночью многие офицеры и союзники предлагали мне купить награбленные вещи: серебряные чаши, приборы столовые и прочее. Наши солдаты охотно давали 100, даже 300 франков серебром за один наполеондор золотом. (Видимо, и денег, и массивных серебряных изделий на руках было столько, что унести с собой всё награбленное было делом совершенно нереальным.)

Главный штаб был перенесён за 44 км от Вильно в Эве; я прибыл туда в 5 часов вечера, очень утомлённый, в лихорадке от боли в моей отмороженной правой руке. Я умирал от голода, так как не ел ничего в течение 24-х часов; у меня дрожали ноги, и я падал.

По дороге (к Эве) я встретил Шабо; он сообщил мне, что ночью он потерял генерала Нарбона. Мы очень о нём беспокоились, так как его всё ещё не было. Генерал Куриаль уверял нас, будто он видел его шедшим пешком, позади: это меня мало успокаивало, я знал, что Вильно эвакуирован утром (10 декабря) и что в 10 утра казаки были на (Понарской) горе с пушкой!»

Вам не кажется, что эта пресловутая пушка просто навязла на зубах? Создаётся такое впечатление, что всю французскую армию гнала сотня казаков с одной-единственной пушкой, прикрученной вожжами к обычным зимним розвальням. Но это так, к слову...

«Я превратился в настоящего Иоанна Крестителя в детстве: мои последние вещи остались в санях Эйара. Этот верный слуга попал в плен с отмороженными руками и ногами. Я считал его погибшим. Он был отправлен в Витебск, где сделался парикмахером. Из русского плена он возвратился в 1814 году во Францию с тремя франками в кармане, таким образом, он не без успеха занялся ремеслом.

В этом походе я потерял 17 лошадей. В Эве нам было очень плохо в помещении вроде хижины. Меня так притиснули, что целую ночь я вынужден был держать поднятой мою больную руку. Я дал золотой за связку соломы императорскому конюху. Я разделил её с Шабо и двумя другими товарищами. Поужинали мы очень плохо — крошечным куском хлеба, наполовину из отрубей, и небольшим кусочком мяса; не было даже воды. Саш, брошенные генералом Нарбоном (у горы), подъехали в 11 часов вечера. Конюх, который ими правил, отморозил себе нос и ноги. Трупы замёрзших солдат продолжают усеивать дорогу.

В 4 часа Мюрат выступает, и все войска идут по Ковенской дороге. Императорская гвардия уменьшилась теперь приблизительно до 800 человек. Баварский отряд и дивизия Луазона, к которым присоединилось всё депо, составили арьергард, под начальством Нея. Весь отряд этот состоял, в общем, из 2300 человек пехоты и 200 кавалерии, так что Великая армия едва доходила до 5000 вооружённых человек, не считая поляков и кавалерии, отправившейся к Олите. Мюрат и Бертье ехали в карете. Вице-король, Даву, Лефевр, Мортье и Бессьер, с остатками своих штабов, следовали пешком или верхом».

11 декабря

«11 декабря 1812 года. Король без свиты отправился прямо в Ковно; в момент его отъезда прибыл арьергард дивизии Луазона, сведённой к 600 человек; за три дня перед этим в Вильно она насчитывала 6000 человек. У этой дивизии не осталось ни одной пушки. 113-й линейный полк — часть её, — состоящий из флорентийцев, поразил меня в этом городе своей выправкой и щёгольской одеждой. Я разговорился с сержантом этого полка, удивляясь, каким образом такой многочисленный отряд так быстро растаял. Он мне ответил: “Это очень просто, мы умираем от холода и голода. В нас посылают ядра, мы же не можем отвечать неприятелю тем же, ничего не оставалось, как следовать примеру тех, которые в таком беспорядке прибыли из Москвы”.

Этот сержант был в числе тех приблизительно 120 солдат полка, которые до этого дня ещё оставались под знамёнами. Арьергард остановился в Эве; я оставался там же до 10 часов утра, надеясь встретить моего генерала. Всё время не переставала дефилировать толпа отбившихся от армии солдат, оставшихся позади. Старая императорская гвардия, насчитывавшая в момент отъезда императора (5 декабря) до 1400 человек, теперь вряд ли имела под ружьём больше 800 человек.

Я и Шабо приютились в санях генерала вместе с его поваром, единственным из наших служителей, у которого не было ничего отморожено. Наше беспокойство об участи генерала Нарбона возрастает в течение дня. Среди жестоких страданий, доставляемых мне моей рукой, я не мог не твердить себе: “Перед нами зрелище величайших ужасов, ничего подобного потомки больше не увидят”.

Проехав едва 8 вёрст, мы услышали казацкую пушку, обстреливающую наш арьергард. Мы остановились в штабе генерала Себастьяни и с восторгом нашли там генерала Нарбона!»

Оставим теперь на время милейшего адъютанта Кастеллана, наконец-то отыскавшего в суматохе повального бегства своего непосредственного начальника, и поблагодарим его напоследок за неоценимую помощь, оказанную нам в поисках истины.

14 декабря

«Полковник Кайсаров захватил экипаж государственного секретаря, графа Дарю, в коем было найдены всевозможные документы, упакованные в двух тюках».

Интересно, что эти бумаги были отправлены не куда-нибудь ещё, а прямиком в С.-Петербург, Александру I. Но ни одного приказа об уничтожении (сокрытии) каких-либо ценностей среди них не нашли. Почему? Ведь мы с вами буквально по дням и часам установили, когда и где были спрятаны весьма солидные ценности. А просто так, по стечению обстоятельств, их не прятали, поскольку всё в армии (в том числе и французской) осуществлялось и осуществляется только по приказу. Следовательно, все документы, связанные с захоронением вывезенных из Москвы трофеев, были преднамеренно уничтожены. Кем? Когда? Зачем?

Да тем же самым Дарю они и были уничтожены. Неоднократно участниками похода отмечалось, что государственный секретарь несколько раз сжигал какую-то документацию, организуя кострища на привалах от Гжатска до Толочина (то есть до того места, где был издан приказ об уничтожении «2-го золотого обоза»). Кроме того, самим императором в Орше было сожжено большое количество документов, и даже одежды. В Толочине ритуал сожжения повторился. Как говорит народная мудрость, «что-то скрывают только тогда, когда есть что скрывать». Значит, было что скрывать похитителям, было какие следы заметать. Это я пишу для тех, кто не верит в то, что наполеоновские клады существовали вообще, хотя я надеюсь на то, что после прочтения моей книги число таких скептиков поубавится.

Давайте теперь абстрагируемся от событий, происходивших в середине декабря 1812 года, и (мысленно) переместимся в город Вильно примерно на сто лет вперёд. Выяснилось, что в марте 1910 года в этом городе был утверждён кружок ревнителей памяти старины 1812 года, а в апреле того же года была произведена разведка всех операционных путей нашей и французской армий во время Отечественной войны 1812 года. И это, казалось бы, самое невинное дело привело к открытию ещё одного нешуточного клада, связанного с нашествием Наполеона. Об этом сокровище я расскажу

Для удобства военной разведки территория Виленского военного округа была разбита на 34 участка, на которых работало 42 офицера. Офицеры эти собрали обширный материал, заключающийся в 34 журналах работ со всевозможными приложениями: рисунками, планами. Старожилы исследуемых мест, со слов своих отцов, сообщили офицерам очень много интересных и ценных преданий о 1812 годе. Один из офицеров, капитан В. Жамов, приехав в замок Руэнталь (Рундале), был любезно встречен управляющим имением графа Шувалова господином Дубинским. Жамов осмотрел замок, парк и имел беседу с управляющим. По словам последнего, лет двадцать тому назад приезжали в Рундальский замок прусские офицеры и раскапывали то место, где предположительно была зарыта прусская военная касса. Но ничего найдено не было. Возможно, они копали не в том месте.