В 1840 году (через 28 лет после прохождения через это местечко последней французской колонны) в селение Селище приехал какой-то француз с планом местности и, не таясь, объявил о цели своего приезда. Он намеревался отыскать несколько бочонков золотых монет, зарытых здесь в начале декабря 1812 года. Основным местным ориентиром для него была господская усадьба, в которой в ночь со 2 на 3 декабря ночевал главный штаб во главе с самим Наполеоном. (Это тот самый «скверный домишко», о котором писал Кастеллан.) Но поскольку с тех пор прошло больше четверти века, то местность, где прятали очередной клад, совершенно преобразилась. Старый дом был снесён, и новый был построен в ином месте. Просёлочная дорога, по которой везли золото, тоже была запахана. И даже большой остроконечный камень, возле которого рыли яму, тоже исчез. Поскольку именно камень играл роль самого надёжного ориентира, то начался его поиск. Оказалось, что во время строительства нового дома с полей свозились все камни, так что на возведение фундамента отвезли и данный «ориентир». Его там и отыскали, с правой стороны от крыльца. На камне, при ближайшем рассмотрении, даже обнаружился знак в виде подковы. Настойчивые расспросы о том, где же именно лежал приметный валун, ни к чему не привели, все только разводили руками и пожимали плечами. Кладоискатель отбыл в своё отечество, а местное крестьянство вооружилось лопатами и принялось искать зарытое своими методами. Но и здесь поиски успехом не увенчались. Но эту историю излагают в таком виде только для популярных журналов. Мы же с вами попробуем разобраться в ней поподробнее.
Вопрос первый: кто закопал клад? По чьему приказу это было сделано?
Данный вопрос не так прост, как кажется на первый взгляд, и мне кажется, что именно точный ответ на него и приблизит нас к его находке. Прежде всего, обратим внимание на состав клада. Француз утверждал, что зарыты именно бочонки, именно с золотыми монетами. Следовательно, именно он сам и закапывал ценности. Ибо только тот, кто прятал, мог доподлинно знать о том, что именно прячется. Кстати, вы уже обратили внимание, что данное захоронение нам с вами уже очень хорошо знакомо. Такие мы уже встречали, и не раз. В таком (обочёненном) виде золотые двадцати- и сорокафранковые наполеондоры перевозили армейские кассиры в пронумерованных фургонах Генерального штаба. А когда в Селищах ночевал сам Наполеон, эти фургоны уже ушли из селения!
Чтобы разобраться в этом вопросе подробнее, необходимо поднять все имеющиеся в нашем распоряжении материалы. Давайте посмотрим, что писали наши мемуаристы о том дне.
«Я дежурный и меня оставляют в Седлице (совр. Селище) ожидать арьергарда. Я располагаюсь у подножия дерева, около бивуачного огня на большой дороге. Весь день передо мной зрелище отсталых солдат всех наций, всех родов войск. Большинство побросали свои ружья: солдаты “старой” гвардии — исключение: они сохранили свои. Они образуют сжатую колонну от двенадцати до пятнадцати человек в ряд: они дефилируют с восьми утра до четырёх, когда, наконец, появляется арьергард. Я тогда направляюсь к маршалу Виктору, за которым следуют казаки с пушкой.
Его светлость говорит мне, что в длинном овраге около Илии, где из-за широких болот были вынуждены переходить по плотине, господствовал такой же беспорядок, как и при Березинской переправе.
Герцог Беллунский с успехом пустил в дело два отряда, чтобы облегчить переход отставших.
Я перешёл через мост, овраг, лес, тянувшийся на расстоянии трёх миль (около 11 вёрст), занятый большим числом бивуаков отбившихся от армии солдат: в 7 часов вечера я прибыл в Молодечно, где в доме, похожем на настоящий замок, была устроена штаб-квартира императора. Большей частью я шёл пешком: очень сильный холод».
Из этой записи следует, что Кастеллан, выйдя из старого господского дома на большую дорогу в 8 утра, ожидал маршала Виктора до 4-х часов дня, после чего перебрался через большой овраг по мосту и, прошагав 11-12 км пешком, за три часа прибыл в ставку. Значит, он ожидал арьергард на восточной стороне оврага. Скорее всего, и господский дом находился недалеко от него и тоже на восточной стороне. Далее. Кастеллан не упоминает ни о каких повозках, или фургонах с КАССОЙ, а только о толпах неорганизованных солдат и дефиле всё ещё сохраняющей бодрый вид гвардии. Следовательно, зарывать клад 3-го числа было просто некому, всё более или менее ценное увезли отсюда раньше. Это подтверждают и строки из дневника офицера итальянской королевской гвардии — Цезаря де Лотье.
«2-е декабря. Мы сделали мучительный 12-часовой переход из Илии, нигде не отдыхали, боясь быть обойдёнными, и в 11 часов утра приходим в Молодечно. Этот переход довершил расстройство наших полков. Много способствовала этому и медлительность движения, вызванная необходимостью эскортировать казну (армии) и раненых офицеров и генералов. Холод усилился; он утомляет наши расслабленные, плохо прикрытые, обессиленные, ещё хуже того питаемые тела. Император осведомился о нашей действительной численности; он спрашивает, начали ли реорганизовывать полки? На забитых экипажами и возами дорогах стояла невообразимая толкотня. Всякий раз, когда лошади падали — мы страшно волновались, так как это и нам грозило падением. Видя всё это, вице-король (Евгений Богарне) приостановил нашу колонну на полдороге и написал императору обо всём, что здесь в овраге происходит. Но когда он заглянул в тыл, то ещё больше понял всю громадность затруднений».
Смотрите, как всё складно получается. Выходит, что тот переход, о котором пишет Цезарь де Лотье, был начат где-то накануне (1 декабря) в одиннадцать вечера. То есть в 4-5 ночи они аккурат оказались в окрестностях Селищ. И именно в этот момент у них начались «основные» трудности. Столь непреодолимые, что пасынок Наполеона пишет отчиму письмо, искренне полагая, что император встанет с постели (посреди-то ночи) и примется растаскивать завал из сломанных повозок и павших от губительного мороза лошадей.
А Богарне ведь торопился, очень торопился. Если бы он застрял в селищенском овраге, то утром его относительно успешное продвижение вообще могло быть парализовано тысячными толпами отступавших пехотинцев. И тогда так тщательно охраняемые повозки с КАССОЙ могли быть запросто оторваны друг от друга, и из единого, компактного обоза образовались бы отдельные, слабо защищённые группки.
Ему следовало выбирать: либо единство и скорость его самого ценного на тот час обоза, либо полная сохранность перевозимого им груза. Однако, сохранив груз на какое-то время, можно было неизбежно потерять скорость и утратить какое-либо преимущество в движении вообще. Полагаю, Евгений выбрал первое. Павших лошадей оттащили с дороги прочь, а оставшиеся бесхозными бочонки с золотом он приказал зарыть. Скорость движения — вот что было самое важное. Только скорость могла гарантировать спасение и их жизней, и хоть какого-то армейского имущества. Значит, вполне возможно, что именно здесь, вблизи господского дома с окнами, освещёнными тускло горевшими в помещениях свечами, и было закопано содержимое одного или нескольких фургонов, оставшихся без лошадей.
Как же закапывали бочонки, и главное, где? Земля была промёрзшая, завалена плотным снегом, и специально долбить её для устройства очередного клада было просто некогда. Скорее всего, безлошадные кассиры воспользовались одним из придорожных костров, оставленных беженцами. Под ним земля была прогрета, и выкопать метровой глубины яму было несложно. Становится понятным и то, о чём именно писал Богарне Наполеону. Ведь такое уже было ранее. 7 и 8 ноября он писал нечто подобное из местечка Засижье и Ульховой Слободы. Вот отрывок из его письма начальнику штаба Бертье. Вспоминаете его?
«Жестокая необходимость принуждает меня с сожалением признаться в тех потерях, которые мы потерпели, желая ускорить наше движение».
Проблема тех не по-осеннему холодных дней заключалась в том, что громадный транспорт, который был под началом Евгения Богарне, потерял 800 упряжных лошадей. Весь груз, что везли эти лошади, пришлось срочно утопить в ближайшем озере. Вот он и писал свой доклад, оправдывался...
