Похождения Галины Брежневой начались давно, когда она из Запорожья сбежала с цирком. Она вышла замуж за силового акробата Евгения Малаева, который был старше ее на двадцать пять лет. К цирку она прикипела основательно. Дошла до того, что взяла затем в мужья девятнадцатилетнего Игоря Кио и уехала с ним в Одессу.

Л.И.Брежнев был тогда уже председателем Президиума Верховного Совета СССР. Он меня пригласил. Прихожу — он сидит и плачет:

— Не знаю, что с этой сволочью делать. Помоги!

Наши люди в Одессе обнаружили, что штамп в паспорте действительно есть: брак зарегистрирован. Пришлось провести «операцию» — сделать паспорт чистым: печать о регистрации брака вытравили специальным составом. Проблема была не столько с Кио, сколько с администратором цирка, который все это устраивал: ему очень хотелось втереться в семью Брежнева. Пришлось жестко предупредить: если не прекратите, Игорь Кио будет немедленно призван в армию. Ничего не поделаешь: надо было выручать руководителя страны!

От брака с Малаевым у Галины Брежневой была дочь, которая воспитывалась в семье Леонида Ильича. Брежневы боялись, что Малаев заберет ее к себе, поэтому оставили ему пятикомнатную квартиру, в которой они жили с Галиной, потом сделали его Героем Социалистического Труда, директором цирка на Цветном бульваре. Такова была плата за то, чтобы он не предъявил претензий на свою дочь.

Что было в моих силах, я сделал и получил в ответ искреннюю благодарность.

Вскоре все повторилось.

Когда я узнал о новых скандалах, связанных с Галиной, я опять обратил внимание Брежнева на происходящее. Теперь при одной из встреч он лишь зло буркнул:

— А ты что, кого-то арестовал?

— Да, — ответил я утвердительно и напомнил: — Я же вас предупреждал.

Мы взяли несколько спекулянтов, занимавшихся незаконными операциями с валютой, — они втерлись в доверие Галине Брежневой через ее сомнительного циркового любовника; когда мы их взяли, Галина, в свою очередь, начала с отцовской помощью давить на меня.

Кстати, и мне и Шелепину давно было известно о многочисленных любовных авантюрах самого Брежнева. К женскому полу он всегда был неравнодушен. Это, замечу, был еще один фактор, влиявший на подбор кадров. Например, если с чьей-то супругой он был в близких отношениях или она ему нравилась — он начинал «двигать» этого человека. Так появился Цвигун, так стал первым секретарем ЦК партии Молдавии Бодюл. Некоторых своих фронтовых подруг Брежнев перетащил сначала в Днепропетровск, потом в Москву, дал им квартиры, повыдавал их замуж за очень приличных людей.

Одну свою «походно-полевую жену» выдал за человека, которого хотел протащить на пост председателя Моссовета. Депутатом Моссовета тот уже стал, но дальше действовать Брежнев побоялся: дело было еще при Хрущеве. Тогда он отправил его в Казахстан, где тот вскоре стал заместителем председателя Совмина Казахстана. Через некоторое время его арестовали и дали пятнадцать лет за крупную взятку.

Брежнев не пропускал ни одной юбки с юности. До войны он работал в Днепропетровском обкоме одним из секретарей (в обкомах тогда было до восемнадцати секретарей). Однажды он «загулял» со своей будущей женой. Ее мать пришла и предупредила: если он не женится, то она такое ему устроит!.. И он вынужден был жениться на Виктории Петровне.

Главный удар Брежнев собирался нанести по мне и Шелепину…

Когда Шелепина в 1965 году вывели из состава Политбюро, я был на Украине. Узнал эту невеселую новость из выступления Щербицкого, приехавшего из Москвы. И тут же позвонил Александру Николаевичу:

— Тебя вывели за «извращение ленинской национальной политики» или за «нарушение методов ленинского руководства»?

— Ничего подобного. Брежнев говорил, что никакой формулировки записано не будет.

— Не знаю, здесь Щербицкий, докладывая на пленуме ЦК партии Украины, сказал, что именно с такими формулировками тебя и освободили.

— Нет-нет, — торопливо сказал друг. По голосу я чувствовал, что на душе у него было неважно…

Позже он рассказывал мне, как это было.

За час до пленума 16 апреля 1965 года Брежнев позвонил Шелепину и попросил приехать пораньше. Уже в кабинете, за кофе, он говорит ему, улыбаясь:

— Знаешь, Саша, ты давно работаешь, много сделал, устал. Тебе надо сменить обстановку. Есть предложение освободить тебя от членства в Политбюро ЦК. Ты не беспокойся — все будет достойно.

— Я солдат партии, — ответил Шелепин. — Вам решать.

— Но ты напиши заявление, — попросил Брежнев.

Как рассказывал Шелепин, он написал заявление, сформулировав его таким образом, чтобы всякий мог понять всю несуразность мотивировки: «Прошу освободить меня в связи с тем, что я непосредственно не работаю на производстве».

На пленуме предложение об освобождении Шелепина внес Брежнев. Видно было, что его отставка со всеми уже обговорена заранее по телефону, поэтому никто не возражал. Ни один человек не выступил, хотя в протоколе вроде бы записано, что выступали Устинов, Гречко и Щербина…

Через год Шелепина вывели и из состава ЦК.

На пленуме ЦК, где было принято решение о созыве XXV съезда партии, в конце заседания Суслов предложил вывести из состава ЦК Шелеста, Воронова и Шелепина, мотивируя это тем, что они теперь не представляют те организации, которые их выдвигали в ЦК. Это была хорошо продуманная уловка убрать еще до съезда неугодных людей. В печати фамилии этих трех членов ЦК появились в общем списке выведенных из ЦК, где фигурировали, Например, Насреддинов и Чурикова, обвиненные во взяточничестве. Этот «сигнал» моментально был воспринят на местах. На Украине партийному активу преподносили эту меру как возмездие за нарушение устава партии, норм партийной жизни, ленинских принципов партийного руководства. И зачитывали подряд фамилии людей, выведенных из состава ЦК, без объяснения мотивировки…

Мы дружили с Шелепиным до последних дней его жизни. И до самого конца оставались единомышленниками. Говорят, ему не хватало решительности. Вот, мол, не пришел на Политбюро, когда меня освобождали от должности председателя КГБ. Говорят, что был болен. И он то же говорил. Я никогда не ставил этого ему в вину и никогда в нем не сомневался.

Всякие были попытки и раньше вбить клин между нами. Говорили, например: «Имей в виду, Шелепин — еврей». И придумывали ему какую-то еврейскую фамилию. Над такими «остряками» я только смеялся.

Когда я был в опале на Украине, я часто звонил ему, заходил в ВЦСПС, когда наезжал в Москву: мы там закрывались у него в кабинете, обедали и обсуждали в открытую все, что хотели…

В конце жизни мне даже пришлось его опекать: настолько согнули его тогда.

Все председатели КГБ, кроме Шелепина, стали генералами. Он же получал крохотную пенсию, и только много лет спустя ему дали «персональную». Да и то она была ниже, чем, например, у Мазурова или других членов Политбюро.

В общем, пришибли его по всем статьям. Он несколько подрастерялся и сник. Перестал общаться. Тяжело шел на интервью, чаще избегал их. Бывшие комсомольцы и бывшие наши сослуживцы, видя его подавленность, в его присутствии стали все больше обращаться ко мне как к более признанному лидеру. Он это чувствовал и, видимо, переживал.

Но как бы «шефствуя» над ним, я продолжал считать его лидером. В последние годы не было вопроса, по которому я не посоветовался бы с ним, а он со мной.

Сейчас мне очень его не хватает…

Подавляющему большинству руководящих кадров КГБ я доверял, и они меня поддерживали. Однако и в нашей среде были «днепропетровцы», занимавшиеся неблаговидным делом — доносительством. Брежнев получал информацию о всяких сплетнях, слухах, ошибках в нашей работе, недостойном поведении отдельных работников из уст этих сотрудников за моей спиной.

Руководителем и вдохновителем этой группы был генерал Цинев, работавший в то время заместителем начальника Управления военной контрразведки в центральном аппарате.