Бертрана, обладателя высшего придворного чина, слуги, равно как и прочие придворные, будут именовать Монсеньор, ибо он сохранил титул обер-гофмаршала. Поскольку он не живет постоянно в Лонгвуде, то Монтолону даны полномочия действовать от его имени и распоряжаться хозяйственными делами; в глазах англичан он является чем-то вроде Lord Chamberlain, обер-камергера. В ведении fypro находятся конюшни, где стоят десяток сонных лошадей и находящаяся в ведении братьев Аршамбо карета; эти умелые возницы с бешеной скоростью мчатся по узкой и извилистой дороге, ведущей от Лонгвуда к Хате Гейт, по которой Наполеон ездит к Бертранам; но обычно прогулки ограничиваются простирающимся за домом эвкалиптовым лесом. На Лас Каза возлагается ответственность за движимое имущество, являющееся достоянием Британской короны и переданное в пользование изгнанникам британским правительством; Маршан распоряжается личным имуществом Императора, но эта синекура ему не по вкусу, и он охотно уступает ее Монтолону, который мечтает сосредоточить в своих руках все должности.

Чиприани под наблюдением Монтолона отвечает в качестве дворецкого за съестные припасы. С британской стороны Балькомб берет на себя организацию и реальное руководство снабжением, что является весьма неблагодарной обязанностью на этом острове, где ощущается нехватка практически всего. Несколько английских матросов, наряженных в зеленую с золотом императорскую ливрею, с согласия адмирала помогают слугам и работают в конюшнях, на кухне и в буфетной; они получают 40 фунтов стерлингов в год и ливрею. Дени и Новерра обязаны нести дежурство и раз в два дня проводить ночь в крохотной прихожей перед ванной комнатой Императора; по первому звонку они должны спешить исполнить приказания последнего. Сантини дежурит днем в столовой и обязан открывать дверь, когда Император или генералы проходят через эту комнату в кабинет или гостиную. Джентилини, красавец с острова Эльба, отвечает только за сервировку стола.

Утром 11 декабря 1815 года Наполеон вместе с Гурго совершает осмотр окрестностей Лонгвуд Хаус, своего рода объезд владений, где в пределах двенадцатимильной ограды он может передвигаться без сопровождения британского офицера. Однако эта независимость и свобода весьма относительны, так как на гребнях холмов и вдоль дорог виднеются красные мундиры часовых 53-го полка. «Дозволенное» пространство включало в себя лишь несколько прогулочных маршрутов, быстро наскучивших Императору. Границы проходили по дороге от Лонгвуд Хаус к Хате Гейт и по дороге от Хате Гейт к коттеджу мисс Мейсон на южном склоне долины Рыбака. Внутри этих границ вся дичь была «заповедной», и официальным распоряжением от 20 февраля 1816 года предусматривался штраф 5 фунтов стерлингов за каждую куропатку и 20 фунтов стерлингов за каждого фазана, убитого без разрешения «генерала Буонапарте». Кто в Европе мог бы осмелиться даже заикнуться о том, что генералу не оказывают должного почтения? Наполеон конечно же имел право скакать верхом по всем дорогам и тропинкам острова, но лишь в сопровождении британского офицера; он не принял этого условия и провел почти шесть лет в Лонгвуде, так и не увидев другой части острова, самой приятной, где ему не разрешили поселиться, — если не считать двух кратких поездок в Маунт Плезант на южном берегу в 1816 и 1820 годах.

Пикеты солдат и унтер-офицеров наблюдают за дорогой, ведущей в Лонгвуд вплоть до ворот владения; вечером, с наступлением темноты, они входят в сад и занимают позиции под окнами, после чего любые контакты возможны лишь при наличии пароля и в сопровождении дежурного офицера. Зато будет приведен в рабочее состояние воздушный телеграф, установленный предшествующим губернатором, и пост передающих сигналы солдат, размещенный в Лонгвуде, будет обеспечивать срочную связь с Плантейшн Хаус, чтобы сообщить: «генерал Буонапарте здоров», «болен», «просит разрешения...», «вышел за пределы границ», «отсутствует в течение некоторого времени» или же «бежал». Последний сигнал, голубой флаг, так никогда и не будет поднят.

Такой жесткий надзор не оставлял ему иного выбора, как, затворившись у себя, погрузиться в работу; он так неуклонно следовал принятому решению, что британцы сочли это вызовом. На протяжении долгих лет ритм его жизни останется неизменным за исключением нескольких серьезных стычек с губернатором — во время болезни или после отъезда Лас Каза и мадам де Монтолон.

Для лейтенанта Бонапарта, для Первого консула и для Императора работа была ежедневной манной небесной, его единственной религией; его современники, его министры и генералы превозносили мощь его интеллекта, его способность одновременно диктовать нескольким секретарям, его нескончаемые заседания советов, где все уже падали от усталости, а он продолжал ходить взад и вперед, спорил и принимал решения, сохраняя ясность мысли и бодрость. На протяжении всей жизни в умственной деятельности он был также стремителен, как и в своих кампаниях и походах: он быстро диктует, на лету схватывает прочитанное, мгновенно находит решение любой задачи, «ведя в бешеном темпе оркестр фактов, — пишет Поль Валери, — и сообщая реалиям человеческой жизни головокружительную и тревожную увлекательность феерического вымысла».

Если бы он был всего лишь «гордым гением действия», как говорит Шатобриан, скука и чрезмерная полнота сделали бы еще более невыносимым изгнание, лишившее его и власти, и возможности удовлетворять свою потребность в движении. Но подобно Диоклетиану, выращивающему салат, или Цинциннату, идущему за плугом, он сумеет перейти от изнурительных трудов правления к сельской жизни, сохраняя неизменным количество часов, отведенных на занятия, исследования и размышления; пример тому его никому не нужные планы реформ и модернизации, которые он иногда набрасывает в общих чертах.

— Мы готовимся выступить в поход, — иронизирует один из переписчиков. — Его Величество преобразовывает армию!

Когда он не мечтает о перевооружении кавалерии, он с увлечением занимается вопросами орошения долины Нила или алгебраическими расчетами, перестройкой системы образования, регламентацией игр и еще сотней других проблем — от физики до истории и литературной критики. Это тоже победы — победы, одержанные над скукой!

Обустроившись, Наполеон устанавливает распорядок дня, в котором равное количество часов отводится работе, развлечениям и беседам. В шесть или семь часов он просыпается, вызывает звонком камердинера и приказывает открыть окна и ставни.

— Впусти воздух, который нам дарует Господь, — говорит он, надевая белые шерстяные брюки и стеганый халат.

Надев домашние туфли из красной кожи, он садится за круглый столик, чтобы выпить черный кофе, пока камердинер готовит все для утреннего туалета. Спартанская обстановка этой комнаты, должно быть, напоминает изгнаннику о походных палатках, в которых ему доводилось ночевать в самых различных частях Европы. В углу стоит железная кровать, служившая ему в военных походах, рядом — круглый столик красного дерева, за которым он завтракает, между окон — простой письменный стол, покрытый зеленым сукном; у камина с одной стороны диван, загороженный красивой ширмой, покрытой китайским лаком, с другой — большой несессер работы Бьеннэ, ювелира из предместья Сент-Оноре; несессер этот бросает на стены отблеск исчезнувшей роскоши. На стене и на камине — миниатюры с изображением Марии-Луизы и Римского короля, памятные безделушки, среди которых часы великого Фридриха Прусского, канделябры и курильница.

Выпив кофе, Наполеон приступает к утреннему туалету. Он всегда был и остался очень аккуратным, даже педантичным в вопросах гигиены, как впрочем, и во всем остальном. Выбрив обе щеки, он осматривает себя при другом освещении под внимательным взглядом слуги, который должен отвечать на вопросы: не осталось ли еще мест, которых не коснулась бритва, не торчат ли где-нибудь несбритые волоски? Затем он обливается над серебряным тазом, но ванну утром принимает редко. Он очень тщательно чистит зубы, опрыскивает лицо одеколоном, а торс ему растирает одеколоном лакей.