Этот международный проект и есть наша национальная идея?

Деградация последних десятилетий обеспечила также бурное возрождение средневекового реликта: Церковь, обслуживающая общество потребления, — это ещё один феномен современной России. На месте тысяч закрытых НИИ, как грибы, выросли храмы, России, от которой осталось одно название, остаётся надеяться лишь на Бога. Современные иосифляне исправно служат власти, как их предшественники, они так же угодливо продаются, обвиняя в ереси нестяжателей.[1] «Вне церкви нет спасения!» — узурпируя Бога, торгуют они индульгенциями, как и раньше причисляя к лику святых сильных мира сего. Церкви отведена роль идеологического отдела «Единой России», которую она, превратившись в духовное КГБ, исполняет с таким же рвением, как раньше поддерживала царское самодержавие.

Дуэли, возникавшие на почве затронутой чести, кажутся иррациональными в наш век расчётливого прагматизма. «Ничего личного», — бомбят сегодня в погоне за прибылью, и человечество всё больше походит на гигантскую машину, бездушного механического спрута, подчинённого воле экономических законов. В атомизированном обществе народы демонстрируют поразительное смирение, их лидеры не вызывают презрения, когда верноподданнически заглядывают в глаза заокеанскому Большому Брату, выстраиваясь в очередь у его парадного подъезда. Демократическая толерантность и политкорректность прикрывают полнейшее равнодушие к судьбам нации. За товары в супермаркете стерпят любые унижения и, что хуже, предадут национальные интересы, будущее своих детей и внуков. Этническое отступает на фоне экономического, интернационализация капиталов ведёт к разрушению традиционных сложившихся государств. Нам твердят о мире без границ, но географические границы сменили куда более крепкие — денежные. И формирование международного правительства происходит за закрытыми дверями, оставляя остальным принимать участие в фарсе национальных выборов.

Духовное состояние общества характеризуется, по-видимому, не строем, формой производства и уровнем технического прогресса, а энергетикой его членов. И сегодня горячую фазу революций и войн XX века в надломленной фазе обскурации сменил холодный апокалипсис.

То, что в СССР называлось спекуляцией и законодательно каралось, в современной России превратилось в почётное ремесло. Каждое общество имеет свои духовные основы, каждая власть — свой психологический подтекст — чувства, к которым она апеллирует, струны личности, на которых играет. Теократия обращается к посмертному воздаянию и комплексу вины, имманентно присущему как расплата за первородный грех. Тоталитаризм взывает к чувствам, близким религиозным, но, приземляя их, декларирует построение идеального государства, сводя потусторонность к посюсторонности. Ущемление личной свободы при этом оправдывается высокими целями, их достижение основывается на долге, коллективной ответственности и страхе, персонифицированном в лидере.

Психологическая палитра управленческих приёмов демократии значительно богаче. В её арсенале — тщеславие, зависть, страсть к стяжательству, страх, потеряв работу, оказаться в общественной изоляции; демократия дёргает за верёвочки корыстолюбия и неуверенности в завтрашнем дне. Провозглашая идеологией отсутствие идеологии, она не ставит возвышенных задач, ограничивая личностные запросы вульгарным эпикурейством. Делая ставку на индивидуализм, предоставляя свободу, граничащую с равнодушием, она педалирует эгоистические мотивы и потому более устойчива. Развитие осуществляется за счёт внутриэтнической конкуренции, борьбе за место под солнцем, а этическим перпетуумом мобиле выступает «хомо хоминем люпус эст». Теократический и тоталитарный режимы развивают чувство коллектива и носят характер общинных. Демократия же подразумевает скрытую войну всех против всех, которая в психологическом плане может быть приравнена к гражданской. На этой невидимой войне гибнут ничуть не меньше, чем на настоящей, сгорая во внутреннем трении. На биологическом языке это означает, что межвидовая борьба уступает место внутривидовой, как известно, более жестокой. Так «холодная война» разъединяла страны, но сплачивала людей внутри этих стран, сближала народ и власть. Теперь граница «холодной войны» проходит по забору частного дома, квартире, личному имуществу, а главное — по индивидуальному сознанию. Человечеству предоставляется горький выбор: трепетать от внешней угрозы, консолидирующей этнос, или сходить с ума от бессмысленной грызни, задыхаясь в удушливой атмосфере «мягких» ценностей.

В царской России самоидентификация привязывалась к сословию — дворянскому, крестьянскому, купеческому, в СССР — к классу рабочих, крестьян или интеллигенции. В демократической России различие между субъектами свелось к банковскому счёту. Но если в сообществе нет официально принятого разделения, то оно выстраивает «неформальные» барьеры. Кастовые сообщества, закрытые клубы и ложи для избранных составляют тайную основу демократической иерархии.

При нынешних мировых ценах на топливо России с её нефтью и газом уготована судьба двоечника, которому дают списывать и которому нет нужды разбираться в своём задании. Собственно, страны как таковой уже нет, национальная идея свелась к обслуживанию трубопроводов и скважин, распределению денежных средств в узком слое финансовой олигархии, а за парламентской трескотнёй «оппозиционных» партий не слышно глухого недовольства народа. Демократия по-русски свелась к неофеодализму. Впрочем, в любом обществе неравенство заложено на биологическом уровне — оно делится на активное меньшинство, заряженное энергией власти, ненасытное в отношении собственного благополучия, и пассивное большинство. Советский «тоталитаризм» стремился к социальной «уравниловке», сдерживая животные инстинкты, вовлекая весь народ в управление государством и распределение благ. И в этом была его ошибка. Перевороты и революции всегда устраивает агрессивное меньшинство, недовольное своим положением, масса же, подобно стаду жвачных, не способна самоорганизоваться и протестовать. Но ублажать меньшинство в ущерб большинства противоречило принципам построения бесклассового коммунистического общества, провозгласившего лозунг: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям!». К тому же потребности всегда превосходят способности. И российская демократия повела себя умнее — предоставила возможности материального успеха активному меньшинству, бросив остальных, как балласт, предоставив им самим заботиться о себе. Сконцентрировавшись преимущественно в столице, активные элементы направили свою энергию в русло личного обогащения, поэтому сейчас в России нет диссидентов, как это было в СССР, когда многие считали себя незаслуженно обделёнными, теперь каждый из недовольных может найти себя в тараканьей гонке, распыляя агрессию в бесконечной войне друг с другом. Остальные же безопасны для власти, они будут довольствоваться крохами и терпеливо наблюдать «красивую» жизнь по телевизору. Поэтому ужасающее неравенство в России не связано с трудностями переходного периода, оно закономерно, ибо придаёт пирамиде устойчивость. И как следствие, уровень образования по сравнению с «тоталитарными» временами катастрофически упал: закрываются школы, облегчаются учебные программы, профанируются университетские дипломы — нужны не гармонично развитые личности и даже не узкие специалисты, а безмозглые потребители. Земля, как и на заре существования, отдана во власть хищных беспозвоночных.

Если общественная дисциплина при тоталитаризме поддерживается сапогом, а управление осуществляется с солдафонской прямолинейностью, то при демократии им на смену приходят изощрённая пропаганда, фарисейское лицемерие и чудовищное по силе внушение. Выбрать из тысячи телеканалов невозможно: тоталитаризм прячет истину глухим молчанием, демократия — откровенным забалтыванием. Но тёмный погреб и видное место одинаково приспособлены для сокрытия.