Украинский сепаратизм был зачат в Польше после присоединения Малороссии к России. «Весь фонд анекдотов, сарказмов, шуточек, легенд, антимосковских выдумок, которыми самостийничество пользуется по сей день, — создан поляками, — пишет историк Ульянов. — Дело доходило до курьёзов, польские комиссары выставляли москалей не православными, не исповедовавшими единую с малороссами греческую веру, а особую, московскую!» С удвоенной энергией заработала польская агитация в восемнадцатом столетии, как ответ, как месть за разделы Речи Посполитой. Проповедь сепаратизма была разлита в памфлетах, книгах и речах, направленных против России, но ему всегда недоставало национальной базы. У казачьей верхушки всегда тлела идея независимости, чтобы править «хлопами» без оглядки на Москву, и это стремление умело подогревалось, под него стала искусственно подводиться идейная основа, маскирующая политический сепаратизм под национальный. Русофобия стала синонимом украинофилии, но ненависть к России основана не на исторических фактах, не на личном опыте и переживаниях, а на русофобской пропаганде: ведь одна из главных задач самостийщиков — доказать отличие хохла от москаля. Иначе, как отделяться? С ненавистью отзываясь о России, они не упоминают Польшу и Австрию в числе исторических врагов незалежности. «Тяжко, батько, жить з ворогами», — живя в Петербурге, писал Шевченко о «москалях», выкупивших его из рабства, давших образование, приобщивших к русской культуре. А между тем тысячи малороссов, не пришедшихся в своё время к шляхетскому двору, хлынули в Россию, получив поместья за верную службу Отечеству. Генеалогические древа великороссов и малороссов переплелись, рождая детей единой Империи. Сколько дворянских фамилий оканчивается на «ко» (один канцлер Екатерины II Безбородко чего стоит!), сколько выходцев из Малороссии сложили головы за общую Родину!

В эпоху гетманства стоны малороссийского народа тонули в выкриках казацкой старшины. Изнывавшие от беспредела местных помещиков, мужики звали московского царя, а гетманы бросали неньку то в шведские, то в польские, то в турецкие обьятия. А в эпоху свободы слова слышим ли мы голос украинского народа? Или говорить можно всем, но на телевидение допускают избранных? В начале 90-х националист Чорновил приехал в Донбасс. В Дружковке его вышел встречать весь город, забросав депутатский кортеж камнями. А в утреннем телерепортаже Чорновила «несли чуть не на руках, шахтёры произносили пламенные речи, раздавались восторженные овации»! Извращение истории и фальсификация — главное оружие сепаратистов. Ложь должна быть чудовищной, чтобы в неё поверили. Вот и самостийщики называют москальским ярмом Переяславскую Раду, то, что «по усей Украине увесь народ с охотой тое учинил», рисуя присоединение в красках Батыева нашествия. Однако на заре самостийничества эти идеи не находили почвы для воплощения не среди интеллигенции, не среди простонародья. Так видный сепаратист Сриблянский писал в 1911 году: «Украинское движение не может основываться на соотношении общественных сил, а лишь на своём моральном праве: если оно будет прислушиваться к большинству голосов, то должно будет закрыть лавочку, — большинство против него».

Из политкорректности сегодня многие называют русских и украинцев близкими, но всё же разными народами. Опасная позиция! Первым называл великороссов и малороссов «двумя русскими народностями» историк Костомаров, затем в обиход вошла формулировка — две славянские народности. Дальше — больше! Вскоре и общие предки Киевской Руси были поставлены под сомнение, то русских причисляли к монголам, то у украинцев отыскивали тюркские корни. Обилие противоречивых теорий демонстрирует искуственность украинского национализма. Впрочем, перед ним сложная задача: достаточно побывать на Украине, чтобы понять, насколько это русская страна!

Если с Беларусью мы разнимся сегодня социальнополитическим устройством, то Украина — маленькая копия России. Нас различают лишь диалекты русского — великорусский и мова. Доработка украинского языка, который противопоставляется русскому, непризнание последнего в качестве государственного — главнейшие пункты программы самострийщиков для борьбы с восточным медведем. Галиция, к примеру, веками была провинцией Польши, потом Австрии. От окончательной полонизации галичан спас церковно-славянский язык, напоминавший о едином русском корне. Несмотря на гонения австрийских властей, запрещавших учить родному наречию в угоду немецкому, русофильские настроения были очень сильны вплоть до второй половины XIX века. (Так в 1866 году в галицийской газете «Слово» появилась статья о том, что русины и русские — один народ, что между украинцами и великороссами нет никакой разницы). Поэтому камнем преткновения в российско-украинских отношениях является не столько разногласия по поводу транзита углеводородного топлива, сколько статус русского языка — важнейший вопрос, который перевешивает все экономические соглашения и политические преференции. Можно вспомнить, что когда идея расшатывания Империи, мысль вбить клин в славянский союз, была подхвачена Австро-Венгерским домом, венский дворцовый библиотекарь Варфоломей Копитар разработал план «мирной агрессии» против России. Его задумка была проста: каждая русская деревня должна была иметь свой алфавит и писать по своему.

Украинский национализм уже давно говорит с американским акцентом. С позиций Большого Брата худая ссора между русскими и украинцами лучше доброго мира, а железный занавес между странами — обязательная составляющая мира без границ. Однако надевая «демократическую» тогу на казацкие шаровары, призывая выше всего ставить «незалежность», западные кураторы Украины играют с огнём. На фоне финансового кризиса в странах Восточной Европы усиливаются националистические настроения. Правый дрейф грозит и объединённой Европе. Зачем будить зверя? Разве мало Венгрии с пришедшими в ней националистами?

А пока националистические метастазы расползаются по Украине. Как удержать русских от окончательного разрыва, не дать расколоться на два народа, живущих взаимной ненавистью? Отрезать правобережную опухоль? Или лечить, прививая чувство общерусского дома? Как это ни парадоксально, но под националистические лозунги уничтожается национальная культура, которая подменяется западной эрзац-культурой с местным колоритом. Родина Гоголя превращается в родину горилки и Верки Сердючки. Россия вместо того, чтобы праздновать день независимости от Украины и Беларуси, должна проводить агрессивную культурную политику, отвоёвывая русский мир, сжимающийся, как шагреневая кожа. И здесь будет уместно вспомнить Струве, писавшего, что «„Русский“ не есть какая-то отвлечённая, средняя из трёх терминов (с прибавкой „велико“, „мало“ и „бело“) величина, а живая культурная сила, великая развивающаяся и растущая национальная стихия, творимая нация (nation in the making, как говорят о себе американцы)».

Когда Украину возглавил пророссийски настроенный президент, как это недвусмысленно следует из предвыборных заявлений, для обеих стран наступил момент истины. Ясно, что разрыв связей по сценарию Ющенко никому не нужен. Но и объединяться, похоже, никто не стремится. Складывается впечатление, что теплохладные отношения устраивают всех. Но если признать, что мы один народ, то почему не живём в одном государстве? И в Германии до сих пор находятся недовольные воссоединением немецких земель. Но не во власти.

Триста лет назад измученный изменами своих вождей малороссийский народ видел спасение в московском подданстве. Многие, не дожидаясь объединения, бежали в московские пределы. Так за полгода переселения выросла Харьковщина, прежде пустынная область. Как и современная Россия, Москва была ослаблена, измождена внутренними противоречиями. Обе страны и сегодня переживают не лучшие времена. Но правители приходят и уходят, а народ остаётся. Главное — остаться одним народом.

«Поляки видели, как бояре и дворяне раболепно выпрашивали у их короля имений и почестей, как русские люди продавали своё отечество чужеземцам за личные выгоды. Поляки думали, что как только бояре склонятся на их сторону, как только они одних купят, других обманут, то можно будет совладать с громадой простого народа, не знающей политических прав, — с этим стадом рабов, привыкших повиноваться тяготеющим над ними верхним силам», — писал русский историк Николай Костомаров о Смутном времени.