— Ну вот, опять словами непонятными говорить начал, — вздохнул царь. — Давай-ка по порядку. Откель ты все-таки будешь?

— Из Рамодановска, — сердито буркнул Виталий.

— Что такое Рамодановск?

— Город.

— Где он находится?

— В России.

— Я такого города в своем государстве не знаю, — покачал головой Гордон.

— Ну Русь-то, она большая, — удрученно вздохнул Виталий. — А у тебя, кстати, Русь большая?

— За десять ден верхом не обскачешь, — гордо сказал царь Гордон.

— Ну тогда можно сказать, что Рамодановск за рубежом.

— То ест иностранный поттанный, — опять не удержался от реплики Шварцкопф.

— Федот, гони его в шею, — не выдержал наконец Гордон.

Протестующего немца выволокли из пыточной.

— Я ест протестоват! Я буту жаловатса!

Как только его крики затихли вдали, царь продолжил допрос:

— Итак, ты из города Рамодановска, который находится за рубежом, но почему-то на Руси, то есть в моем государстве. И как же получилось, что я такого города не знаю, не объяснишь?

— Я ж говорю, Русь большая. Может, ты какой городишко и проглядел.

— Деревеньку мелкую еще могу проглядеть, но город… И много в этом городе жителей?

— Согласно последней переписи населения полтора миллиона.

— Издеваешься? — разозлился Гордон, — Да во всем моем государстве столько народу не наберется. Малюта, тебе сегодня повезло. Готовь испанские сапоги.

— Слушай, царь, — поморщился Виталий, — не помогут тут ни сапоги, ни дыба, ни каленое железо. Ничего не поможет.

— Это еще почему?

— Потому что, как бы складно я ни врал, ты все равно не поверишь, а если правду расскажу, и подавно. Я и сейчас вишу тут на цепях и не могу понять, во сне я или наяву? Такого со мной еще никогда не было. Рассказать кому — бред! Никто не поверит. Не, все равно ничего не получится.

Гордон взял видеокамеру, задумчиво повертел ее в руках.

— А ты попробуй, — предложил он, — может, и получится. Эй, табуретку сюда!

Палач тут же поставил перед державным табуретку с дыркой посередине. Царь заглянул в отверстие, увидел торчащий оттуда кол и кротко дал палачу в ухо.

— Идиот! Табуретку для меня, а не для узника!

Стрельцы поспешили подсунуть под седалище царю-батюшке кресло, он примостился на нем напротив Виталия и приготовился слушать.

Терять юноше все равно было нечего, и он начал рассказывать. Все без утайки. Все, что произошло с ним за эти сумасшедшие дни. И что интересно, Виталий видел по глазам державного, что он ему верит. А как только юноша дошел в своем рассказе до Вани Лешего, Гордон тут же приказал всем стрельцам, кроме сотника, покинуть камеру. Писарь едва успевал строчить, конспектируя исповедь корреспондента. Из-под гусиного пера во все стороны летели чернильные брызги.

— Да, забавную историю ты мне рассказал, Лексеич. Не все, правда, понял. Как, например, понять терем в русском стиле? Ну я про тот терем, где ты с чертями встретился? Что, есть еще какой-то стиль?

— Конечно. Ренессанс, готический, ампир…

— Да, вампиры нас достали. Много в последнее время здесь развелось нечисти поганой, иноземной. Жалобы на них уже не раз поступали. Ну с чертями все ясно. На чертову мельницу тебя занесло. Редко кому оттуда живым уйти удавалось. Знатный ты витязь, раз сумел отбиться.

— Так я до академии воином был. В армии служил. Спецназ. Много чему научили.

— Парашка твоя тоже девица странная. Непростая девка, ой непростая. Околдовала тебя, видать, потому и в драку с моей стражей ты с дуру ума полез. Все равно многое непонятно мне. Ясно только, что какая-то неправильная у тебя Русь… ну та, в которой Рамодановск. Как ты сказал? «Доведет тебя дорожка дальняя до места заветного»?

— Ага. Так эта мадам и сказала.

— И с этим понятно. А вот из того, что ты мне тут про Рамодановск рассказывал, многое не понял, — честно признался царь.

— А ты спрашивай, объясню, — предложил Виталий.

— Что такое редакция, в которой ты служил?

— Ну средство массовой информации. Газету мы там выпускаем.

— Что такое газета?

— Буковки на листке. Все последние новости туда заносятся, люди читают и узнают, что в мире вокруг интересного происходит.

— Так ты все-таки писарь, выходит?

— Ну типа того. Я ж говорю, криминальную хронику в нашем еженедельнике веду. Вот, — скосил Виталий глаза на наручные часы, вместе с рукой прикованные к стенке, — наградили недавно за разоблачение группы опасных преступников.

— Так, опять не понял. Тогда ты, выходит, из стражников, а не из писарей.

— С чего вы взяли?

— У нас преступников стражники из Разбойного приказа ловят, ну и стрельцы им порой помогают.

— А у нас милиция. Ты неправильно понял, царь. Я их не ловлю. Я их изобличаю. Журналистское расследование провожу. А когда преступник изобличен, остальное уже дело техники. Стражникам их тогда только взять за жабры остается. Мне главное — все это потом красиво в печати подать, чтобы народу интересно было.

— Это ж какое расточительство, — не выдержал писарь, — бумагу на сплетни всякие переводить. На ней только слово Божие да указы царские писать надобно. А они сплетни, — сокрушенно покачал головой писарь, — тут донос порой настрочить не на чем…

— Тебе слова не давали, помолчи, — рыкнул на него Гордон и задумался, — А что, Лексеич, у меня, в моем царстве-государстве, такое дело наладить сможешь?

— Не простое это дело, — честно признался Виталий, — Одному трудно поднять, но попробовать можно.

— Зачем одному. Я тебе в помощь летописцев дам. Штук пять.

Юноша усмехнулся. Царь намек понял.

— Мало? Ладно, десять. Ты говорить будешь, они писать. Потом перепишут, размножат.

— И какой получится тираж? — нейтральным тоном спросил юноша.

— Не понял.

— Сколько копий после переписи получится?

— Ты что, и впрямь больной? — насторожился царь, — Копья у нас кузнецы да столяры мастерят.

— Прошу прощения, неправильно выразился. Сколько этих газет получится? В штуках сколько? Меня количество интересует, — уточнил Виталий.

— Сейчас узнаем. Слышь, Прошка, сколько можешь за день листов переписать?

— Так это смотря чего. Ежели слово Божие, Библию каллиграфическим почерком переписывать, то страницы три, а то и четыре за день осилю.

— А если не каллиграфическим почерком?

— Корявым? Так непонятно ж будет.

— Неважно. Отвечай.

— Корявым листов десять, а то и больше смогу.

— Угу. Значит, десять писцов за день… ого! Сто листов настрочить могут! — обрадовался царь, — Чем тебе не газета? Хороший тираж? — с удовольствием просмаковал новое слово Гордон.

— Ну как вам сказать… — дипломатично хмыкнул юноша.

— А у вашей газеты какой был тираж? — насторожился царь.

— Сто тысяч, — коротко ответил Виталий.

— Сколько? — дружно ахнули царь и писарь.

— Сто тысяч. Причем газета была из сорока листов формата… вот почти такого размера, как у меня руки сейчас раскинуты, — юноша опять покосился на свои прикованные к стене руки, — и на каждой странице цветные картинки.

— С ума сойти… Так, а где ж я тебе столько писцов найду? — оторопел царь, затем посмотрел на измученное лицо Виталий и коротко приказал: — Расковать его быстро!

На палача было больно смотреть, пока он снимал цепи со своей жертвы. Как только последняя цепь была сбита, Виталий обессиленно сполз по стене на каменный пол. Рубашка на теле юноши при этом задралась, обнажив синюшное от кровоподтеков тело.

— Эк тебя… — сочувственно сморщился царь, — Сто тысяч… и что, все это читают?

— Конечно, — кивнул журналист, — Раскупают и читают. И редакция неплохие денежки на этом имеет. Это дело прибыльное, если за него возьмется хороший профессионал.

— А ты хороший профессионал?

Виталий уже понял, к чему клонит царь.

— Хороший. Но предупреждаю сразу, такой тираж, как в «Рамодановском Вестнике», я обеспечить не смогу.

— А мне такой и не нужен, — успокоил его царь, — У меня во всем государстве столько грамотеев не наберется. Тысяч пять в неделю осилишь?