— Пусть в прошлом не было, а в настоящем? Надо известить семью, всем рассказать, что происходит. Может быть, у оракулов для нас что-то найдется. Это же потрясающе…

Вдруг совершенно по-детски неудержимо я перебил ее:

— Кло, не надо.

— Не говорить семье?

Я кивнул. Я просто не хотел, чтобы это было правдой хоть сколько-нибудь.

— Джерри, я должна. Мы не можем отпустить Смита на свободу, а если он именно такой, как мы думаем, все должны знать. Это важно.

Я с несчастным видом кивнул опущенной головой. Она подошла, положила мне руку на плечо.

— Да, это страшно — представить себе, что зло появляется в нашем облике и с нашими силами. И это еще невероятное откровение. Джерри, это может нам очень много рассказать о том, кто мы такие. Больше, чем могут генетики и оракулы. И еще мы можем многое узнать о природе зла. И даже предсказать финальную битву с ним, Джерри, ту, когда мы победим. Кто не хотел бы при этом быть?

Глаза ее горели, клыки в возбуждении выступили вперед.

Я разозлился на нее за такой энтузиазм, и эта злость хотя бы помогла мне стряхнуть навалившуюся на меня оглушительную пустоту. Пора быть мужчиной, Джерри. Мы — из хороших парней.

Просто никогда раньше плохие парни не выглядели как мы.

Я кивнул:

— О’кей, свяжись с семьей, а я покопаюсь в Интернете. Смит скрылся, и пока не получим нить или след, придется ждать.

Мы переглянулись. Одно дело — ощущать присутствие зла. Уметь найти его до того, как оно начнет действовать, — совсем другое. А мысль о зле в облике Фэнгборна — это просто ужас.

Я пришел домой, и не успел открыть дверь, как на меня налетела огромная масса меха и мышц.

— Брысь, Бимер!

Оторвав от плеча большого полосатого рыжего кота, я бросил его на диван. Когда Бимер был котенком, его прыжки с перил лестницы мне на плечо были чертовски умилительны. Теперь, когда он перешел в весовую категорию свыше пятнадцати фунтов, стало несколько менее забавно. Мне, во всяком случае, — Бимер все равно считает, что это классная хохма. Но сегодня даже он не мог мне поднять настроение.

Разогревая картофельную запеканку, прихваченную в «Генриз маркет», я слушал полицейский сканнер, но ничего полезного не всплыло. Сидя на кожаном диване рядом с умывающимся котом, я как следует выпил и пощелкал пультом телевизора — красавец с плазменным экраном в сорок дюймов и таким количеством кнопок, что «Энтерпрайз» отдыхает. Ничто не привлекло внимания. Как, впрочем, в Интернете и в свежем номере «Максима». Если вам нужно доказательство, что мы рождены, а не сотворены, то вот оно: умей мы обращать нормалов, ни одна моделька в нижнем белье не осталась бы непокусанной. Можете мне поверить.

Фрустрированный во всех смыслах этого слова, я никак не мог заснуть до самого звонка будильника.

Застонав, я встал, насыпал Бимеру корма в миску и выкатился на улицу — не потому, чтобы нашел нить, а потому что голова болела хуже, чем с любого похмелья. Память о неисправленном зле — одна из обратных сторон моей работы, а о том, что означает Смит, мне даже думать не хотелось.

Я пошел к «Зиггису», но Энни сегодня не работала. Погода вне меня вполне отвечала моему внутреннему состоянию: гранит серого неба, холодного, гнетущего. И даже телефонные столбы убраны были под мое настроение: вся округа заклеена объявлениями о пропавших собаках и котах. Я знаю, как бы чувствовал себя, пропади у меня Бимер. Хреновое выдалось Рождество для деток, ищущих своих Китти, Бонго или Максика…

Джерри, думай о деле. Соберись.

На Виллоуз я поймал едва заметный запах. Салем-Виллоуз — это парк развлечений, очень небольшой и устаревший. Старые игральные автоматы «прихлопни крота», киоски с жареными пирожками, грохочущие аттракционы летом. Зимой — пустыня, заколоченная и заброшенная.

Но сейчас она не была заброшенной: стояли фургоны Салемской полиции, полиции штата и медэкспертизы. У меня обострились зрение и слух, обонятельные нервы сошли с ума. Смит здесь был, и недавно.

И Вимс тоже здесь был, прямо сейчас. На этот раз он направился прямо ко мне.

— А Штойбен! Что-то часто я тебя вижу последнее время.

Он едва достает мне до подбородка и довольно пухлый. Так что синдром коротышки тоже нашим хорошим отношениям не способствует.

Вот еще одна причина, почему у вервольфов и вампов такая фиговая репутация. Всегда мы попадаемся властям, шныряя на месте преступления, и у них сложилось мнение, что мы — из плохих парней.

Я отпил кофе.

— А я тебя так же часто. Правда, забавно, Вимс?

— Я без смешочков. — Он сложил руки на груди. — Ты что тут делаешь?

— Ищу того хмыря из больницы, который мою сестру стукнул.

Он слегка помягчал — именно что слегка.

— С ней все путем, с твоей сестрой.

Намек, что со мной — совсем не.

— Вимс, не валяй дурака. Я хотел этого гада здесь перехватить.

— А мы-то что делаем? — На миг мне показалось, что либо он меня сейчас стукнет, либо его хватит удар. Он сжал кулаки, а морда у него так заалела, что портные Санта-Клауса могли бы позавидовать.

— Да ты меня понял. — Я старался выглядеть отчаянно — получалось без напряжения в такой ситуации. — Брось, Вимс, это же Клодия!

Рассказы заставляют поверить, что вампиры необыкновенно притягательны. Это так, они выделяют феромон, от которого окружающим становится очень уютно, и это помогает вампирам в лечебной работе. И еще — приличная доза эмпатии, и — да, есть у вампиров определенная притягательность для нормалов, которые эту притягательность считают сексуальной.

В Клодии есть нечто такое, что когда-то сильно поразило Вимса — прямо так между глаз. Ей бы очень не понравилось, что я так ее бросаю под автобус, но если так можно будет добиться, чтобы он не щетинился…

Я видел, что Вимс разрывается между двумя желаниями, но он не хотел пропускать ни одной возможности хорошо выглядеть перед Клодией.

— У нас одна жертва, замоченная. Только уже сильно подсохшая, пару дней назад было дело. — Вимс слегка позеленел: он не выносил вида крови. — Взрезана грудная клетка… сердце изъято.

— О господи. — Я проглотил слюну. — Идентифицировали?

— Бездомный. Я думаю, либо дрых в этом сарае, либо его туда заманили.

— Ты сказал — взрезана?

— Штойбен, ты упырь. — Он вздохнул. — Эксперт говорит — большой нож, судя по виду повреждений. Им нужны еще анализы.

Я кивнул. Если есть что-то, насчет чего мы согласны с Вимсом, то это насчет нежелания экспертов раскрывать детали.

Он замялся.

— Грудная клетка вскрыта, как будто… а, черт. Это мне напомнило календарь рождественского поста — такой, с окошками. Кожа вырезана квадратом, ребра сломаны, чтобы вытащить сердце.

Может, ему не понравилось, что я его увидел в расстройстве, а может, он пожалел, что так много рассказал. Но лицо его вдруг посуровело:

— Штойбен, проваливай отсюда. И если увижу, что ты тут ошиваешься, ты у меня очень пожалеешь.

— И тебе счастливого Рождества, Вимс.

И я уехал.

— Найден труп, — сказал я, войдя в дом Клодии.

— Да, я знаю. — Клодия была взволнована. — Только что в новостях слышала.

У Кло был выходной, и она, ожидая каких-нибудь серьезных новостей от семьи — с ума сходившей из-за этих новостей, — составляла психологический профиль Смита. Быть может, она этой работой занялась по той же причине, что и я: не думать о том, что наш мир выворачивается наизнанку. У меня все еще держалось чувство, будто из-под меня вышибли подпорки, и эта неопределенность была невыносима.

— В «Виллоуз»? — спросил я, удивившись.

Быстро узнали.

— Нет, вытащили из гавани. — Она нахмурилась. — Эта женщина пролежала там неделю. Сказали «изувечена». Обычно это означает нечто худшее.

— У меня то же самое. — Я ей рассказал узнанное от Вимса. — Ее опознали?

— Сказали только, что местная проститутка.

— Есть вероятность, что это не один и тот же убийца. Не наш, — сказал я.