Этот грубый выговор заслуживает того, чтобы обратить на него внимание, ибо позволяет дополнить психологический портрет непримиримого «тюремщика». Критика, действительно, исходит от британцев, которые подписываются как «ваши верные друзья» и не имеют никакого отношения к содержанию в плену французов. А потому они свободны от ярости и несправедливой пристрастности, отличающих суждения о Лоу очевидцев и историков. Лоу желал обращаться с директорами с теми же высокомерием, спесью и деспотизмом, что и с «пленниками Лонгвуда». Все, что в арсенале Индийской компании препятствовало осуществлению его миссии, казалось ему бесполезным, пустым и достойным осуждения; безграничные полномочия, полученные им от лорда Батхэрста, одобрение правящей партии Великобритании и находящихся на содержании правительства газет до такой степени ослепили его, что он возомнил, будто деятельность его всегда и во всем может вызывать лишь одобрение. Его защитники пытались представить его правление на Святой Елене как своего рода «просвещенное проконсульство». Они говорили об освобождении рабов, о посадках лесов, о водоснабжении и о полном одобрении его деятельности Индийской компанией. Вышеприведенный документ ясно показывает, что Палате директоров было так же трудно заставить этого непреклонного и несговорчивого советника считаться со своей властью, как и находящемуся в полной от него зависимости Наполеону — сохранять свое достоинство.
Глава четвертая
ИНОСТРАННЫЕ КОМИССАРЫ
Личности трех иностранных комиссаров, пребывающих на острове, интересны каждая по-своему. В силу обстоятельств они колеблются между двумя лагерями, склоняясь то на сторону надзирателя, то на сторону изгнанника, движимые кто склонностью к изысканному столу, кто любопытством, а главное, желанием угодить губернатору, дабы воспользоваться его гостеприимством и приблизиться к знаменитому пленнику, а значит, иметь возможность писать в донесениях своим дворам: «Бонапарт мне сказал» или «Бонапарт считает». Эти три комиссара — маркиз де Моншеню, представитель Людовика XVIII, граф Бальмен, назначенный русским царем Александром, и барон фон Штюрмер, избранный Австрией.
В подписанном союзными державами 2 августа 1815 года Соглашении, определявшем участь Императора, предусматривалось следующее:
«Надзор за ним поручается британскому правительству. Выбор места и мер, кои могут наилучшим образом обеспечить оный, предоставляется Его Величеству королю Англии. На место ссылки Бонапарта Императорские дворы Австрии и России и Королевский двор Пруссии должны направить своих комиссаров, каковые, не будучи ответственными за надзор за ним, должны убедиться в его действительном там присутствии. От имени четырех вышеупомянутых дворов его христианнейшему величеству предлагается направить французского комиссара в место заключения Наполеона Бонапарта».
Когда известие об этом пункте договора дошло до Наполеона, у него возникли некоторые надежды, связанные с этими посланниками и дипломатическим характером их миссии.
— В конце концов, — сказал он Лас Казу, — император Франц — человек религиозный, а я — его сын[22]. А что касается Александра, так ведь мы были друзьями.
Но в этом и заключается одна из слабостей Наполеона: выйдя из народа, он так и остался в душе простым человеком, а потому был убежден в искренности монархов, тем более абсолютных монархов, каковыми являлись Александр и Франц; он думает, как обыватель, что узы, выкованные в годы славы, останутся нерушимыми и в несчастье, как это бывает в корсиканских кланах. Он не может смириться с тем, что уверения в дружбе государей являются лишь частью их политики и что, лишенный императорской короны, он не будет уже ни «нежно любимым сыном» императора Австрии, ни «любимым братом» царя, но скорее напоминанием о постыдном союзе, которое поспешат уничтожить, выкупив за немалые деньги письма, кои в свое время имели неосторожность направлять ему. А посему иностранные комиссары не будут облечены особой миссией и не доставят Императору личных посланий своих государей; для изгнанника это окажется очень горьким разочарованием.
Маркиз де Моншеню
Талейран назначил Клода-Марэна-Анри маркиза де Моншеню на пост комиссара короля Франции на Святой Елене 23 сентября 1815 года, накануне того дня, когда Людовик XVIII поставил вместо него во главе правительства Франции герцога де Ришелье. Очевидцы уверяют, что, выводя свою подпись под министерским постановлением, тот, кого Император сделал князем Беневентским, насмешливо пробормотал: «Этот Моншеню дурак и болтун. Он уморит пленника скукой».
Но прежде чем уморить скукой Наполеона, маркиз немало потешит англичан. Уже в день прибытия он произведет колоссальное впечатление своим шитым золотом мундиром бригадного генерала, своей шпагой и напудренным париком с косицей. Маленький, краснолицый, живой, вылитый «старорежимный маркиз», он бросится к группе офицеров, пришедших посмотреть на высадку важных гостей, которых береговые батареи приветствуют тринадцатью пушечными залпами.
— Ради бога, господа, говорит ли кто-нибудь из вас по-французски? Ведь я не знаю ни слова по-английски! Я приехал доживать свой век на этой скале, а языка не знаю.
История эта быстро становится известной. Нетрудно себе представить, каким тоном и с какой улыбкой Наполеон, выслушав ее, произнес: «Я знаю этого Моншеню. Это старый м..., болтун, обозный генерал, даже не нюхавший пороха. Я его не приму!»
Русский резидент Бальмен, описывая этот эпизод в донесении царю, язвительно добавил: «Весьма досадно то, что портрет схож с оригиналом; маркиз очень высокого мнения о своей должности, ибо другой у него никогда не было».
Выходец с юга Франции, граф де Моншеню утверждал, что его семья связана родственными узами с королевскими домами Франции и Испании. В одно прекрасное утро он сделал выбор в пользу более звучного титула маркиза и на Святой Елене никогда не упускал случая в присутствии британцев и своих русского и австрийского коллег похвастаться древностью и величием своего рода. Ему пятьдесят восемь лет, а службу в армии он начал с пятнадцати лет ив 1791 году стал полковником. Само собой разумеется, он эмигрировал и нашел пристанище в Кобленце, где произвел на всех впечатление не слишком умного интригана, желающего быть замеченным, чтобы занять должность, на которой его предшественники не оправдали возлагавшихся на них надежд. Его австрийский коллега после трех месяцев путешествия в обществе этого странного посланника пишет со Святой Елены в донесении своему двору: «Он напрочь лишен качеств, необходимых для исполнения возложенных на него обязанностей. Человек он порядочный, но малообразованный и на редкость бестактный; он никогда не занимался государственными делами, не имеет о них ни малейшего представления и не умеет логически мыслить. Во всем им движет лишь безграничное тщеславие; он не сумел завоевать здесь симпатий, а его смехотворные выходки окончательно лишили его какого бы то ни было уважения».
Но какой ненавистью он пылает! В то время как другие резиденты ведут себя с истинно дипломатической сдержанностью, нетерпеливый маркиз петушится, топает ногами и возвышает голос. Нужно выломать дверь Бонапарта, если он откажется показаться. Пусть дадут ему, Моншеню, гвардейский эскорт, и он возьмет это дело на себя. А все дело в том, что с тех пор как он вернулся во Францию и во время Империи, при содействии Камбасареса и Лебрена, был вычеркнут из списка эмигрантов, он не переставал плести интриги против «Узурпатора». Скрываясь в Лионе, почти без средств к существованию, он часто прилюдно заявляет: «Когда этот человек будет низвергнут, я стану умолять короля сделать меня его тюремщиком». Впрочем, это скорее свидетельствует о терпимости имперской полиции.
Слово свое он сдержал и теперь рассчитывает заставить говорить о себе во Франции и Европе. Свои обязанности он исполняет со всей возможной суровостью, не забывая при этом извлекать выгоду из этой ужасной ссылки. Его жалованье в 50 тысяч франков дает ему на Святой Елене 2500 фунтов, что представляет очень приличный доход. Но в каждом письме он вопиет о своей нищете, докучает Министерству иностранных дел сообщениями о том, что едят его лакеи, сколько стоит овес для лошадей и почем здесь свечи, и что рыба здесь большая редкость[23]. В сопровождении молодого адъютанта, исполнявшего обязанности секретаря, некого Жана Клода Гора, который, дабы оказать честь «старинному дворянству» своего шефа, добавил себе аристократическую приставку и превратился в капитана де Гора, он первым делом отправился на поиски жилья, что совсем непросто, так как все приличные здания заняты прибывшими для пополнения гарнизона офицерами. В конце концов он снял меблированный дом напротив дома Портеса и, покончив со всеми делами, принялся изливать свои жалобы герцогу де Ришелье, своему министру:
