Перехожу ко второй части вашей апологии, где весьма благопристойно утверждается, будто добродетель не только совместна с житейской выгодою, но и обязательна для нее. Тут, закусив удила, вы, благородный капитан, учите нас, сколь важную опору для честолюбия она составляет, сколь необходима она для приобретения и сохранения положения. В связи с тем, что вы не соблаговолили сообщить нам, какое положение подразумеваете, я продолжу вашу мысль, предположив, что это положение при дворе. Действительно, если мы рассмотрим нравы и поведение господ, что в настоящее время имеют счастье занимать таковое, мы, возможно, склонимся к тому, чтобы разделить ваше мнение. Тем не менее хорошо известно, что иные из сочинителей вашего направления мыслей представляли дворы почвою, на которой цветок добродетели нечасто принимается. Должен признать, что в недавнее время таких сочинителей объявилось совсем мало, и, значит, придворная почва изменилась к лучшему со времен стоиков, и теперь добродетель произрастает там успешнее, чем прежде. Но не могло ли это растение, подобно некоторым иным, вместе с почвою чуть переменить свою природу; не стала ли добродетель, обязательная для положения при дворе, добродетелью иного рода, нежели та, какую любил Платон; не существует ли некоей особенной добродетели, подходящей джентльмену, как выразился король Карл II о религии[77]; и если, по слову Горация, порок часто принимает вид добродетели, то не может ли добродетель иной раз принять вид порока? — мне трудно решить. Возможно, те или иные свойства и поступки могут быть добродетельны при дворе и порочны везде, кроме двора; мы знаем, что пролитие крови считается похвальным для солдата, ибо это его обязанность; забвение обещаний, вероломство и проч. могут, таким образом, почитаться похвальными для придворного. Наконец аргумент, который мне видится наиболее сильным: если, согласно юридической максиме, основа и глава двора не может быть не прав, то эта неспособность к неправоте, должно быть, нисходит на всех, кто принадлежит ко двору; и потому порочный человек никак не может там состоять, ибо пока он там состоит, он непорочен.

Не стану более задерживаться на этом пункте и полагаю, что сумею без труда опровергнуть вас по всем прочим пунктам. И если однажды я удостоверюсь, что двор единственное место, где добродетель процветает, если я смогу определить ее в этот приют, я со всею душою оставлю ее в тамошнем славном обществе.

Вы заявили, что наслаждение заключается в умеренности. Но, полагаю, вы согласитесь, что оно не благоволит голоду, жажде или холоду, а это, сэр, такие напасти, от которых добродетель никоим образом не оградит вас. Добродетель — это такая наличность, которую знать не знают мясник, пекарь, суконщик, портной. Если человек приходит на рынок с одною лишь добродетелью, он, боюсь, ничего иного с него и не унесет. Тех добродетельных радостей, что вы дозволяете нам с женщинами, этой монетой тоже не оплатить. Строжайший родитель не станет внимать перечню жениховских добродетелей, если тот не принес с собою доходного списка; и тому непросто будет склонить девицу бежать с ним, очаровавшись его добродетелями. Доведись Платону и прапорщику гвардейской пехоты просить руки некой дамы, философ имел бы столь же мало оснований рассчитывать на успех и в ее глазах, и в глазах ее батюшки, как если бы ему в соперники достался богатый сквайр или олдермен. Деньги должны приносить удовольствия, а добродетель едва ли принесет деньги. Весьма добродетельный человек может голодать в Вестминстер-Холле или среди честных торговцев в городе, а разбогатеют всенепременно джентльмен, с любого дела получающий вознаграждение, иной же раз от обеих сторон одного дела, и торговец, который божится, что, продавая ярд шелка за крону, терпит убытки — а затем продает его за четыре шиллинга. Богатство — это дорога не только к удовольствиям, но и к почету. Скажу больше — сами наши титулования, неотъемлемые от добродетели, подвластны богатству. Кто слывет в городе хорошим человеком? — богач. А дурным? — конечно, бедняк. Не добудет ли богатство, даже при дворе, человеку титул, и не доставит ли титул почет ему и его наследникам? Счастье человеческое, безусловно, зависит от богатства, а богатство не добывается добродетелью. Как оно добывается, я расскажу в другом послании. Вы можете напечатать мои соображения сами; если вы этого не сделаете, я продолжу наш спор в каком-нибудь еще издании; и мне известно одно, весьма соответствующее моему замыслу; ведь если то или иное издание не прекращает потворствовать разврату, оно не замедлит объявить войну добродетели.

Остаюсь и проч.

Сэр, полагая, что в своем предыдущем послании я должным образом опроверг все ваши доводы в защиту добродетели, в то же время доказав совершенную ее несовместность с нашею житейскою выгодою, настоящим отправляю вам, как обещал, некоторые наставления, следуя которым, можно достичь той вершины величия и почета в свете, что вы превратно сочли достижимой на путях добродетели.

Первое качество, коим необходимо обладать всякому, подающему надежды на успех в этой области, есть искусство лжи. Слово это касательно нашей выгоды — как оно стало зазорным, не стану разбирать — подразумевает лесть и клевету, выгораживание себя и оговаривание прочих.

В свое время было высказано, что лжец-де обязан обладать хорошей памятью[79]. Считаю, это поистине счастливый дар, но если он не врожденный, то обрести его нелегко. Поразмыслив, я рекомендую превосходный труд под названием «Memoria Technica»[80] и прочие, какие отыщутся, книги того же свойства.

Прежде всего ложь никогда не должна быть невероятною; иные лжецы, на которых вроде бы вполне можно было положиться, выводились на чистую воду и уничтожались одним верным ударом. В этом деле я наблюдал более неудач от чрезмерного рвения, нежели от обратной крайности; ибо в этом деле, как нигде еще, не следует перебарщивать, если намереваешься извлечь из лжи какую-либо пользу. Есть личности столь знаменитые в этом искусстве, что им стоит лишь заикнуться о той или иной истории, как она лишается всякого правдоподобия. Похвала из их уст лишь бесчестит. Всегда будет правильно учитывать мнение общества, и человек в здравом уме не подвергнет сомнению доблесть и достоинство Ар — ла, проницательность Че — да или учтивость До — на[81]. Оболгать подобное, поелику возможно, не следует и пытаться. Но это касается только лжи порочащей; ежели вам приведется лгать в похвалу, не ставьте себе никаких преград.

Тут одобрение общества не имеет для вас никакого значения; ваш покровитель признает себя, и этого довольно. Не жалейте красок, выписывая его честь, благообразие и все мыслимые добродетели, и задумывайтесь не над тем, каков он на самом деле, но над тем, каким он должен быть или каким прослывет. Украсьте его этими совершенствами — и вам наверняка будет сопутствовать успех.

Но сколь бы мало ни страшился лжец чужих опровержений, он должен всегда быть начеку, чтобы не опровергнуть себя самому. Крутясь между хулой и похвалой, он должен, умерив свою злокозненность, проведать истинное положение дел, коему он всегда и непременно заклятый враг. И если это ему на руку и прошло достаточно времени (не менее трех месяцев), он может обвинить человека в пороках, которых у того нет и кого он прежде наделил добродетелями, которые также отсутствовали. Но тут надо быть очень осторожным.