Но я уже за всеми этими событиями следил, будучи в ином месте и на другой работе…

Наша дружба с Александром Николаевичем Шелепиным начала складываться в 1940-х годах на Украине. Но близкими друзьями мы стали после моего перевода в ЦК ВЛКСМ.

К нему многие набивались в друзья. Некоторые бывали запросто у него на квартире, лазали по шкафам и буфетам, как у себя дома.

Я не относился к таким друзьям и считал подобное поведение неприличным. Беспардонную демонстрацию близости я ни у себя не допускал, ни у других не переносил.

После того, что случилось с нами по воле Брежнева, все эти «друзья» Шелепина куда-то исчезли. Помню, как-то мы отдыхали вместе в доме отдыха Совмина, и там оказался такой «друг». Буквально через два дня он съехал — испугался, что его могут обвинить в дружбе с нами, «заговорщиками», как нас тогда именовали. А ведь этот человек своей карьерой во многом был обязан Шелепину.

Наши дачи на Николиной горе были рядом. Веселое было время: занимались спортом, шутили, разыгрывали друг друга. Часто объектами наших розыгрышей были Устинов, Засядько, Костоусов и другие. У нас в ЦК комсомола был особый отдел (потом общий отдел), и заместителем начальника отдела был Елигулашвили. Мы всегда звонили ему: «Ели-пили-гуляли?» Он отвечал на полном серьезе: «Слушаю». В ЦК ВЛКСМ такие розыгрыши были традицией, начало которой восходит еще к тому времени, когда первым секретарем был Романов.

Шелепин окончил Московский институт философии и литературы. Он был работоспособным, организованным, дисциплинированным человеком. Где бы он ни работал — в комсомоле, в КГБ или в Комитете народного контроля, он всегда отличался высокой требовательностью к себе и к людям. В то же время был очень скромным и щепетильным.

Как-то завхозы проводили ревизию на нашей даче. Они обнаружили, что в личном пользовании моей семьи находились казенные подушки. Когда Шелепину доложили об этом, он позвонил мне (а я в то время ведал финансово-хозяйственными вопросами в комсомоле) и потребовал отчета. Я — к жене:

— Как так получилось?

— Да они были еще до нашего приезда. Мы на них только наволочки надели.

Я вызвал хозяйственников, узнал у них цену подушек, оплатил их стоимость и просил вычеркнуть эти подушки из ведомости.

Однажды у Шелепина дома испортился дверной замок. Он вызвал хозяйственника и просил починить. После починки настоял на оплате работы официальным порядком.

Н.С.Хрущев относился к Шелепину очень хорошо. Вообще-то и я, и Шелепин обязаны своей карьерой Хрущеву. Хрущев приблизил его к себе, доверял ему. Когда был создан Комитет партийно-государственного контроля, Шелепин стал его председателем, потом секретарем ЦК и заместителем председателя Совмина СССР, то есть совмещал три поста, имел большой вес и большую власть. Это он внес предложение заменить прежнее название на Комитет народного контроля.

Когда Шелепин работал в комсомоле, он был вице-президентом Всемирной федерации молодежи. После него это место занял я. На Западе был выпущен буклет с нашими фотографиями и биографическими справками. Через всю страницу буклета крупными буквами было напечатано: «Молодежь мира! Кто вами правит?» — намек на переход Шелепина с комсомольской работы в КГБ.

В общении с людьми меня часто называли Шелепиным, а его — Семичастным: уж очень часто нас видели вместе! Даже в верхних эшелонах власти нас путали.

Шелепина я всегда считал лидером и относился к нему с особым пиететом. На совещаниях я всегда обращался к нему на «вы».

Мы оба курили папиросы «Казбек». Когда мне в голову приходила какая-нибудь интересная мысль, я, чтобы не забыть, открывал коробку «Казбека» и на внутренней стороне делал короткую запись. Это стало общей привычкой, и иногда, когда мы ехали куда-то вместе, Шелепин говорил: «Ну-ка достань „Казбек“ и запиши». Очень удобно! Открываешь коробку, чтобы закурить, а тут и запись нужная перед глазами.

Шелепин никогда не стремился завоевать дешевый авторитет. Все записки, доклады, выступления он писал для себя сам: не любил жевать чужую жвачку. Александр Николаевич всегда высказывал свои мысли, свое отношение к тому или иному явлению. Я ценил это в нем и старался ему подражать. Именно он научил меня во всем иметь свое мнение и отстаивать свою точку зрения.

Шелепин все проблемы, касавшиеся интересов страны, воспринимал как свои личные, и даже острее. И этому я тоже учился у него.

Удивительным было его отношение к товарищам по работе, просто к собеседникам — уважительное, тактичное, терпеливое даже тогда, когда он был не согласен с собеседником. И в этом я старался походить на него. Мы никогда не свирепствовали, не унижали людей оскорблениями.

Со временем у нас с Александром Николаевичем выработался единый подход ко многим вопросам. Мы могли обсуждать с ним кадровые вопросы, некоторые назначения в партии, не ставя при этом под сомнение ее основную политическую линию. Мы лишь подвергали критике некоторые методы претворения в жизнь генеральной линии партии.

Например, считали, что слишком много взвалено на плечи центральных органов власти, что надо дать больше прав и свобод республиканским, областным и другим местным органам. Мы были против того, чтобы ЦК подменял собою правительство.

Мы с Шелепиным были убеждены, что ЦК партии должен заниматься партийными организациями. Партия же слишком увлеклась хозяйственными делами. Соответственно в отделы ЦК подбирались не партийные работники с широким кругозором, а хозяйственники или специалисты типа В.Черномырдина. По своей подготовке, эрудиции он не годился бы для партийной работы. Он не политический деятель.

Зачем мы держали институты марксизма-ленинизма при всех ЦК КГБ республик? Лучше было бы при ЦК КП республик иметь институты по национальным проблемам!

Так же дело обстояло и с музеями В.И.Ленина. Мало того, что есть Центральный музей В.И.Ленина в Москве, создавались они и на местах, причем в городах, где Ленин никогда не бывал. Это бездумное тиражирование обесценивало саму идею.

Остался в памяти и такой факт. Когда Шелепина избрали членом Президиума ЦК партии, он отказался от охраны. Брежнев и Суслов буквально обрушились на него:

— Ты что, хочешь быть среди нас «белой вороной»?

— По-моему, следует экономить государственные деньги, — парировал Шелепин, — и потому охранять нужно лишь генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Верховного Совета СССР и председателя Совета Министров СССР.

С ним не согласились и в приказном порядке заставили иметь охрану.

Бурю негодования у Суслова, которого активно поддержал Брежнев, вызвало заявление Шелепина на одном из заседаний Политбюро, что ему стыдно стоять на Мавзолее Ленина и видеть, как несут его портрет. Он тут же внес предложение: впредь никаких портретов, кроме портретов Маркса, Энгельса и Ленина, на демонстрации не носить и на домах не вывешивать.

С этим уже не согласились и другие члены Политбюро, доказывая, что такова традиция и менять ее не стоит: народ-де к ней привык.

Неординарность Шелепина вызывала все большее недовольство Брежнева.

Однажды на расширенном заседании Президиума ЦК КПСС, на котором присутствовали все первые секретари ЦК компартий союзных республик и группа первых секретарей крайкомов и обкомов партии Российской Федерации, обсуждался вопрос о крупных животноводческих комплексах. В своем выступлении Шелепин говорил о крайне тяжелом положении в сельском хозяйстве, привел истинные цифры и факты, а не те, которые предоставляло ЦСУ СССР. Поддержав идею создания крупных животноводческих комплексов, он подчеркнул, что они должны создаваться не в ущерб мелким и средним животноводческим фермам. (На практике многие из них потом были ликвидированы, что, конечно, отрицательно сказалось на снабжении населения мясом и молочными продуктами.) В заключение своего выступления Шелепин внес предложение об освобождении с поста министра сельского хозяйства В.В.Мацкевича.