Даже сквозь боль он просиял.

— Так это оно? — сумел выдохнуть он. — Я превращаюсь в волка?

— Не совсем.

Он еще раз дернулся, потом закричал. Тело его сжалось, стало переливаться. Я вздрогнула и зажмурилась на секунду.

Когда я открыла глаза, на полу валялся довольно-таки испачканный лхасский апсо, а вокруг него — брошенная одежда Тома.

— Волчью шерсть мне так быстро достать не удалось, — пояснила я. — Решила, что собачья для испытания вполне подойдет.

Том открыл один глаз и посмотрел на меня злобно, потом оскалил зубы и беспомощно рыкнул. Даже в образе собаки он был совершенно для меня прозрачен.

— Ты мне эту чушь не пори, — сказала я. — Не шлялся бы ты к Филу, не было бы с тобой такого.

Он хныкнул, поднялся, пошатываясь, изогнулся полукругом в попытке рассмотреть собственный хвост. Потом посмотрел на меня — и заскулил.

— Да ты не волнуйся, — сказала я. — У меня есть способ это исправить.

Он слегка завилял хвостом, склонил голову набок, будто спрашивая, что за способ.

— Я нашла рецепт зелья, которое навсегда фиксирует текущее состояние. Так что нам надо дождаться заката луны, примерно в семь утра. Ты снова станешь человеком, выпьешь этого зелья — и можешь не волноваться насчет превращения в меховой шарик каждый месяц.

Он радостно замахал хвостом.

— Так что ты пока здесь побудь. Доешь свой ужин и поспи.

Я бросила на пол пару подушек, поставила перед Томом тарелку с индейкой.

— Вернусь как только смогу.

Он тихо тявкнул, попытался ухватить меня за штанину.

— Извини, — возразила я, как можно мягче его отталкивая. — С тобой тут ничего не случится. Только не гавкай, а то миссис Грогран вызовет службу отлова бродячих животных. Не шуми, лежи тихо, и завтра утром мы все исправим.

Он снова заскулил, наклонив голову в сторону.

— Я? Я пойду к дому Фила. Он свою дозу фиксирующего зелья получит чуть раньше тебя.

По пути на улицу я зашла в гараж и прихватила старый собачий поводок. Миссис Грогран будет рада своему рождественскому подарку.

Люси на Рождество[6]

Первую никогда не забудешь, и Люси была у меня первой.

Это был канун Рождества в Найтсайде, и я сидел и пил полынный бренди в «Стрэнджфеллоузе» — старейшем в мире баре. Народу было полно, воздух загустел от доброго веселья, по потолку струились стримеры самых дешевых бумажных декораций, которые только можно купить за деньги, и чем ближе была полночь, тем сильнее веселились клиенты — некоторые едва могли стоять. Но и при этом каждый тщательно следил, чтобы мне хватало свободного места, а я задумчиво сидел на табурете, держа в руке стакан. Я — Лео Морн, и этим именем вполне можно пугать народ. Конечно, моя Люси никогда меня не боялась, хоть я и ей и говорил, что я плохой мальчишка и плохо кончу. Она сидела у стойки рядом со мной, улыбаясь и слушая мои разговоры. Она не пила — она вообще не пьет.

Музыкальный автомат играл «Джингл Белз» в исполнении «Секс Пистолз» — верный признак, что у владельца бара ностальгия. Подальше вдоль длинной (кое-где даже полированной) стойки сидел Томми Обливион, экзистенциальный частный сыщик. Сейчас он изо всех сил старался убедить назойливого кредитора, что его счет в этой конкретной реальности может быть действительным, а может и не быть. Неподалеку от него мистер Фейт, найтсайдовская героиня-трансвестит в кожаном маскараде, танцевал на столе с демоницей-репортером, Бетти Дивин. Кругленькие рожки Бетти кокетливо выглядывали из длинных темных прядей.

Князь Тьмы мрачно надулся над стаканом из-за отмены своего реалити-шоу на телевидении. Властительница Тьмы пыталась искусить св. Николая веточкой пластиковой омелы, а олень с очень красным носом валялся в углу очень пьяной грудой, что-то такое бормоча о необходимости объединяться в союзы. Вокруг здоровенной елки порхали яркие крылатые феечки, мелькая между ветвями с фантастической скоростью гоняясь друг за другом. То и дело кто-нибудь из фей взрывался облачком от переполняющей радости жизни, потом снова собирался в крылатое существо и присоединялся к погоне.

Обычный канун Рождества в самом старом баре мира. Где мечты могут стать явью, если не быть осторожным. Особенно в то время года, когда боги и чудовища, хорошие и плохие, могут сойтись вместе в давней великой традиции еды и питья до одурения, и снова строить из себя дураков во имя старых любовей.

Бармен Алекс заметил, что мой стакан пуст, и снова налил мне, не ожидая просьбы. Зная меня очень хорошо, он твердо придерживается мудрого правила брать с меня вперед за каждую порцию, но даже гнусный и злобнодушный Алекс Морриси понимает, что не надо меня волновать в канун Рождества. Я отсалютовал Люси стаканом, и она улыбнулась мне в ответ. Красавица моя Люси. Невысокая, милая, приятно-округлая, в мелких белокурых локонах вокруг треугольного личика, блестящие большие глаза и улыбка, от которой сердце тает. И в том же длинном белом платье, в котором была, когда покинула меня навеки. Она остра… как гвоздь, сладка, как запретный плод, и честна так же, как светел день. Что она во мне нашла, я уже никогда не узнаю. Ей было шестнадцать, семнадцатый. Естественно, сейчас я куда старше ее.

И вижу я ее только здесь, в канун Рождества. Я не обязан сюда приходить, и каждый год говорю себе, что не приду, и всегда прихожу. Потому что, как бы ни было больно, я должен ее видеть. Дурачок, всегда говорит мне она. Я тебя простила давным-давно. А я всегда киваю и говорю: Я сам себя не простил. И не прощу никогда.

Были мы влюблены тогда? Мы были очень молоды. Все так остро и ярко в молодости, когда тебе двадцати нет. Эмоции всплескивают, как приливные волны, а неожиданная улыбка какой-нибудь девушки — и сердце вспыхивает фейерверком. Захваченные моментом, завороженные глазами друг друга — как кролики фарами мчащейся на них машины… да, она была моей первой любовью, и время, проведенное с ней, я не забыл.

И все, что мы хотели с ней сделать, все то, чем и кем мы могли бы стать… все выброшено к чертям в момент безумия.

Я напомнил Люси, как мы увиделись впервые: поздно ночью, на вокзале, в ожидании поезда, который, казалось, уже никогда не придет. Я посмотрел на нее, она на меня, мы улыбнулись оба, и дальше помню, как мы стали болтать, будто всю жизнь друг друга знаем. С тех пор мы не расставались. Смеясь и дразня друг друга, ссорясь и снова мирясь, мы шли рука в руке или рука об руку, потому что не касаться друг друга не могли. Бежали через густой лес под Даркакром, пили и пели в местном гадючнике, хотя были еще несовершеннолетние, потому что его владелец был старый романтик, верящий в юную любовь, а потом был медленный танец на булыжной мостовой глухого переулка под музыку из полуоткрытого окна третьего этажа.

Никогда не забыть свою первую любовь, свою первую великую страсть.

Меня выдернули из воспоминаний — Гарри Фабулоус вывернулся из толпы, приветствуя меня ослепительной улыбкой коммивояжера. Тоже мог бы понимать, но Гарри из тех, кто попытается продать глушитель своему убийце. Всегда доброжелательный, с профессиональным очарованием, Гарри — мошенник, аферист, после сделки с которым стоит пальцы у себя пересчитать — все ли на месте. Всегда готов тебе всучить то, что окажется вредно тебе или кому-нибудь другому. Его трудно невзлюбить, но результат стоит усилий. Он подошел ко мне, собираясь сесть рядом — и застыл, когда я уперся в него взглядом. Я улыбнулся ему всеми зубами — и он побледнел, бочком подался прочь от стула, выставив перед собой пустые ладони, показывая, что совершенно безобиден и вообще шел в другую сторону. Я дал ему уйти. Время, проведенное с Люси, куда ценнее десятка таких, как Гарри Фабулоус.